Служитель призвал присутствующих к порядку, судье передали документы, однако на самом деле нужды в этом уже не было, так как накануне он ознакомился со всеми бумагами. В начале заседания судья сказал, что дело очень интересное, поскольку парализованная женщина хочет усыновить парализованного ребенка, однако присутствующие обязаны помнить о своей главной цели, которой нельзя изменять: в конечном итоге все направлено на благо ребенка. Судья предложил вывести мальчика из зала, но Сэм и Тимми уже обсудили этот вариант. Тимми сказал, что хочет остаться, он не желает, чтобы его «увели легавые». Сэм пыталась его переубедить, говорила, что Тимми посидит в коридоре с Джошем, но Тимми упорно отказывался. Он ни разу не взглянул на мать, словно боялся признаться себе, что она тоже здесь, в зале, а все время смотрел на судью, крепко держа Сэм за руку.

Адвокат ответчицы вызвал в качестве первой свидетельницы мать Тимми, и, хорошенько рассмотрев ее, Сэм наконец осознала, насколько у нее серьезный противник. Милое личико, тихий голос, жалостливая, душещипательная история, заверения в том, что на сей раз она усвоила горький урок и день и ночь читает психологическую литературу, пытаясь разобраться в себе и помочь своему драгоценному сыночку. Тимми сидел опустив глаза и не поднимал их до тех пор, пока мать не покинула свидетельское место. Адвокат Сэм предупредил суд, что немного позже хочет допросить ее. Следующим пригласили психиатра, который осматривал мать Тимми: психиатр заявил, что это заботливая, чувствительная молодая женщина, у которой было тяжелое детство. Врачи считают, что она не имела намерений причинить зло своему ребенку, а просто была не в состоянии вынести бремя материальных забот. Но теперь, когда она будет работать в большом отеле в центре города, все уладится. Норман Уоррен поставил своими вопросами психиатра в глупое положение, заявив, что в отеле у матери Тимми появятся широчайшие возможности находить клиентов. Однако его заявление не внесли в протокол, судья сделал Норману замечание и попросил свидетеля удалиться. Вызвали еще двух медиков, а затем врача, который должен был рассказать о состоянии здоровья матери и подтвердить, что она больше не употребляет наркотиков. Последним перед судьей предстал священник, который знал мать Тимми с одиннадцати лет и крестил малыша. Он сказал, что совершенно уверен: мальчик должен остаться с матерью, которая его любит. У Сэм внутри все перевернулось, едва она это услышала. Во время заседания она не выпускала руку Тимми, и, когда священник ушел, был сделан перерыв на обед. Норман допросил всех, кроме матери и священника. Мать он собирался вызвать после перерыва, но с католической церковью, как он объяснил Саманте, ему связываться было неохота.

— Почему?

— Но ведь судья — католик, моя дорогая. Да и потом, разве я могу вменить ему в вину эти слова? Нет, священника лучше не трогать.

Однако всех остальных он заставил слегка поежиться, допрашивая их с оттенком иронии и пренебрежения, словно уже сам факт, что они связаны с такой дурной женщиной, бросал тень на все свидетельские показания. Однако все это не шло ни в какое сравнение с тем, что он устроил, допрашивая мать Тимми. По сигналу Сэм Джош решительно вывез Тимми из зала; мальчик хриплым шепотом протестовал, но Саманта не оставила ему выбора: она послала Тимми воздушный поцелуй и повернулась к нему спиной, наблюдая за тем, что происходило на свидетельской скамье. Юная мать дрожала и, не успев произнести ни слова, разрыдалась. Да, облик этого хрупкого существа никак не вязался с представлениями о законченной негодяйке. Но все равно выяснилось, что она впервые попробовала наркотики в двенадцать лет, в тринадцать пристрастилась к героину, в пятнадцать была арестована за проституцию, а в шестнадцать забеременела и родила Тимми. К моменту суда она уже сделала пять абортов и семь раз пыталась излечиться от наркомании; девять раз она представала перед судом в качестве несовершеннолетней правонарушительницы и уже три раза — в качестве совершеннолетней.

— Но, — напористо заявил адвокат, защищавший права матери, — суд должен принять во внимание, что эта женщина уже не наркоманка! Ее лечением занимались врачи, выполняющие очень серьезную программу, финансирующуюся государством, и если мы заявим, что она не реабилитировалась, то, следовательно, дадим понять, что вся наша система реабилитации не работает.

Возражение адвоката было соответствующим образом запротоколировано и поддержано. Сведения об ее арестах были изъяты из дела, а все прочие детали оставлены.

