– Если бы вы всецело перешли под мое покровительство, – холодно проговорил виконт, – я бы имел право оградить вас от тех, кто вам досаждает. Но ваше нынешнее положение оставляет вас незащищенной.

Чувствуя, что краснеет, Диана заявила:

– Милорд, я не просила у вас помощи.

– Не сомневаюсь, что дракон, который вас охраняет, отгоняет нежелательных поклонников, – язвительно заметил Джервейз.

– Дракон?

– Ваша подруга, мисс Гейнфорд.

Диана рассмеялась.

– Никогда не думала о ней как о драконе. Но из нее получился бы весьма элегантный дракон. Или лучше сказать – дракониха?

Джервейз невольно улыбнулся – Диана обладала какой-то таинственной способностью обезоруживать его. По дороге к ее дому – они обсуждали достоинства драматических произведений Афры Бен – Джервейз пытался сообразить, сколько времени сможет провести с Дианой до того, как ему придется ехать в Уайтхолл.

Когда же они въехали в конюшню, он в конце концов решил, что Уайтхолл вполне мог подождать.


Графу Везеулу не составило труда проследовать за Дианой Линдсей и лордом Сент-Обином несколько кварталов до Чарлз-стрит. А то, что граф увидел Диану, когда возвращался домой после долгой ночи, проведенной за разными незаконными делами, было чистой случайностью. После того как встретил эту шлюху в опере, он очень много о ней думал и даже осторожно наводил справки, но она, казалось, исчезла после недолгого появления среди куртизанок.

Граф уже готов был организовать серьезные поиски, когда удача улыбнулась ему. Впрочем, он всегда был удачлив. Забавно было видеть, как она тотчас его узнала и кровь отхлынула от ее лица. В испуге она не стала менее прекрасной – совсем наоборот.

Значит, один из ее нынешних любовников – Сент-Обин. Что ж, замечательно! Граф много знал про Сент-Обина, человека сдержанного, холодного и обладавшего блестящими аналитическими способностями. Если Везеул и опасался, что его могут разоблачить, то, по его мнению, во всей Британии был только один человек, который мог бы это сделать, – лорд Сент-Обин. Но сейчас виконт выглядел как потерявший голову юнец со своей первой женщиной, и это очень позабавило Везеула. Да-да, замечательно! Теперь-то аналитические способности этого англичанина явно притупились…

Пара вошла в элегантный дом, а Везеул задержался в переулке напротив. Он представлял, чем эти двое занимались на втором этаже, за благообразным фасадом респектабельного особняка, и образы мелькали в его воображении точно обрывки эротического сна. Мысль, что этой прекрасной распутницей овладел сейчас другой мужчина, очень возбуждала графа. Когда же он сам в конце концов возьмет Диану Линдсей… О, это будет двойное удовольствие…

Из-за того, что Везеул отклонился от своего маршрута, опоздал на назначенное рандеву. Встреча проходила в квартире, которую он снимал в большом многоквартирном доме; место было многолюдное, так что приходы и уходы посетителей в необычное время не привлекали внимания. Графа уже некоторое время ждал Байрон, его сообщник, человек с лицом, похожим на морду хорька, абсолютно лишенный элегантности, однако весьма полезный.

После того как они обсудили свои обычные дела, Везеул достал из ящика письменного стола сигару и, обрезая кончик, небрежно бросил:

– Хочу, чтобы ты внедрил кого-нибудь в дом семнадцать по Чарлз-стрит.

Байрон с подозрением посмотрел на сообщника и произнес:

– Кто же удостоился такого внимания? Наши возможности небезграничны.

Раскурив сигару, граф выдохнул дым, с усмешкой наблюдая, как Байрон морщится при виде сизого облачка.

– Просто шлюха, но у нее бывают интересные гости. Проследи, чтобы тот, кого ты туда отправишь, был наблюдательным, надежным и безоговорочно преданным.

Байрон неприязненно посмотрел на своего патрона, подозревая, что у того какие-то личные мотивы, но все же утвердительно кивнул.

– Хорошо, сделаю.

Убежденный бунтарь, Байрон был ужасно недоволен тем, что приходилось подчиняться аристократу, представителю старого режима; Везеул же получал от общения своеобразное удовольствие – ведь его сообщник наверняка считал, что в дни террора графа следовало бы отправить к мадам Гильотине. Этот человек с лицом хорька не обладал ни большим умом, ни воображением, и при всем его революционном рвении сделал для Франции гораздо меньше, чем аристократ граф Везеул, которого этот плебей презирал.

