Татьяна отогнала машину на платную стоянку возле соседнего дома, вернулась в квартиру и прилегла отдохнуть, свернувшись бесприютным клубочком, надеясь, что тянущая боль в животе пройдет. Но она не проходила, становясь всё сильнее. Вот заломило и поясницу. Она лежала на диване, с ужасом прислушиваясь к тому, что делается внутри и удостоверяясь, что без врача не обойтись. Но вот к кому идти? К терапевту, гастроэндокринологу или гинекологу? Что у нее болит? Теперь уже казалось, что на ней живого места нет…

Решила к любимой своей Евдокии Михайловне – если визит получится не по профилю, та сердиться не будет.

Превозмогая боль, подошла к телефону и набрала номер регистратуры. Услышав в трубке отрывистое: «поликлиника», спросила, как сегодня работает гинеколог.

– С двух до семи!

Посмотрела на часы, – не было и четырех. Оделась и вышла из дома, немного пошатываясь от слабости. Подумав, решила машину со стоянки не брать, – еще застрянет в пробке, вот будет морока! Из собственного авто ведь не выйдешь, как из автобуса, и пешком не пойдешь.

Скукожившись, дождалась автобуса, вошла в салон. С облегчением убедившись, что он почти пуст, устроилась на сиденье у окна. Каждая выбоина на асфальте, на которой автобус мягко подбрасывало, казалась ей пыткой, так болезненно отдавался любой толчок в ее многострадальном животе. Цепляясь за перила, почти выпала из автобуса и запоздало подумала, что лучше бы она вызвала скорую. Но, может быть, это просто ерунда и всё пройдет после приема таблетки?

Народу перед кабинетом гинеколога было немного – две нервно хихикающие девицы. Но пришлось ждать полчаса, пока их осмотрит дотошная Евдокия Михайловна. Наконец Татьяну пригласили в кабинет.

Как всегда, открытая и доброжелательная, врач даже испугалась, глядя на ее позеленевшее лицо.

– Что с тобой, милая? – захлопотала она вокруг, стараясь определить, что же случилось.

Осторожно осмотрев пациентку, довольно изрекла:

– Да ты, наконец, беременна, милая моя! Какая удача! Недель двенадцать – тринадцать, точнее скажу после УЗИ!

Пациентка поразилась, не в силах поверить такой удивительно вести.

– Не может быть! Месячные идут регулярно, последние были три недели назад.

Евдокия Михайловна пренебрежительно взмахнула рукой.

– Ну, мало ли как бывает в жизни! С первым ребенком это не редкость! Организм не успел перестроиться, только и всего!

Они с медсестрой помогли Татьяне перебраться на кушетку.

– Ты давай лежи! А поскольку для нас с тобой это очень желанный ребенок, мы тебе сейчас укольчик сделаем и скорую вызовем.

Татьяна испуганно встрепенулась.

– А скорую зачем?

Евдокия Михайловна жизнерадостно объяснила:

– А чтобы всё было хорошо! Скорая тебя в больницу увезет, полежишь на сохранении пару-тройку неделек, а то уж очень у тебя матка в тонусе. Но это не страшно!

И ласково, как маленькую, погладила по голове.

Подошла медсестра с приготовленным шприцом и сделала укол в вену. Татьяна почувствовала, как отступила боль, но лекарство заволакивало сознание мутноватой пеленой и мешало думать.

Пока гинеколог вызывала по телефону скорую, Татьяна, преодолевая сонливость, с трудом проанализировала свое состояние за эти самые двенадцать – тринадцать недель. Если бы месячные прекратились, сразу бы поняла, в чем дело. Постоянная тошнота, слабость и недомогание – достаточно весомые признаки. Если бы она не приписывала это перемене климата и волнению…

Робкая радость перебивалась тревогой за ребенка. Думать о Владимире она себе запретила. Мысль о нем ушла куда-то внутрь, давая о себе знать неприятным саднящим чувством, как глубокий порез на сердце. Растут же другие дети без отцов, и ничего. Хорошего в этом тоже мало, кто спорит, но уж так получилось, в этом ее вины нет.

Скорая прилетела практически тут же. Татьяну, не позволяя встать, на носилках спустили вниз и устроили в салоне. Евдокия Михайловна проводила ее до машины, все так же неунывающе утверждая, что всё будет хорошо и даже замечательно.

Включили сирену, и карета понеслась к больнице. Татьяна испугалась. К чему такой шум? Когда машина с диким воем пролетела перекресток на красный свет, ей и вовсе стало не по себе. Может, ей так плохо, что врач ее просто обманула, чтобы зря не тревожить? По спине пробежал зябкий холодок.

