– С ним уже поквитались, – отрезала Бану. – А я… Единственное, что я могу сделать, – так это не позволить себе надеяться.

– И правильно! – угодливо поддакнула Лейла. – Веретено никогда тебя не полюбит, оно не способно любить никого, кроме себя!

– Иди к чёрту! – заорала Бану. – Ты его совсем не знаешь!

Субботу Бану и Лейла отмечали в пабе Finnegans, где отдыхали после работы в море трудяги-иностранцы и куда приходила местная юная интеллектуальная элита, не опасаясь, что здесь её разговоры будут подслушаны кем-то значительно менее интеллектуальным. Усевшись в дальний угол за массивный деревянный стол, подруги обозревали оттуда просторный зал с высокими сводами, отражавшими оживлённый гомон, и потягивали пиво, которое заказали из бунтарского чувства, хотя и не особенно любили его.

К ним, против всякого ожидания, но с их милостивого согласия, подсели двое приличных с виду парней: один, дюжий рок-музыкант с длинными волосами, примостился со своими тарелками возле Лейлы, второй, бакинский яппи, светловолосый и красивый, очень гордившийся тем, что его все принимают за англичанина, даже сами англичане, уселся рядом с Бану. Завязалась неторопливая беседа, говорили в основном о музыке. Яппи старался блеснуть остроумием, а Бану сидела с отрешённым видом и бледным лицом. Ни одна фисташка не лезла к ней в горло. Она думала о Веретене. Лейла, напротив, ела с таким аппетитом, словно полдня гонялась с арбалетом за тем животным, которое подали к столу.

– Бывают в жизни такие моменты… – многозначительно начала она, и все замерли, ожидая какого-то откровения, – когда я много ем, – неожиданно заключила Лейла. Бану захихикала. – Сегодня мы ходили в морг. Второй раз за семестр, представляешь, какие уроды?! А старший курс каждый день ходил!

Яппи брезгливо поморщился.

– Тебе нравится ходить в морг?

– Конечно! Сегодня нам показывали голову в продольном разрезе. – Глаза Лейлы радостно заблестели, и она обмакнула картофелину фри в острый соус.

– Круто, – оценила Бану и тут же представила себе голову Веретена в продольном разрезе. Без мозгов.

Затем разговор за столом плавно перекинулся на «вечные» темы.

– В стране, где нет официального разделения на классы, – с умным видом заговорил рок-музыкант, – каждый считает себя лучше других. Поэтому, вот если вы обратили внимание, в последнее время парочками почти не ходят. Я имею в виду, что парни гуляют с парнями, а девушки с девушками. У меня у самого столько знакомых хороших, умных ребят, которые никак не могут найти себе девушек, потому что считают, что кругом все девушки ограниченные и хотят только денег. А ещё у меня до кучи знакомых девушек, все умницы, красавицы и хотят любви, но вокруг же все парни тупые и хотят только денег… Почему так получается?

– Потому что наше поколение унылое и дохлое. – Бану подняла наконец глаза от пиалы с фисташками. – Интернет нас доконал. Нам интереснее пялиться на снимки еды в Инстаграме, чем заниматься любовью. То есть не нам, а вам.

– Конечно, целыми днями ныть о том, что Веретено такое недоступное, веселее, – поддела её Лейла. – При том, что сама виновата. Зачем покушаешься на чужое Веретено?

– На чужой даче инжир слаще, – хихикнула Вану. – И оно вовсе не чужое. Оно – всеобщее, вроде охраняемого ландшафта.

– Так, девушки, вы чего шифруетесь? – спросил яппи, недоумённо глядя то на Вану, то на Лейлу.

– Ничего. – Вану принялась считать пузырьки в стакане с потеплевшим пивом. Такая печаль: её еда с некоторых пор всегда остывала раньше, чем она успевала её съесть, а напитки согревались раньше, чем она успевала их выпить.

Она скомкала бумажную салфетку и бросила её в чистую пепельницу.

– У кого-нибудь есть зажигалка? – спросила она, задерживая взгляд по очереди на двух молодых людях.

– Я не курю, – с гордостью ответил яппи.

– Я тоже, – признался рок-музыкант.

– Вот как? – удивилась Вану. – Здоровый образ жизни, значит. А как же секс, наркотики и рок-н-ролл? А как же живи быстро, умри молодым?

– Это всё стереотипы, – сконфуженно ответил музыкант.

Заговорили о хобби и увлечениях. Лейла, мужественно тянувшая на себе беседу, поведала новым знакомым о сальсе, о вечеринках и чемпионате. Яппи оживился:

– А я туда ходил одно время. Там ещё учитель такой… похожий на надувную резиновую женщину.

Вану чуть не уронила бокал и так фыркнула, что фисташка выскочила у неё изо рта и ускакала по деревянному столу в неизвестном направлении. Откинувшись на резную спинку скамьи, Вану нервно расхохоталась.