Мать давала показания больше часа, она проливала крокодиловы слезы и с раскаянием при каждом удобном случае упоминала своего «малютку», но, поглядев на нее, Сэм тут же вспоминала про то, что мать не сделала ему прививок и он из‑за этого заболел полиомиелитом, думала про побои, мучения, одиночество и ужас, выпавшие на долю Тимми из‑за этой женщины… И всякий раз Саманте хотелось выскочить из инвалидного кресла и завопить на весь зал.

Со стороны истицы Норман Уоррен вызвал социального работника Мартина Пфайзера, который отвечал бесстрастно, сухо и не произвел особого впечатления на зал. Кроме того, в качестве свидетелей выступили врач Саманты и Джош, а также адвокат представил целую гору писем от разных влиятельных людей — судей и докторов, которые расхваливали ее прекрасную работу. И наконец судья вызвал саму Сэм. Тут же всплыли сведения о разводе, о том, что она не вышла повторно замуж и не имеет никаких «перспектив», как выразился адвокат ответчицы…. ну и, конечно, муссировался вопрос о ее инвалидности. Долгое и унылое перечисление всех этих минусов то и дело возобновлялось, так что в конце концов Сэм стало себя жалко. Норман выразил протест, и расспросы на эту тему прекратились. В конце концов Сэм заслужила репутацию доброй женщины, которая хочет помочь Тимми, однако, в отличие от истеричной матери, она не кричала «мой малютка» и не рыдала так, что ее пришлось бы выводить из зала под руки.

Показания последнего свидетеля имели наибольший вес. Этим свидетелем был сам Тимми, и его мать спросили, сможет ли она прекратить плакать или же нужно устроить перерыв, чтобы она взяла себя в руки. Мать предпочла успокоиться прямо на месте и сидела, громко шмыгая носом и слушая показания сына, на лице которого появилось затравленное выражение. Суд проверял все, что говорилось раньше. Тимми спрашивали про его жизнь с матерью и про жизнь с Самантой, как о нем заботилась мать и что ему покупала и делала Сэм, как он относился к ним обеим… А потом вдруг прозвучало: «Ты боишься свою мать, Тимми?» Но сам вопрос так напугал мальчика, что он съежился в своем инвалидном креслице и, прижав к груди медвежонка, яростно замотал головой.

— Нет… нет!

— Она когда‑нибудь тебя била?

Ответа долго не было. Потом Тимми снова помотал головой, и его попросили сказать это вслух. Суду удалось добиться только хриплого «нет». Сэм в отчаянии закрыла глаза. Она понимала, почему Тимми так себя ведет. Он не мог сказать правду в присутствии матери. Заседание продолжалось еще полчаса, после чего все разошлись по домам. Судья любезно попросил присутствующих вернуться на следующее утро. Он сказал, что у него есть их телефоны, и если по каким‑либо причинам он не сможет вынести за этот срок свой вердикт, то предупредит их. А если звонка вечером не будет, нужно прийти в суд с утра и привезти Тимми — тут судья покосился на Сэм, — тогда приговор будет оглашен. В интересах ребенка, заявил судья, а также чтобы не причинять лишней боли обеим сторонам, лучше вынести приговор поскорее. С этими словами он поднялся с места, и судебный пристав объявил, что заседание суда переносится на следующий день.

Когда они ехали обратно, Сэм еле шевелилась от усталости, а Тимми уснул у нее на руках, как только машина отъехала от тротуара. Едва мать попыталась к нему приблизиться, он задрожал, вцепился в руку Саманты, и Норман поспешил вывезти мальчика из зала суда, а Джош помог выехать Саманте. Позднее, когда мальчик уже лежал в ее объятиях, Сэм осознала, какого мужества стоило Тимми присутствие на судебном заседании. Если мать получит его обратно, она отыграется на нем за все, и Тимми это известно лучше, чем кому бы то ни было. Впрочем, прижимая к себе мальчика, Сэм это тоже наконец поняла. Как, во имя всего святого, она отдаст его этой ужасной женщине? Разве можно такое перенести? Ложась в ту ночь спать, Сэм сказала себе, что не перенесет утраты, это ее доконает. Она несколько часов лежала и придумывала, как бы забрать Тимми и куда‑нибудь убежать. Но куда, как и, главное, зачем? Два инвалида далеко не убегут… Потом она вспомнила о домике, в котором ни разу не побывала, вернувшись на ранчо. Но — нет, даже там ее найдут! Все было бессмысленно. Оставалось лишь верить в правосудие и надеяться на лучшее.

