– Вафа!

– Ай джан?

– Ответишь на мой вопрос?

– Знаешь, я не очень с ней дружила. По-моему, она ни с кем особо не дружила. У неё сестра была, кажется, да?

– Да, младшая. Она ничего не знает, наверное. Может, Афсана о ком-то говорила?

Вафа нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

– Ну да, говорила. Про учителя сальсы всё время. Нам говорила – пойдите на сальсу, там такой учитель клёвый, как там весело. Ещё, помню, я платье одела, такое, с оборкой, а она хотела узнать, где я его купила, сказала, что учителю такие платья очень нравятся. Я ещё тогда смеялась, он же мужчина, какое ему дело до платьев? А она сказала, что нет, он всегда обращает внимание на красивые вещи. Ой.

Байрам заметно переменился в лице.

– Наверное, в него, – осторожно начала Вафа. – Но это всегда так бывает. Все всегда влюбляются в учителей танцев. И в инструкторов по фитнесу. И в стриптизёров. – Она начала потихоньку отходить от него. – Они для того и созданы, чтобы со всеми подряд флиртовать, это их работа. А может, и не в него. Я не знаю, я его никогда не видела! – И она убежала.

Небеса разверзлись, и их вытошнило горькой, как желчь, правдой прямо на Байрама – так ему показалось. Ревность, не абстрактная, а воплощённая в большом сильном теле Учителя и оттого ещё более мучительная, пронзила его, как стрелы – святого Себастьяна. Почему же жизнь настолько несправедлива: одним достаётся всё, а другим – ничего?! Он, Байрам, бегал за Афсаной как привязанный, делал комплименты её сомнительной внешности, даже нарисовал её портрет (Мамед как верный друг заявил, что это портрет оборотня-верблюда на стадии трансформации в человека), а она, стерва такая, влюбилась в этого старого танцора. И Бану… Теперь у него не осталось сомнений. Не поздоровавшись с некстати шедшим навстречу ректором, Байрам помчался прочь из института, обгоняя холодный ветер. Был он тощий и лёгкий, поэтому бежал быстро, правда, так же быстро устал. Ленивая кровь разбежалась по венам, в кои-то веки омыла мозг, и тот транслировал в память Байрама когда-то где-то услышанную красивую фразу: «Надо искоренить зло». Кажется, теперь он понял, что это означает. У отца должен быть припрятан выкидной нож. Байрам так торопился, что ветер раздул его расстёгнутую куртку, приподнял, как воздушный шар, на несколько сантиметров от земли и понёс в сторону дороги, где движение в это время дня было особенно оживлённым. Завопив, Байрам уцепился за фонарный столб и почувствовал себя вымпелом.


Бану неожиданно обнаружила, что ей придётся танцевать ненавистную до судорог бачату на чемпионате. Она собралась было дать решительный отпор пышущему энтузиазмом Веретену, но потом подумала, что глупо ругаться с ним из-за такой мелочи, и вообще, продав коня, уздечку не зажимают. Значит, придётся взять себя в руки, употребить всё доступное актёрское мастерство и изобразить три минуты страсти перед залом, полным зрителей, с этим её партнёром, Вагифом, который, хоть и раздражал её глупостью и упрямством, выглядел всё же не настолько ужасно. Вот, например, Гюльбадам, постоянный партнёр Юли (одной из немногих девушек, которых Бану различала в этой школе, потому что все остальные здесь казались почему-то одинаковыми, как будто на конкурсе двойников), был такой некрасивый, что, даже когда он появился на свет, молодая акушерка подавилась слюной и чуть не задохнулась, а чуть позже вообще зареклась иметь дело с детьми, которые с непредсказуемыми лицами вылезают из своих матерей.

С приближением чемпионата Веретено всё чаще впадало в несвойственную ему раздражительность. Однажды он был настолько не в духе, что, показывая какое-то движение Бану, всегда танцевавшей с распущенными волосами, которые хлестали мягкими концами лица партнёров, взял её за волосы, отвёл их назад, зажав в кулаке, и приказал:

– Научись их вот так собирать в следующий раз.

Но Бану, с некоторых пор взрывавшаяся быстрее, чем паровой котёл с вышедшим из строя предохранительным клапаном, агрессивно прошипела:

– Если они вам не нравятся, постригусь наголо.

Веретено обиженно насупило свои невероятные, напоминающие формой циркумфлекс, брови и пошло на попятную, по своему обыкновению:

– Нет, ну не надо так крайне. Просто я, сколько лет танцую, столько волос мне в рот попали.

– И чьи были самые вкусные?

Веретено озадаченно усмехнулось и поспешило убраться подобру-поздорову. Бану ещё долго возмущённо пыхтела, хотя дело было пустяковое.

– Ты почему всё время без настроения? – спросил её Вагиф.

– Я с настроением, просто оно у меня плохое. Танцуем!

Ночью, часа в четыре, она проснулась от кошмара, в котором ей привиделось, что её душат её же собственными волосами. Она вскочила в постели с хриплым вскриком и сразу схватилась за ножницы, мечтая отрезать волосы ко всем чертям. Только невероятное усилие воли позволило ей удержаться от соблазна. Днём она попросила маму подстричь себя. Печально глядя на падающие на пол светлые пряди, Бану подумала, что избавляется от своего главного украшения и что волосы длиной до плеч никогда не будут смотреться так же впечатляюще, как волна волос, струящаяся до пояса и по непонятной причине раздражающая Веретено.

Наступил февраль – месяц смутный, изворотливый и полный компромиссов. Все, кто когда-либо отмечал День святого Валентина в угнетающем одиночестве, знают, насколько лицемерен и неприятен февраль – единственный месяц, которому сделали обрезание.

Чёрный день Всех Одиноких настал, и народу на танцах собралось в два раза меньше, чем обычно. С убийственной жизнерадостностью скакавшее по залу Веретено вскричало:

– Ну, я так понимаю, шут собрались все, кто не влюблённые!

– Или влюблённые безответно, – пробурчала Бану. Стоявший рядом парень с недоверием покосился на неё. Донельзя мрачные лица всех присутствовавших говорили о том, что они чувствовали себя связанными общей напастью. Партнёров, как всегда, не хватало, и Веретено сказало:

– Мальчиков, как всегда, у нас очень много. Поэтому будем все меняться. Чтобы справедливость восторжевст… восторжестовл… восторжествила.

Бану отвернулась к стене, чтобы никто не заметил, как она смеётся. Её очень удивляло то, что кроме неё, кажется, никого не забавляла его невообразимая манера выражать свои мысли. Но нет, у всех были такие суровые и напыщенные физиономии, словно они присутствовали при блестящей ораторской речи.

– Ой, а с кем я танцую?! – воскликнуло Веретено, и все засмеялись: так он говорил всегда, когда к нему подходила танцевать микроскопическая женщина, почти карлица, едва достававшая макушкой ему до груди. – Где моя партнёрша? – продолжал изгаляться он, картинно крутя головой, а потом опустил взгляд и удивлённо закричал: – 0-о-о! – Все прямо-таки животики надорвали от смеха, а низенькая партнёрша скривила лицо в подобии весёлой улыбки. Её мучениям никогда не суждено было кончиться.

Они менялись партнёрами по цепочке, и, когда очередь танцевать с Веретеном дошла до Бану, оно окинуло девушку любопытным и даже слегка завистливым взглядом и поинтересовалось:

– У тебя что, магазин платий?

– Да, целый склад, – в тон ему ответила Бану.

– Я смотрю на тебя, и мне прямо холодно, – пожаловалось Веретено: сегодня Бану нарядилась в облегающее чёрное платье с ромбовидным вырезом на уровне солнечного сплетения.

– Для начала можете попробовать одеться, – пожала она плечами, выразительно глядя на его летнюю майку, которую он упорно не снимал, потому что чувствовал – она сводит женщин с ума. Веретено тут же завопило:

– Меняемся! – И Бану полетела прочь. Сначала ей пришла в голову мысль, что наряд её показался Веретену слишком вызывающим, хотя оно всегда всячески демонстрировало, что местный менталитет ему в некотором роде чужд. Но потом она поняла: скорее всего, ему просто не понравилось, что Бану перетянула на себя часть внимания, предназначавшегося ему самому.

Утром, одеваясь, Бану открыла платяной шкаф и закричала от неожиданности. Из зарослей одежды вылетела стая сверкающей моли цвета электрума. Бабочки бросились на раскалённую лампу и погибли все до одной, раззолотив пол и волосы Бану пыльцой со своих крыльев. Заглянув снова в шкаф, Бану увидела, что парой платьев можно теперь только ловить рыбу, а из живности осталась лишь одна маленькая серая моль, которая изо всех сил пыталась удержаться лапками на атласной ткани, но выбилась из сил и упала на пол, где была поймана кошкой и съедена.


– Вот, полюбуйся, что твоя благоверная пишет! – свекровь Гюнай сунула сыну под нос её стихи. Халил пробежал строки глазами (он ненавидел литературу вообще и стихи в частности, за всю жизнь не прочёл ни одной книги, что часто бывает с детьми преподавателей литературы, и очень этим гордился).

– Ну стихи.

