– А вы заметили, как она Учителя ко всем ревнует?

Бану похолодела, и её сердце как будто оторвалось от держащих его артерий и вен: неужели её преступную любовь заметили?!

– Ой, она такая страшная, ей только и остаётся, что ревновать всех ко всем!

«Нет, вроде не про меня», – успокоилась Бану.

– Да не, в реале она его ревнует! В тот раз они с ним стояли, шептались о чём-то. Я подошла такая и говорю: о чём вы тут секретничаете? Ой, девочки, вы бы видели её физиономию! Она вся такая надулась ещё больше и начала: а это не твоё дело, тыры-пыры, чего лезешь, не видишь, мы с Учителем разговариваем! Ну я такая вся в непонятках говорю – ладно, смотрю, она же в неадеквате, и отошла. Сам Учитель, походу, тоже удивился, вообще не понял да, что это было!

– Да-да-да, я тоже однажды заметила: он танцевал с Бану, а эта Зейнаб на них так смотрела, как будто смерти желала!

– И его жене она всё время такие комментарии пишет, прямо облизывает её, подозрительно это. Ну всё, девочки, я пошла.

Бану порскнула в сторону от двери и едва успела присесть на скамейку, как из раздевалки вышла одна из безымянных девушек.

– Ой, Бану, а ты что здесь делаешь?

Бану возмутилась, но ей хватило самообладания не подать виду.

– Сижу я здесь. – На глупый вопрос можно дать глупый ответ.

– Ждёшь кого-то?

– Ага, жду. – «Пока мимо проплывёт труп моего врага».

До этого дня ей казалось, что она страдает апофенией, пытаясь сложить общую картину из разрозненных кусочков информации, подсмотренной, подслушанной, выисканной в запутанном лабиринте интернета, но теперь ей стало ясно, что интуиция её не подводила: Зейнаб была влюблена в Веретено.

«Конечно, – рассуждала Бану, идя по улице и отчаянно борясь с пыльным ветром, который путал её волосы и резал полные слёз глаза, – в интеллектуальном плане она очень даже подходит ему. Хотя два болвана в одних отношениях – это слишком. Но никто не говорит, что она ему нравится. Он любит красивых, это ясно. Хотя, наверное, такие и кажутся ему красивыми – всё-таки своё, родное, привычное и понятное. Ой, нет! Он вообще не способен испытывать никаких чувств, у него ко всем только корыстный интерес. О, кто угодно, только не Зейнаб! Если бы это было так, я бы, наверное, побрезговала прикоснуться к нему после неё».

На следующем уроке Веретено было ужасно весёлым, оно бегало, орало и хватало девиц за бока вдвое больше обычного. Чем веселее он становился, тем больше Бану погружалась в пучину ненависти и печали. Танцуя с одним из тощих, перепуганных не испытанной доселе близостью девушки учеников, она после очередного вопля Веретена сказала своему партнёру:

– Он сегодня точно что-то принял.

Партнёр в ужасе захихикал, как будто Бану, находясь в храме локального свирепого божка, совершила святотатство и теперь он ждал, что своды храма вот-вот обрушатся на их головы. И своды обрушились, но очень мягко, нежно и с заблаговременным предупреждением. Веретено, которое услышало неуважительные слова Бану, позвало её по имени и спросило, как у неё дела.

– Плохо, – тихо, но отчётливо буркнула Бану.

– А у меня хорошо! У меня сегодня хорошее настроение!

«Очень мне нужны твои объяснения», – с раздражением подумала Бану, которой было непонятно, зачем Веретено подслушивает её разговоры с партнёрами, да ещё и оправдывается перед ней, когда она оскорбляет его.

События словно ждали, пока Бану узнает о них, чтобы начать разворачиваться со скоростью света. Статусы Зейнаб на Facebook становились всё загадочнее и приобретали всё более слащавый любовный характер. Веретено танцевало с ней всё чаще и смотрело не поверх головы, как обычно, а прямо в её уродливое носатое лицо, а однажды – Бану готова была выколоть себе глаза – даже ущипнуло её за задницу, думая, что никто этого не видит. Отныне Зейнаб обращалась к нему не иначе как «джаным», вызывая у Лейлы рвотные позывы, а у Бану – сожаление о том, что в наше время ведьм сжигать не принято. Веретено цвело и молодело, купаясь в любви юной (как ни странно, Зейнаб оказалась младше Бану) девушки. Бану предпочла бы, чтобы он искупался в её крови. «Толку было бы больше для всех», – заявила она Лейле, а та сказала:

– На твоём месте я бы его уже и за мужчину не считала.