– Вот так сравнение. Но почему, чёрт подери?!

– Да ну, он какой-то безволосый слишком и гладкий.

– Ага, а я видела, у него в «Фейсе» лайкнута страница лазерной эпиляции, – не без злорадства сообщила Лейла. Для Вану это не стало новостью.

– Удалять волосы – не позор для мужчины. – Она наставительно подняла палец вверх. – Единственное что – настоящий мужик должен делать лазерную эпиляцию без обезболивания!

– А губы красить помадой со вкусом пива! – подхватила Лейла.

– А брови выщипывать плоскогубцами, – заключил музыкант.

Они подняли бокалы за настоящих мужчин. Потом за поэзию, и тут Лейла припомнила своё любимое стихотворение авторства Вану.

– Я его даже наизусть помню. Только как вспомню, кому оно посвящено, мне противно делается, – доверительно сообщила Лейла собравшимся.

– Кому оно посвящено? – спросил зеленоглазый яппи.

Вану колебалась некоторое время, но тайна жгла ей горло, словно расплавленное золото – глотку Красса, и она призналась:

– Надувной резиновой женщине. – Новые знакомые принялись смеяться, решив, что она отшучивается, и тема была закрыта. Потом Лейла спросила Вану:

– Зачем ты всем рассказываешь о своей любви к нему?

– Видишь ли, мой юный пытливый друг, – ответила Бану, – если человеку нечего скрывать – человеку нечего бояться.

Яппи отодвинул в сторону тарелку, полную костей, на которых оставалось довольно много мяса, и положил на её место телефон. Бану не разбиралась в моделях этого бесполезного, по её глубокому убеждению, предмета, но яппи, приобретавший только самое дорогое и модное, был уверен, что произвёл на неё нужное впечатление.

– Я добавлю вас в друзья на «Фейсбуке», – полувопросительно сказал он. Девушки кивнули, а Бану подумала: «Интересно, мы хоть раз ещё увидимся? Пару раз он поставит лайк под моими фото. А потом забудет о моём существовании, и, даже если я умру, он не будет об этом знать. Особенно если кто-то возьмёт на себя труд вести мою страничку от моего имени. Ну надо же. Интересная идея. Достаточно периодически заходить на «Фейсбук», лайкать статусы, делать перепост фотографий, чтобы создать видимость жизни человека, который давно мёртв. В каком страшном мире мы живём».

– Что такое? – удивлённо спросил рок-музыкант.

– Что?

– Почему ты сказала, что мы живём в страшном мире?

– Я произнесла это вслух? – испугалась Бану. – А, ну да. Это из-за интернета. У меня был знакомый, – тараторила она, стремясь скрыть свою оплошность, – который категорически отказывался регистрироваться в каких-либо социальных сетях. У него даже адреса электронной почты не было. Он был уверен, что за всеми нами следят.

– Им же хуже, – улыбнулась Лейла и откусила голову креветке.

На обратном пути, уже избавившись от новых знакомых, они снова заговорили о Веретене, и Лейла вскипела:

– Ты уже сошла с ума, и ладно, но ты и меня тоже с ума свела! Та голова в морге показалась мне похожей на него! А когда мы уходили, я обернулась, и она мне подмигнула!

– При чём здесь я?

– Да ты из меня весь мозг вынесла!

– Было бы что выносить, – огрызнулась Бану, сердясь больше всего оттого, что упрёк был справедливым. Слово за слово, и они с Лейлой поругались, но не разошлись по домам, а продолжали идти по улице вместе и орать друг на друга. Под конец Бану крикнула:

– Покончу с собой, тогда ты увидишь!

– Увижу тебя голой в морге!

– Вай-вай-вай, девушки, не ссорьтесь, – встрял какой-то прохожий. Это отрезвило их, они перестали ругаться и холодно распрощались.

Когда после весёлого вечера Бану вернулась домой, она села за стол и, не обращая внимания на лёгкое опьянение, схватилась за ручку: ей показалось, что в мозгу у неё заскреблись слова. Сначала они робко пробовали свои силы, привлекая к себе внимание Бану, потом заколотились, требуя выпустить их на волю. У Бану даже голова разболелась, и она почувствовала себя Зевсом, беременным Афиной. Словам было позволено излиться на бумагу, может быть, эти слова когда-нибудь стали бы поэмой.

И было тихо и пусто на улицах. Чёрная и густая, словно нефть, тоска струилась сквозь щели в окнах, заполняла комнату, грозила грядущим летом, от которого Бану интуитивно ожидала катастрофы. Всё началось летом – и всё должно было закончиться летом. Вот бы он прочёл её стихи. Вот бы кто-нибудь сумел растолковать ему их смысл. Показать ему, что Бану балансирует на грани безумия и смерти, словно канатоходец над пропастью.