После ухода Байрона француз еще некоторое время с удовольствием покуривал сигару, думая о Диане Линдсей, вокруг которой начинала сжиматься петля, но так медленно, что она не будет даже догадываться, что ее ждет. Да, он, Везеул, не из тех, кто стремится удовлетворить свою похоть немедленно. Он, настоящий знаток, знал, как ждать и смаковать удовольствие. Граф представил, как будет выглядеть Диана Линдсей, когда ее руки и ноги окажутся привязанными к столбикам кровати, так что не представится ни малейшего шанса сбежать. Впрочем, сейчас у него имелись более важные дела, так что долго размышлять о том, что он сделает со шлюхой, пусть даже такой красивой, не было времени. Везеул начал писать отчет об информации, добытой Байроном, добавляя собственные комментарии о последствиях. Потом перевел рапорт на язык секретного шифра и переписал.

Закончив писать, он многократно свернул листок бумаги, затем взял тяжелую латунную печать с гербом графа Везеула, отвинтил ручку, и внутри оказалась вторая печать, секретная, в форме птицы, возрождающейся из пепла, – птицы феникса.

Глава 9

Диана занималась своими обычными делами, и на лице ее блуждала улыбка кота, наевшегося сметаны. Никакие теоретические познания о любви не могли сравниться с реальностью. Джервейз постоянно занимал ее мысли – и не только из-за их страстных соитий. Да, конечно, в этом смысле все было замечательно, но больше всего ее привлекала его неожиданная нежность. К тому же он оказался остроумным собеседником, а его улыбка, в которой часто сквозила насмешка над самим собой, была неотразима. Обычно он бывал холодным и невозмутимым, но с ней становился совсем другим. Но неужели именно она, Диана, произвела в нем эту чудесную перемену? О, как хотелось, чтобы Джервейз стал частью ее жизни. А еще она желала стать его женщиной официально, спать всю ночь в его объятиях, быть принятой его друзьями. В этом был какой-то жестокий парадокс: став куртизанкой, она навсегда себя запятнала, – но если бы не вошла в мир блудниц, то никогда не встретилась бы с этим мужчиной.

Иногда она с леденящим отчаянием вспоминала слова Мадлен: «В Шотландии у него есть сумасшедшая жена». В этом и состояла сложнейшая головоломка. Но как ее решить? Она знала, что Джервейз ее желал, во всяком случае – пока. Но любовница – это предмет похоти, а не любви. Конечно, она занимала какое-то место в его жизни, но далеко не самое почетное. Неужели только для этого она приехала в Лондон? А может, ей удастся что-то изменить?

Каждый раз, когда Диане приходили в голову такие мысли, она решительно их отбрасывала и начинала думать о чем-нибудь другом – например, о сыне и его школьных успехах. И, конечно же, Диана по-прежнему беспокоилась за сына. Джоффри всегда любил лошадей, а когда в их конюшне появилась Федра, с еще большей настойчивостью стал просить купить ему пони. У Дианы эта тема вызывала противоречивые чувства. Разумеется, она мечтала, что Джоффри когда-нибудь станет настоящим джентльменом, а джентльмен, не умеющий сидеть в седле, воспринимался как чудак. Но, с другой стороны, верховая езда могла быть опасной даже для самых лучших наездников… И если у сына случится припадок – или лишь мгновения «пустого взгляда», – он мог упасть и серьезно пострадать, даже погибнуть. Последние три года Диана постоянно говорила сыну, что подумает о покупке пони, когда он станет старше, – сколько можно откладывать? В общем, Диана прекрасно понимала, что ей придется принять окончательное решение. Но какое именно?..


Впоследствии, вспоминая осень 1807 года, Джервейз знал, что наверняка шли дожди, лондонское небо было свинцово-серым, а также происходили сотни мелких неприятных событий, – но он ничего этого не помнил: то чудесное время пролетело для него в тумане золотых дней и жарких ночей.

Дела же нации если не процветали, то по крайней мере не становились хуже – удалось убедить португальцев отправить свой флот в безопасное место, к берегам Бразилии. Его собственная работа продвигалась успешно, сеть информаторов становилась все шире и глубже, а государственные деятели всех политических мастей наконец-то осознали, что к рекомендациям виконта Сент-Обина следовало прислушиваться.