Мужчина в зеленом костюме, встретивший в приемном покое, быстро осмотрел ее и велел немедленно поставить капельницу. Отрывисто спросил:

– Тяжести сегодня поднимали?

Она замялась, не желая слышать обвинений в безответственности. Но врач всё понял и без ее объяснений. Сурово попенял:

– Мужчин беречь не надо! Они себя и сами хорошо берегут. Вот ведь женщины пошли! Все они хотят делать сами! Ох уж эта эмансипация!

У нее внезапно из глаз побежали горькие слезы.

– У меня мужчин нет.

Он осекся, с сочувствием глядя на несчастное лицо молодой женщины. Она ждала какой-нибудь банальности, типа – у такой красивой дамы не может не быть поклонников, но он деликатно промолчал.

Она пролежала полтора часа под капельницей в приемном покое, укрытая тяжелым шерстяным одеялом, потом ее на каталке перевезли в палату и уложили в уже приготовленную постель.

Ей сделали еще один укол в вену, и она тут же погрузилась в продолжительный безмятежный сон.

На следующее утро она получила строгие указания от Павла Николаевича, своего лечащего врача: никаких тревог, никаких тяжестей и никакой работы! Покой и радость – вот что должна культивировать в себе любая будущая мать, а уж она в особенности! Присев на стул рядом с ее кроватью, он настоятельно рекомендовал:

– Вы же не хотите, чтобы малыш стал неврастеником из-за ваших недобрых мыслей? Ведь теперь вы с ним неразрывное целое, и он переживает вместе с вами! – Настойчиво порекомендовал, глядя в ее обеспокоенные глаза: – Вот и забудьте обо всех неприятностях!

Татьяна ужаснулась его словам. Она вовсе не хотела, чтобы кто-нибудь страдал так же, как она, а тем более ее дорогой малыш. Врач проникновенно продолжал:

– Поверьте, после рождения ребенка сегодняшние страдания покажутся вам мелкими и ничего не значащими!

В самом деле, осознание скорого материнства успокаивало лучше всякого лекарства, и Татьяна стала смотреть в будущее без того ужаса, что завладел ею прошлым утром. Да и сам разговор с Владимиром стал казаться далеким и даже нереальным, как посмотренный накануне слишком агрессивный кинофильм.

На следующий день после поступления в больницу позвонила сестре. Та была не на шутку встревожена.

– У нас всё хорошо, а вот что с тобой? Почему не звонила? Тут Владимир телефон оборвал, спрашивал о тебе. Просил тебе передать, что всё выяснил, что страшно виноват, и просит прощения. Умолял позвонить ему.

Татьяна болезненно передернула плечами. Слишком поздно. Уже прозвучали непростительные слова. И откуда она знает, когда он не кривил душой – когда клялся в любви или тогда, когда выгонял из дома? Толик тоже вел себя как любящий муж, пока это ему было выгодно. Похоже, что она совершенно не разбирается в мужской психологии. Нет уж, лучше держаться подальше от всех мужчин, вместе взятых. Целее будешь.

– У меня всё нормально. Передай привет родителям, пусть не волнуются.

Сестра взволнованно продолжила:

– А где ты?

Татьяна нарочито равнодушным тоном, чтобы Настя ничего не заподозрила, произнесла:

– Пока дома, в городской квартире, но думаю завтра поехать отдохнуть, куда, еще не решила. Турне выдалось тяжеловатым. Через недельку перезвоню. Пока!

Настя что-то еще порывалась сказать, но Татьяна уже положила трубку.

Если бы можно было обо всем откровенно рассказать сестре… Но Анастасия обязательно проговорится, и в самый неподходящий момент. Врать не хотелось, но и тревожить родных – тоже. У матери и так постоянно нелады с сердцем. Придется молчать. О чем родные не знают, о том и беспокоиться не будут.

Сейчас, несколько отойдя от первоначального шока, Татьяна сознавала, что всё сказанное Владимиром было от боли, обиды, страха. Но главное – от неверия в нее. Ведь можно же было всё выяснить спокойно, без оскорблений и грубых обвинений. И, уж, конечно, не вышвыривать ее за дверь, как нашкодившего котенка. Она поморщилась. Похоже, ее жизнь ходит кругами. Сначала ее из дома выгонял Толик, теперь – Владимир. Ну что ж, она это переживет. Тем более теперь, когда обеспечена и независима.

На память пришли вздорные обвинения Толика:

– Ты холодная рыба! Если бы ты была нормальной женщиной, я никогда по бабам бы не бегал! Я ведь любил тебя, дурында!

И в этом случае тоже звучали слова о любви. Я люблю, значит, на всё имею право! Какие же мелкие они человечишки, если уверены, что декларированная любовь оправдывает любую подлость, любое оскорбление!

