– Эй! Мы танцуем на «пять»! – Бану попыталась удержать Вагифа в пределах музыки, где ему явно было тесно.

– Да? Я что-то не заметил.

– И ты меня не ведёшь, я сама танцую, без тебя.

«Что, возможно, и к лучшему», – добавила она про себя. Вагиф надулся, а Бану почуяла вдруг, что Веретено наконец явилось. По школе зазвучал его голос, то громко, то тихо, и Бану делала над собой усилие, чтобы не обернуться. И зря. Он подкрался к ним с Вагифом сзади и оглушительно заорал ей прямо в ухо, отчего у ослабленного несчастной любовью сердца Бану едва не случился инфаркт. Она подпрыгнула и чуть не выругалась. Веретено было ужасно довольно – наверное, налопалось мяса с друзьями в каком-нибудь ресторане.

– Ты поправляешься! – заявил он, глядя на Бану.

– Наоборот, я худею.

– Да? Что-то незаметно.

– Это просто потому, что вы меня ненавидите.

– Ц-ц-ц! Ты посмотри, она всегда такие слова говорит! Тебе не стыдно?

– Нет, мне совсем не стыдно.

– Ну ладно. – Слегка смущённое Веретено поскакало дальше по своим делам. Бану криво ухмыльнулась. Его непоследовательность сводила её с ума – то он опутывал её клейкой восточной лестью, то говорил гадости. Когда он возвращался обратно мимо Бану и Вагифа, девушка попыталась посмотреть на него с ненавистью, но он сказал:

– Не притворяйся, я видел в зеркале, ты улыбалась.

Вагиф всё это наблюдал, но вообще ничего не понял. Он пыхтел, пытаясь совершить сложное движение руками, которого сделать явно никогда бы не смог, потому что ему не позволяло природное телосложение. И всё же был полон решимости: пусть очень плохо, но он сделает это. Бану поглядывала на своего партнёра со смесью жалости и отвращения. «Ничего, – думала она, – Веретено увидит уродство и велит убрать. Соображает он, конечно, туго, но, когда речь идёт о танцах, его глаза открыты».

Наконец трудами, кровью, потом и нервами (в основном нервами Бану) танец был поставлен до конца. Почему-то у Бану конечности ходили ходуном, когда они показывали его Веретену, и она надеялась, что он не заметит этого позорного признака трусости.

– Нормально, только, Вагиф, тебе замечания, там надо это движения… – Бану отключилась, глядя на выпуклые вены, обвивавшие его толстые мускулистые руки, которыми он размахивал всё женственней и женственней.

– А ты, – Веретено обратилось к Бану, и та поёжилась, – улыбайся да, когда танцуешь! А то такой впечатление, что у тебя какие-то дети дома голодные сидят.

– Не беспокойтесь, я привыкла к сцене и буду улыбаться.

– Такие бывает, – настаивало Веретено, – надо улыбаться ещё до того.

– Тогда у меня появятся морщины.

– Ой-ой, старуха! Как она любит спорить. Улыбайся своему партнёру. Смотри, как он смотрит. Он тебя боится!

– Он не заслужил моей улыбки.

– Она всегда такие жестокие вещи говорит! – Веретено взяло Бану за руку и начало показывать Вагифу, как правильно вести. Взглянув на его квадратное личико, Бану вдруг начала безудержно улыбаться и не смогла прекратить, даже когда её щёки свела судорога.

На дикие крики сбежался весь отдел. Затаив дыхание, сотрудники слушали, как шеф ругается со своей подругой. У обоих были довольно визгливые голоса, так что понять, кто что кричит, можно было лишь по смыслу. Ещё ни разу такого не было, чтобы шеф вот так вот, при всех своих рабах, ругался бы с наложницей, но эта оказалась особенно скандальной.

– Танцовщица. Артистический темперамент! – иронично прокомментировал один из работников, мужчина, чья молодость пришлась на время расцвета популярности «Битлз». Сабина недобро покосилась на него из-за стёкол очков.

Тут дверь распахнулась, ударившись о стену и раскрошив краску, и из кабинета выскочила как ошпаренная Лала, вслед которой нёсся по воздуху мобильный телефон. Она отпихнула некстати вставшую на пути Сабину, захватила с чьего-то стола кусок шоколада и выбежала вон из офиса. Шеф в своём кабинете тем временем неумело матерился.

Сабина была авантюристкой, хотя и не подозревала об этом, поэтому она взяла папку с документами и направилась прямиком в кабинет. Шеф сидел за столом, схватившись за голову.

– Что такое? Что надо? – нелюбезно спросил он.

– Тут нужно кое-что подписать, – прошелестела Сабина.