– Ну стихи! – передразнила его мать. – Вот тебе и ну! Если бы ты хоть одну книгу прочёл, ты бы, может быть, догадался, что просто так такие вещи не пишут. «Я видела тебя во сие, Твой светлый облик явился ко мне». Ей бы популярные песенки писать. Так ты думаешь, это твой светлый облик она видела во сне?

Халил озадаченно почесал затылок.

– А чей?

– Надо это выяснить. Где она сейчас, как по-твоему?

– Пошла с ребёнком гулять.

– Ты хоть заметил, что с ней произошло?

– Ну да, она чёлку сделала.

– Чёлку. Да, чёлку.

– Ты мне пытаешься что-то сказать? Скажи прямо, что ты играешься в эти свои игры.

– Играешь. Правильно говорить – играешь.

– Мама!

Тут приход Гюнай положил конец этому обличительному диалогу.

– Здравствуй! – с вызовом поприветствовала её свекровь. – Где ты была?

– Мы ходили гулять. – Гюнай с затравленным видом вытолкнула ребёнка вперёд, словно надеялась, что он примет на себя основной удар. Свекровь внимательно изучила не накрашенное и старое лицо Гюнай и успокоилась. По крайней мере, в этот раз она действительно ходила гулять. Да и даже если она завела себе хахаля – вряд ли тот был так же слеп, как Халил, чтобы не заметить, что Гюнай больше не годится для амуров. Так что свекровь на время угомонилась и направила энергию в мирное русло, подскочив к внуку и начав лебезить.

Халил опасливо последовал за Гюнай в спальню. Жена сидела перед зеркалом, закрыв лицо руками.

– Как ты вообще?

– Хорошо. – Голос Гюнай был зловеще спокоен. Она вспоминала последний урок, на котором Учитель окинул её пристальным взглядом и ничего не сказал – она даже не поняла, узнал он её или нет, а если узнал, то что подумал? – Знаешь, я решила снова пойти на сальсу, – полупризналась она в порыве откровенности.

– Но я не могу, ты же знаешь, – искренне удивился Халил. – Я же работаю.

– Не работай после шести!

– Нам надо выплачивать кредит, нам надо поднимать ребёнка. Я должен содержать семью!

– Ты всегда кому-то что-то должен! Ты вообще хоть раз в жизни что-то делал для себя? – Интонации Гюнай стали опасно визгливыми, что свидетельствовало о приближающемся потоке слёз.

– Чем ты недовольна? – Халил разозлился и стал от этого ещё более некрасивым. – Хочешь, чтобы я развлекался целыми днями на танцульках? Я, между прочим… Благодаря мне ты можешь сидеть дома и не работать. И ты ещё чем-то недовольна?

– Меня тошнит от твоей образцовости! – проревела Гюнай давно заготовленную фразу. Халил подавился очередными возражениями.

– Мама была права, с тобой что-то происходит, – наконец холодно выдавил он из себя и вышел из спальни, не слушая, как она орёт ему вслед:

– Со мной уже произошло, а ты даже не заметил!

Холостой сосед за перегородкой раздражённо постучал по стене – он только собрался побаловать себя дневным сном.

В этот момент на Гюнай напала какая-то одержимость. Первым делом она зашла в Facebook и поменяла статус «замужем» на «в свободных отношениях». Затем со злобным удовлетворением удалила все фотографии, на которых была вместе с мужем. Потом зашла на профиль Халила, который в своё время дал жене свой пароль, чтобы показать ей свою благонадёжность, поменяла его семейное положение на «всё сложно» и устроила совместным фотографиям всё ту же Варфоломеевскую ночь. Не прошло и пяти минут, как Халил, который тоже искал утешение в сети, ворвался в спальню с воплем отчаяния:

– Ты зачем нас позоришь, дура?! Ты что, сошла с ума?

Тем временем нашлась пара идиотов (или просто откровенных и честных циников), которые успели поставить «лайк» демонстративной смене семейного положения, и ещё несколько нетактичных людей, которые начали его комментировать и задавать глупые вопросы. Халил схватился за голову. Телефон Гюнай тем временем уже разрывался от звонков подруг.

– Что ты творишь?!

Окончательно обезумевшая, словно её околдовали, Гюнай лихорадочно кидала свои вещи в объёмистый чемодан, недавно купленный для будущего совместного отдыха, которого оба очень ждали. Ребёнок путался под ногами и хватал её нижнее бельё, а Халил стоял на месте и тупо таращился на жену, собравшуюся уходить. На него внезапно навалилась сонливость. Ему захотелось остаться одному и спать, спать, спать. Никакой работы. Никакой жены. Никаких обязательств.