Но радостью его жизни была Диана. Ласковая и приветливая, она всегда оказывалась на месте, если ему это требовалось, прекрасно чувствовала его настроение – знала, когда говорить, когда помолчать; когда таять в его объятиях, а когда брать инициативу на себя. Временами Джервейза посещала мысль, что настолько идеальной любовницей могла быть только женщина, обладавшая незаурядными актерскими способностями. «Что в ней от реальной женщины, а что от притворства?» – иногда спрашивал себя виконт. Ее нежность и чувственность не могли быть полностью фальшивыми – они казались слишком убедительными. Однако в ней была какая-то загадочность, и временами даже создавалось ощущение, что Диана – совсем не та женщина, за которую себя выдавала.

Джервейз редко размышлял на эту тему. Было гораздо проще принять эту женщину такой, какой она хотела казаться, и Джервейз плыл сквозь те дни на волнах странных эмоций, слов для которых не мог подобрать. Лишь намного позже, когда те прекрасные дни давно миновали, он понял, что эти эмоции можно было бы обозначить словом «счастье».

При каждой их встрече Диана получала очередную жемчужину. Наверное, надо было купить ожерелье из трех ниток, а не из двух… Все жемчужины Диана складывала в кубок из венецианского стекла (еще один подарок Джервейза), стоявший на ее туалетном столике, и по мере того как проходили недели, жемчужин становилось все больше. Виконту нравилось делать Диане подарки, а она с одинаковым удовольствием принимала и букет цветов, и бесценные каминные часы, которые, по слухам, принадлежали когда-то Марии Антуанетте. Возможно даже, что цветы нравились ей больше – она зарывалась в них лицом, перед тем как одарить любовника сияющей улыбкой.

Скоро у них появился своего рода график: несколько ночей в неделю Джервейз работал допоздна, потом приходил к Диане, и они сначала вместе ужинали, беседуя и смеясь, а после занимались любовью. Иногда они совершали ранним утром верховые прогулки: в эти часы в Гайд-парке было так же тихо, как в загородном поместье виконта. Несколько раз Джервейз приглашал Диану в более людные места – например в театр, – но она всегда отказывалась, и он втайне был этому рад. Джервейз знал, что большинство мужчин бахвалились бы тем, что завоевали такой приз, как Диана, но он предпочитал обществу уединение с ней. К тому же их затворничество избавляло его от неприятных мыслей – ужасно не хотелось думать о тех, кто, возможно, также наслаждался несравненным обаянием Дианы.

А потом золотой век закончился. Перемены происходили постепенно, почти незаметно, но событие, которое их спровоцировало, незаметным не осталось.

Джервейз ездил в Кент – поговорить с контрабандистами – и очень скучал по Диане, причем тоска по ней была как постоянная боль. Говорят, то же самое чувствует человек, потерявший, например, руку, то есть испытывает боль там, где когда-то была рука. Он вернулся на день раньше только для того, чтобы ее увидеть. И первое, что сделал, – послал к ней домой, чтобы узнать, сможет ли она его принять. Джервейз не знал, как поступил бы, если бы она отказалась или сказала, что занята с другим. Вероятно, пошел бы в ее дом и вышвырнул другого мужчину из ее постели. Когда он пришел к ней, было почти десять вечера, и она сама открыла дверь. Джервейз тут же ее поцеловал, одновременно запуская руку в прорезь пеньюара. Когда они разомкнули объятия, Диана улыбалась, но он заметил следы усталости на ее прекрасном лице. Да, она по-прежнему была прекрасна, но не такая, как всегда…

– Не надо было мне вас оставлять, – в шутку сказал виконт, проводя пальцам по едва заметным теням у нее под глазами. – У вас такой вид, будто вы по мне скучали.

– Да, скучала, – кивнула она и тут же обвила руками его талию и положила голову на плечо.

Казалось, она хотела, чтобы он как-то ее утешил. Поглаживая Диану по спине, Джервейз чувствовал, как ее напряжение спадает, и это его странным образом тронуло.

– Что-нибудь случилось? – спросил он минуту спустя.

Диана замялась, потом отступила на шаг и покачала головой.

– Нет, просто в это время года я всегда немного грущу. Все такое унылое, впереди зима, и кажется, что весна никогда не наступит.

Джервейз обнял ее за плечи и легонько подтолкнул в сторону кухни, где обычно проходили их поздние трапезы. Ему нравилась домашняя атмосфера ее кухни – это было совсем не похоже на убийственную чопорность столовых Сент-Обин-Хауса, где могли одновременно разместиться более полусотни человек.