– Ты что, не видишь, мне не до этого?

– У вас что-то случилось? – Сабина ненавязчиво положила бумаги перед ним. Шеф посмотрел на неё сначала злобно, потом с недоверием, которое затем сменилось удивлением.

– Ты вообще только что где была? – буркнул он.

– Здесь, где же ещё. Что-то случилось? Я могу чем-то помочь?

– Занимайся своими делами. Хотя да, можешь. Возьми баллон с краской и напиши на её машине, что она шлюха.

– Ну сама я этого сделать не смогу – у меня много текущих дел. Но я обязательно позвоню людям, которые это сделают для вас. Только уточните, на чьей машине писать.

Удивление шефа возросло.

– Ну и где ты найдёшь таких людей? – с невесёлой улыбкой поинтересовался он.

– У меня много знакомых, – туманно ответила Сабина. – На танцах самые разные люди.

– На танцах?

– Да, я хожу на танго. Для себя просто.

– А можно мне как-нибудь прийти и посмотреть, как ты танцуешь?

Сабина улыбнулась во весь рот, показав крупные крепкие жёлтые зубы.

– Конечно! Вам всё можно. – Забирая документы, она легко и как будто случайно, но очень заметно коснулась руки шефа, подумав при этом, что Учитель её многому научил. Вспомнив его, она тут же забыла шефа, который остался нянчить своё горе в одиночестве.

Вечером она задержалась – не специально, а заработавшись так, что потеряла счёт времени. Шеф, покинувший наконец свой кабинет, увидел Сабину на её посту, хотя уже стукнула половина восьмого.

– Ты что домой не идёшь?

– А? – Сабина дёрнулась. – Не знаю. Который час? О боже! Уже совсем стемнело.

– Где ты живёшь? Хочешь, подвезу?

Сабина уставилась на него немигающим взглядом. Она почувствовала, как на неё надвигается что-то неотвратимое, тёмное и страшное, но не смогла остановить слов, рвавшихся с языка:

– Да, если вам не трудно.

– Не обеднею. Всё равно вечер накрылся. Давай одевайся, и пошли.

Быстро натянув чёрную дутую куртку и серую вязаную шапку, которая придавала ей сходство с гномом, Сабина вышла в холл. Шеф ждал её у лифта. Она притормозила перед раздвинувшимися дверьми.

– У тебя что, клаустрофобия?

– Н-нет… Просто нехорошие воспоминания.

– Всё будет хорошо.

Сабина вздохнула и вошла в лифт.

– Видишь, ничего страшного не произошло, – сказал шеф, когда они вышли на втором этаже парковки. – Я к тебе не приставал.

– Этого я не боюсь, – с пылом ответила Сабина. «Блин, зачем я это говорю? Я же мечтала об Учителе! Действую на автопилоте. А, плевать! Ничего не будет».

– Не боишься? – Голос шефа сразу стал кокетливым и сальным.

– Не-а!

Он, чёрт подери, открыл перед ней дверцу машины! Теперь Сабина не была так уверена, что ничего не будет. Многие из её эротических рассказов начинались именно этим, а заканчивались ещё хуже. И всё же какая-то неконтролируемая сила словно толкала её под пятки – взлетай! Она упала на переднее сиденье, запрокинула голову и замерла.

По дороге они болтали о разных пустяках. Сабина неотрывно смотрела на круглое белое лицо шефа и думала о том, что оно больше не вызывает у неё трепета, бешенства и повышенного слюноотделения, хотя по-прежнему кажется вполне привлекательным. Впервые в жизни она решила снять очки – до сих пор Сабина расставалась с ними только на время сна и купания. Шеф посмотрел на неё с предвкушением. В салоне было жарко натоплено, Сабина сняла шапку и принялась поправлять взлохмаченные волосы.

На почти пустой трассе шеф вдруг решил разогнаться, и, когда Сабина недовольно вжалась в кресло, ожидая неприятности, что-то из пасти летящей навстречу ночи вдруг вдребезги разбилось о лобовое стекло и расплескало свои внутренности перед их испуганными глазами: это низко летевшая ворона не заметила вовремя опасности. В ужасе ругаясь и призывая Аллаха, шеф включил дворники, и покалеченный трупик смело на дорогу, где проезжающие машины окончательно превратили его в гербарий.

Их путь пролегал мимо Кровавого Озера, Ганлы Гёль, о котором ходили слухи, что это место проклято. В тех слухах была изрядная доля правды – озеро подбиралось краем к кладбищу, просачивалось в потайные щели, подмывало могилы и поглощало останки, а ещё кто только не использовал это место в качестве мусорной свалки!