Когда Бану причёсывалась, на её расчёске стало оставаться всё больше волос. Бану теряла своё главное украшение и от этого страдала ещё сильнее, и ещё интенсивнее выпадали от этого её волосы. В конце концов она даже перестала их выбрасывать и начала собирать, распределяя в пучки, которые она перевязывала нитками и аккуратно складывала в пустующий ящик письменного стола. Однажды мама Бану случайно открыла этот ящик и закричала, решив, что её дочь наконец не выдержала и сняла скальп с одного из своих мифических врагов. В конце концов волос в ящике стало больше, чем на голове Бану, даже несмотря на то, что та в отчаянии мазала голову чесночным соком, отчего от неё постоянно разило колбасой, особенно когда она потела от весёлых танцев.

Зейнаб же, решив во что бы то ни стало оттяпать Веретено у его семьи, подтянула себе в помощь тяжёлую артиллерию. На один из уроков пришла её мать: женщина в боевом раскрасе, с нарисованными бровями, которые идеально ровными линиями устремлялись в небо под углом в шестьдесят градусов, с обесцвеченными жёсткими волосами, приземистая и толстая. Она была похожа на воина ацтеков, и, увидев её, Бану сказала:

– Ну если кто-то раньше времени распечатает этот бочонок с мёдом, мамаша повесит его открывашку себе на шею в качестве трофея.

– Или заставит жениться, что гораздо хуже, – добавила Лейла. – И почему мне хочется вдеть ей в нос кольцо?..

Напряжение нарастало, словно внутри бутылки шампанского, которую долго трясли. Веретено потеряло всякий стыд и писало разнообразные непонятные двусмысленности, адресованные Зейнаб, прямо в комментариях под фотографиями не причастных к делу людей, а потом…

Всё внезапно кончилось так же резко, как началось. Зейнаб и её мать как в воду канули. Не осталось их и в Facebook. Бану не покидало ощущение, будто чего-то не хватает, словно она что-то важное упустила из виду, или забыла, или… Рефлекторно в окошке поиска она набирала букву Z, но никаких знакомых имён не выходило, и, что ещё хуже, она не могла понять, кого и зачем она пытается найти. Иногда её, танцующую или сидящую в уголке и смотрящую на других танцоров, посещало ощущение, схожее с дежавю, словно ложные воспоминания о том, чего никогда не было. Бану решила, что окончательно спятила, к тому же у неё появилась привычка говорить с самой собой. Однажды она рассказала Лейле об этих странных ощущениях. Лейла потёрла лоб ладошкой и, вопреки ожиданию Бану, не посмеялась над ней, а сказала, что и её преследуют ложные воспоминания, стоит ей оказаться в зале, но вот о чём они – она понять не может.

Тогда Бану недолго думая начала проводить расследование. Для начала она прочесала журнал своего браузера и обнаружила, что за последние пару недель очень часто просматривала страницу некой Зейнаб на Facebook. Когда же она кликнула на ссылку, Facebook выдал уведомление о том, что эта страница была удалена. Бану задумалась. Никогда бы она не стала просматривать ничьих страниц из праздного любопытства, а среди её близких друзей никакой Зейнаб никогда не было. Рассудив, что, возможно, Зейнаб была обязана таким повышенным интересом ревности, которую вызывала, Бану подумала, что наверняка искала какой-нибудь компромат. А весь компромат у неё хранился в особой папке на компьютере. Сама не зная, с какой целью, Бану собирала туда все возможные доказательства блудливости Веретена и его тайных любовных похождений, о которых Бану ничего не знала, но подозревала.

Первый же скриншот из интернета словно зажёг свет в голове Бану, разогнав муторный мрак, который наполнял её, и Бану всё вспомнила – и Зейнаб, и тот шум, который она подняла вокруг себя, и Веретено, делавшее вид, что отвечает взаимностью на её чувства, до тех пор, пока не запахло скандалом. Она вспомнила свои истерики на почве ревности, которые не могла больше сдерживать, раздавленная осознанием того, что ею пренебрегли – и ради кого!

– А что ты хотела? – говорила Лейла. – Если бы ты так пресмыкалась перед ним, как эта Зейнаб, то сейчас была бы на её месте. Я думаю, он никому не отказывает, а тебе бы точно не отказал!

В ответ на эти слова Бану расцарапала себе щёки.

– У тебя, случайно, нет знакомых киллеров? – глухо спросила она подругу.

– Думаю, ты и сама справишься, не трать деньги, потом откупишься от родственников, и всё будет пучком.