Наступила настоящая зима. На черный асфальт и коричневатую землю лег легкий пушистый снежок, искрящийся в свете редких лучей солнца. Чтобы подруга не скучала, Зина принесла ей карандаши, пастель и ватман. Татьяна часами, удобно устроившись в мягком кресле, подложив под спину валик из одеяла, чтобы было удобнее сидеть, по памяти, изредка сверяясь со сделанными ею фотографиями, рисовала виды Руанского собора. Она изобразила и площадь перед собором, и старинные здания с меланхоличными фасадами, что стояли вокруг.

Замок Дюваля она тоже пыталась нарисовать, но он не удавался в мягких, размытых пастельных красках. Тут нужна была твердая очерченность масла, но в больнице им пользоваться запрещалось из-за резкого запаха. Приходилось терпеть. Она даже попыталась работать углем, но к суровости серо-черных оттенков душа у нее не лежала.

Время текло незаметно. Обещанные Евдокией Михайловной пара-тройка недель плавно растянулись на пару-тройку месяцев. Хитрый Павел Николаевич, едва она заводила речь о выписке из больницы, постоянно отвечал:

– Ну, мы же хотим, чтобы у нас был здоровый ребеночек? Тогда и поживите у нас еще недельку… и еще недельку… и еще…

Недельки незаметно сложились в полные три месяца.

Наконец она решительно запротестовала.

– Я не могу больше сидеть в четырех стенах!

Врач непритворно удивился. Ему казалось, что пациентке созданы все условия для комфортной жизни – на всем готовом, никаких проблем. Делай что хочешь. Почти…

Наивно спросил, не понимая, чем она недовольна:

Вы что, не ходите гулять? У нас такой симпатичный садик.

Она возмутилась:

– Это что, прогулка – туда-сюда сто метров по больничному скверу? Как в тюрьме! Я хочу чувствовать себя свободной! Скажите прямо, есть хоть малейшая угроза ребенку?

Он поморщился.

– Нет, конечно. Мы же хорошо делаем свою работу. И организм у вас крепкий.

Она категорически потребовала:

– Тогда выпишите меня! Я буду регулярно наблюдаться у своего врача! Обещаю! Торжественно клянусь! Евдокия Михайловна высококвалифицированный гинеколог! И со мной, и с малышом все будет в порядке! А то я у вас уже с ума от тоски схожу!

Он еще поерепенился, но сдался и выписал ее, заставив пообещать, что она на следующий же день сходит в свою поликлинику.

Татьяна тут же вызвала такси и покинула больницу с неуважительной поспешностью. Собственная квартира показалась ей чужой и неприветливой. Гнетущее чувство чужеродности было так велико, что она всерьез подумала: не поменять ли ей жилище. А что? Вполне здравая мысль. Скоро появится малыш, и двух комнат будет маловато, ведь к ней довольно часто в гости приезжают родители и сестра.

Но, решив до рождения ребенка оставить всё, как есть, решила насладиться вновь обретенной свободой, а именно прогуляться по центральной улице. Отсутствие гнетущих больничных стен и возможность делать все, что хочется, была так необычна, что она ощущала легкую эйфорию, просто идя по улице.

Из переулка навстречу ей выскочили два парня в добротных кожаных куртках. Увидев ее, быстро подбежали, чуть не сбив с ног, и воздух огласился бодрыми приветственными криками:

– О, Танька! Привет!

Илья с Виктором были явно навеселе и своей буйной радости не скрывали. Ей стало не по себе, и она боязливо осмотрелась – не обращают ли на них внимание прохожие. Но тут же одернула себя – ну, какое ей дело, кто что подумает? Улыбнувшись, поздоровалась:

– Привет, великие художники! Как дела?

Они по-свойски, как своего парня, похлопали ее по плечам.

– Великолепно! А вот ты-то куда запропала? Весь наш бомонд тебя обыскался. Как в воду канула! Мы уж думали – улетела к тому французу, поскольку твой бойфренд ничего толкового о тебе сказать не мог, Юрий Георгиевич несколько раз ему звонил, пытался выяснить, где ты.

Татьяна виновато поежилась, понимая, что Юрию Георгиевичу, конечно, нужно было бы позвонить, но он с Верой Ивановной непременно бросился бы ее навестить, и тогда о ее положении узнали все знакомые. Дошло бы и до Владимира…

Довольная, что широкая и длинная шубка из стриженого бобра удачно скрывает ее располневшую талию, она постаралась втянуть животик и выпрямить спину. Но парни на ее фигуру не обратили никакого внимания. У них был интерес поважнее.