Глава 37

Наутро Сэм проснулась задолго до рассвета. Поглядев на циферблат, она поняла, что спала всего полтора часа. Но, заглянув в комнату Тимми, располагавшуюся рядом с ее спальней, обнаружила, что мальчик тоже не спит.

— Привет, милый… — Сэм поцеловала его в кончик носа и потянулась за детскими костылями. — Доброе утро.

— Я с ней не поеду.

— Послушай, почему бы нам не начать волноваться после завтрака? — Сэм пыталась говорить беспечно, но Тимми разрыдался и судорожно вцепился в нее.

Так начался этот день. Они завтракали снова одни. Остальные дети понятия не имели о происходящем, да и взрослых‑то — врачей и педагогов — Сэм далеко не всех посвятила в эту историю. Ей старались давать как можно меньшую огласку. Однако когда Сэм уезжала вместе с Джошем и Тимми с ранчо, было понятно, что дело серьезное. Дети словно почуяли беду и вели себя необычно тихо, садясь в автобус, отвозивший их в школу.

В Лос — Анджелесе Саманта, Джош и Тимми встретились с Норманом у здания суда; вид у всех был мрачный.

Не расстраивайтесь, Сэм. — Норм ласково тронул ее за плечо.

* * *

Сэм оделась в серые брюки и серый кашемировый свитер, а на Тимми был тот же костюмчик, что и в прошлый раз, только с рубашкой в красную и желтую клетку.

Судья прежде всего попросил завезти Тимми в зал и, обращаясь к нему, сказал, что выслушал все показания и попытался принять правильное решение, которое надолго обеспечило бы Тимми счастливую жизнь. Он улыбнулся мальчику, словно снисходительной дедушка, и попросил выехать вперед, объяснив, что это лишь формальность: просто Тимми здесь — самый важный человек, ведь процесс затеян из‑за него. Тимми вопросительно поглядел на Сэм, она кивнула, улыбнувшись, и он выехал, остановившись, как и просил его судья, перед публикой.

После этого внимание судьи переключилось на Сэм. Он сказал, что она делает не просто похвальное, а поистине святое дело; он побеседовал с несколькими людьми о ее ранчо и был потрясен настолько, что у него просто нет слов. Судья одарил Саманту еще одной теплой улыбкой, однако тут же заявил, что, хотя намерения ее прекрасны и материально она, разумеется, обеспечит Тимми гораздо лучше, чем родная мать, а с той у Тимми была очень тяжелая жизнь, поскольку ей было так трудно обрести себя и обеспечить достойное существование своему ребенку, он, судья, тем не менее уверен — особенно после разговора с отцом Реннеем, — что мать Тимми наконец встала на правильную дорогу. Поэтому — тут он лучезарно улыбнулся Тимми — он считает, что Тимми должен жить со своей родной матерью.

— А теперь, — судья указал жестом на испуганную, растрепанную молодую женщину в розовой блузке, — вы можете забрать своего сына, — и, ударив, как и положено, в гонг (сердце Сэм ухнуло куда‑то вниз), зычно провозгласил: — Суд принял решение в пользу родной матери.

После этого судья встал с кресла и ушел, а Сэм изо всех сил сдерживалась, стараясь не закричать. А вот мать Тимми дала себе волю и, бросившись к ребенку, чуть не вышибла его из инвалидного кресла. Сэм видела, как Тимми бешено замахал руками, пытаясь отодвинуться от нее, однако адвокат крепко держал кресло, а мать, стискивая Тимми в объятиях, громко вопила:

— Мой малютка… мой малютка…

— Сэм…Сэм!

У нее чуть душа не разорвалась от этого жалобного крика, и Сэм, инстинктивно рванувшись к ребенку, попробовала было объехать Джоша и Нормана. Однако Джош схватился за ручки на спинке кресла, а Норм загородил ей путь: мужчины мгновенно поняли друг друга без слов. Теперь все было бессмысленно. Теперь ребенком распоряжалась мать.

— Не мешайте… — Сэм хотела наехать на Нормана, — я должна с ним поговорить.

— Вы не можете, Сэм, — адвокат говорил спокойно, но решительно, а Джош не выпускал кресло из рук, сколько бы она ни рвалась.

— Я должна, черт побери!.. Джош, отпустите меня!

Сэм начала всхлипывать, но адвокат матери уже вывозил маленькое креслице Тимми из зала. Тимми в отчаянии обернулся к Саманте и замахал ручонками, тоскливо глядя на нее.