Когда Бану была уже в шаге от какого-нибудь безумного поступка, после которого неминуемо образовался бы как минимум один человеческий труп, ситуацию неожиданно разрулила мать Зейнаб, свирепый воин ацтеков, ворвавшийся прямо на середину урока с яростным визгом, от которого полопалась краска на стенах. Переорав страстную сальсовую песенку, оскорблённая мать поведала всем, что Учитель их – проститутка и пусть вообще немедленно несёт кольцо её доченьке по всем правилам, иначе худо будет. Бану схватилась за горло: что там между ними произошло? Как выяснилось, ничего особо криминального, Веретено едва успело приступить к трапезе, можно сказать, оно только повязало салфетку на шею, подготавливая почву для будущего романа, но и этого хватило консервативной и решительно настроенной мамаше, которая усмотрела в успешном и всеми любимом Учителе блестящую партию для своей безнадёжной дочери.

«Но что было потом?» – мучительно пыталась вспомнить Бану. Ей тогда стало так плохо, что пришлось сесть, её трясло – так её трясло только раз в жизни, когда в городе случилось сильное землетрясение, а Бану тогда была маленькая. Вроде бы Веретено со сконфуженным выражением на хорёчьей физиономии увело разбушевавшуюся мать Зейнаб в свой кабинет и долго с ней о чём-то говорило. Когда они вышли, её лицо уже не выглядело так, словно вот-вот лопнет. А потом урок продолжался как ни в чём не бывало. И на следующем занятии никто не вспоминал о скандале, хотя ожидать можно было того, что о нём будут говорить ещё несколько поколений сальсеро. «Как я могла об этом забыть?» – недоумевала Бану. Она рассказала эту историю Лейле.

– Хм. Если бы обо всём забыла только ты, я бы сказала, что у тебя произошла избирательная амнезия в результате психологической травмы, полученной вследствие забытых событий.

– Красиво глаголешь.

– Но я почему не помню? И остальные как будто тоже не помнят, да?

– Помилуй! Ты можешь себе представить, что они всё помнят и не болтают об этом из деликатности?

– Нет. Сейчас это должен был обсуждать весь город. Он нас всех загипнотизировал!

– На это нужно больше двух извилин.

– Да у него их как минимум пять! Одна отвечает за шаг вправо, другая – за шаг влево, ещё две – шаг вперёд и назад, и одна – поворот! – быстро подсчитала Лейла.

– И одна хватательная.

Лишившись юного, хотя и несколько дряблого мяса Зейнаб, Веретено снова начало одаривать Бану своим вниманием, но она чувствовала себя выпотрошенной, и даже на радость ей не хватало сил. Она никак не могла побороть в себе смутное чувство брезгливости, потому что страхолюдный образ Зейнаб вставал перед ней всякий раз, когда она видела Веретено. Учитель чувствовал – что-то не так, но его лёгкой натуре было не понять, что именно.

– Почему у тебя такое лицо всё время? Как будто у тебя дома дети голодные плачут? Что случилось?

– Однажды я забыла кое-что очень важное.

– Это что ты забыла?

– Я не знаю. Я же забыла.

Веретено закружило её в танце, и выражение его лица осталось непроницаемым.

– О, я вспомнила! – Бану сымитировала озарение и отошла от него. – Я вспомнила то, о чём все забыли. И это очень неприятная вещь. Она причиняет мне невыносимую боль.

– Какие неприятные вещи ты говоришь. – Его голос стал хриплым, и он попытался поймать взгляд Бану, но это ему не удалось. – И что же вы вспомнили?

– Так, ничего.

– Не мучай меня! Скажи!

– Вам я ничего говорить не буду! – неожиданно даже для самой себя окрысилась Бану и, едва сдерживая слёзы, убежала в раздевалку.

Придя домой, она разыскала в интернете другую школу сальсы. Эта школа тоже находилась в центре города, всего в двадцати минутах ходьбы от дома Бану, и отзывы о ней были очень хорошие. «Пусть тоже поревнует», – думала Бану, нажимая кнопку Like. Когда она пришла на сальсу в следующий раз, сразу несколько человек подкатились к ней с вопросами: уж не собирается ли она переметнуться в стан врага?

– Да, – небрежно отвечала Бану, так спокойно, словно говорила о погоде. – Вот думаю перейти туда. Мне по времени удобнее там.

– Как так?! – в священном негодовании вскричала Эсмеральда. – Наш Учитель в тебя всю душу вложил!

– Он вложил в меня так много души, что я начала бояться, как бы его души не оказалось во мне больше, чем моей собственной.