Или, быть может, не стоит дёргаться, как муха в паутине, и покончить разом с этой абсурдной историей. Нет подвига глупее, чем самоубийство, но, с другой стороны, какова дама сердца – таковы и подвиги.

И над ней некому смеяться, кроме Лейлы, которая, возможно, была слишком молода, чтобы испытывать такие чувства, и слишком правильна, чтобы испытывать такие чувства к нему. Но уж насмешки друзей она как-нибудь перенесёт, только они и отрезвляли её иногда. А для остальных ей, Бану, есть чем оправдаться.

Время между их недолгими встречами превращалось в туманную бесконечность, отмеченную бездействием и безмыслием. Бану перестала даже слушать музыку, которая проносилась над её сознанием, словно ветер надо льдом, не затрагивая его. Ничто не заполнит эту тишину.

Время – в смерти. Уходят под воду суда,

В которых скорбящие мёртвых своих снаряжали.

Теряет материя кварки. Ждут души суда.

Стираются в пыль любимых имён скрижали.

И птицам больше не летается и не спится,

И море прячется за оберегами-берегами,

Плавятся поплавки-улыбки и восковые лица,

Выжжены хижины, сгорели лома-оригами.

Перечитав написанное, Бану скомкала листы и выбросила их. Нет, никакие слова тут не помогут. Раньше ей казалось, что слова – самая могущественная сила в мире, и сила эта подчинялась ей. До тех пор, пока она не встретила существо, не понимавшее никаких слов.

Она вдруг ахнула и схватилась за низ живота: ей показалось, что чья-то ледяная рука схватила и смяла в кулаке её внутренности, словно пытаясь вывернуть наизнанку. С полчаса Бану не могла разогнуться, и даже когда ледяная рука слегка ослабила хватку, осталась тупая, нудная, наводящая тошноту боль, которая так и не прошла.

На следующем уроке Веретено снова танцевало с ней.

– У неё всегда такие холодные ручки, и она дрожит. Почему она всегда дрожит? – Веретено обращалось к Руслану, который с неприкаянным видом стоял рядом и смотрел, как они кружатся в танце.

– Говорят, у кого холодные руки – у того горячее сердце, – ответила Бану.

– У тебя горячее сердце?

«Однажды я вырежу своё сердце из груди и поднесу тебе его, ещё бьющееся, и тогда ты узнаешь, насколько оно горячее».

– Конечно, горячее.

– Что-то незаметно, – ехидно сказало Веретено. Бану посмотрела на него ясным, ничего не выражавшим взглядом. Его кожа была влажной, ему было жарко. Бану должна была положить ладонь ему на плечо по ходу танца, но она почему-то не смогла этого сделать: покрытая потом, кожа его казалась ещё более обнажённой, и Бану постеснялась лапать своего любимого за мокрое тело. Веретено в крайнем раздражении и даже с некоторой обидой само взяло её руку и положило туда, где ей следовало находиться.

– Я не кусаюсь, – сказал он.

Бану не выдержала и нервно захихикала. Потом поняла, что, должно быть, выглядит, как полная идиотка, и сказала:

– Я думала, что вам будет неприятно.

– Почему? – ошалело Веретено.

– У меня холодные руки.

– Зато у меня горячее тело. – Он улыбнулся и засиял, как всегда, когда разговор ступал на скользкую дорожку. Бану не знала, что ответить, тем более что она заметила на себе холодный испытующий взгляд Руслана. Вдруг она поняла, что этот человек презирает Веретено и завидует ему. Она вспомнила, что именно Руслан выставляет в сети все самые неудачные фотографии Веретена – те, на которых он гримасничает, или ест, или закрыл глаза. «Он считает себя намного умнее Учителя, и так оно и есть, – подумала Бану, – но женщины любят Веретено, а Руслан им безразличен. И он не может перестать дружить с Учителем, даже если и хочет, потому что его обаяние действует на всех. Он дружит с ним, даже несмотря на то, что платит ему. И за дополнительные занятия тоже».

Не только Руслан наблюдал за ней. Молодая женщина, похожая на неандерталку, которая никогда не разговаривала с Бану, смотрела на неё так, словно хотела сожрать сырой и без соли, а из кожи её сделать себе бюстгальтер. Эсмеральда косила на неё глазом, измеряя миллиметры между телами Бану и Учителя. Внезапно постаревшая Гюнай тоже поглядывала в их сторону с выражением оскорблённой добродетели. Бану почувствовала, как вокруг неё стягивается кольцо ненависти и недоброжелательства. Боль в животе снова проснулась и показала зубки. Бану чуть не потеряла сознание от её неожиданности и свирепой силы, но её лицо сохраняло выражение полной безмятежности.