В побагровевших от нечистот водах некогда курсировали огромные слепые сомы, которых ловили местные бомжи и полукриминальные элементы. Теперь даже полиция избегала появляться у озера: слишком много мусора, слишком много неприятностей. Здесь, на берегу, шеф остановил машину с молчаливого согласия Сабины и повернулся к ней. Она сглотнула и вся обратилась в пульсирующую испуганную массу, которая уже не в силах была заметить медленно поднявшиеся воды озера, из которых за ними наблюдали чьи-то белые глаза.


Чемпионат становился всё ближе, Бану всё реже посещала уроки, и её общение с Веретеном в неудачные дни ограничивалось подглядыванием за дверью. Иногда она являлась в школу задолго до своего партнёра, даже зная, что Веретено придёт не раньше шести часов, чтобы ощутить его незримое присутствие, – школа дышала им, стены подрагивали от звучавшего в них недавно голоса, подвал превратился в независимый живой организм, а Учитель был его сердцем.

Бану продолжала худеть. Она связывала это с интенсивной подготовкой: их танец был на порядок сложнее, чем у соперников, и ей приходилось много растягиваться и давать нагрузки на спину. Ещё несколько месяцев назад она послала бы в пекло любого, кто сказал бы, что ей придётся снова истязать себя физическим трудом по нескольку часов в день. Но теперь всё стало не важно. Всё, кроме Веретена. Бану было обидно, что он никогда не узнает: она выступает ради него, потому что он так хотел. Никогда не сможет он этого оценить, о нет, наоборот – однажды она перетянула спину, и обиженный позвоночник ответил на это болью, которую невозможно было скрыть. Увидев её, стоявшую, схватившись за спину, Веретено подскочило к ней и позлорадствовало:

– Спина болит? Мало тебе!

«Спасибо и на этом», – подумала Бану и ответила:

– За что вы меня так ненавидите?

Веретено искренне возмутилось:

– Почему ты это взяла? Ты уже не первый раз такое говоришь.

– Вас так радуют мои страдания.

– А ты страдаешь?

– Да, ужасно.

– Почему? Зачем такая красивая молодая девушка… э, женщина должна страдать?

– От неразделённой любви.

– Да-а-а?!! – Веретено оживилось, как провинциальная сплетница, у которой муж давно помер, а дети вступили в брак и уехали в другие города. – К кому? К Вагифу?

– Вы что, издеваетесь? А что сразу не к Руслану?

– Ну Руслан, он старый, – осторожно сказало Веретено.

– Не сильно старше вас, – мстительно ответила Бану.

– Ну спасибо. – Веретено так обиделось, что обуздало своё любопытство и гордо удалилось.

Спина прошла, и Бану с Вагифом решили потанцевать просто так, для удовольствия. В самый разгар танца Вагиф, который каким-то чудом умудрился запомнить всю школу в лицо, затормозил и присвистнул:

– Это там не Гюнай идёт?

– Какая Гюнай?

– Ну Гюнай Салаева.

Бану не знала никакой Гюнай, ни Салаевой, ни с другой фамилией, поэтому она пожала плечами и попыталась возобновить танец, но Вагиф стоял столбом.

– Что с ней случилось?

– А что с ней не так? – Бану вгляделась в женщину преклонного возраста, которая почему-то отчаянно молодилась и вырядилась как на панель.

– Она постарела.

– Все люди стареют.

– Ей было лет двадцать пять, не больше!

– Судя по всему, последний раз ты её видел тридцать пять лет назад. Кстати, как это возможно?

– Ей было двадцать пять в прошлом году!

– Быстро же она постарела.

– Вот я и говорю! Может, это не она? Вроде она. Даже я эту куртку её помню. Точно она. Вай, что с ней случилось? Гюнай, привет! – Вагиф замахал руками, как отшельник на необитаемом острове, увидевший на горизонте корабль. Гюнай помахала в ответ.

– Только не вздумай спрашивать, что с ней случилось, – спохватилась Бану.

– Почему?

– Потому что это нетактично.

– Разве? Привет, как дела? А что с тобой случилось? Ты как будто старше стала.

Гюнай покраснела, и это было заметно даже под слоем белой пудры, её глаза наполнились слезами, и она помотала опущенной головой.

– Я не знаю, – прошептала она.

Вагифу стало неловко, а Бану была вне себя от ярости. Но случай Гюнай её заинтересовал. Она давно заметила странную особенность женщин и девушек, ходивших на сальсу, – почти все они выглядели сильно старше своих лет, особенно те, кто наиболее тесно и тепло общался с Веретеном. Но так, чтобы постареть на добрую тридцатку в одночасье, – этого ещё не случалось. Гюнай ушла, а Бану, не теряя времени на распекание партнёра за бестактность, спросила: