Елена Габова - Самый романтичный выпускной бал

Кимка снова набросил на девушку пиджак, чмокнул в щеку (Ника не успела увернуться), шустро развернулся на кривой машине и скрылся на дороге в проеме домов.

Понятно, он бегал в гараж. Зимины жили рядом.

Ника зашла в открытую еще школу, поправляя то и дело сползающий с плеч пиджак. Несмотря на то, что пиджак все время норовил сбежать, в нем было уютно. Он пах Акимом, его теплом.

Глаза ее взлетели на лоб, когда она увидела через окно подъезжающую к крыльцу шикарную иномарку, на которой впору возить звезд Голливуда или президентов любой страны. Эта машина не хуже «Порша»!

Удивление вынесло Нику на улицу.

Зимин вышел из машины, обошел ее спереди, раскрыл перед Никой дверцу.

– Прошу, сударыня, – пригласил он торжественным голосом, и лицо у него при этом было тоже торжественное, он даже не улыбался.

– Ничего себе…

Ника помнила и сейчас о бокале шампанского, но не сесть в такой лимузин было бы верхом неуважения и к лимузину, и к его водителю.

Потрясенно села на пассажирское сиденье спереди, Зимин водрузился на водительское кресло.

– Кимка, отцовский?

Аким кивнул.

– А он спит?

Снова кивок.

– А тебе не попадет?

– Не знаю.

Зимин завел мотор.

11-й «В» шел прямо по дороге двумя нестройными шеренгами. Машин в четыре утра не было, а тем редким, которые все же проезжали этим маршрутом, приходилось сигналить, чтобы молодежь расступилась. Нарядные парни и девушки, «цветы», как их прозвали в школе, делали одолжение – нехотя пропускали транспорт и снова смыкали цепь. Так же и с Акимовой машиной было – он весело просигналил. И еще раз пробибикал. И еще! Гудки сложились в музыкальную фразу. Народ 11-го «В» удивился задиристым «би-би» и расступился, чтобы пропустить озорной автомобильчик.

Вау!

– Стойте! Да это же Зима, ребята! Эй, Зима! Стой!

– Ух ты! «Лексус»! Вот это тачка!

– Зима, у кого угнал?

– Ему подарили! У него же отец крутой!

В машину, на заднее сиденье, набилось с десяток парней. По крайней мере, Нике так показалось. Суматошные, вопят – каждый свое, стекла опустили, головы повыставляли наружу. Ветер развевает чубы Витька и Тимошки.

– Гони, Зима!

– Газу, Кимка!

– Что ты плетешься, как черепаха!

– На такой-то тачке!

– Кимка, останови! – крикнула Ника поперек этим воплям.

Никин крик забил густой мужской смех. Что случилось с Акимом? Его не узнать! Взглянет на Веронику, подмигнет ей, переведет взгляд на дорогу и ржет. Обернется на парней, что-нибудь скажет смешное – и снова гогот. Зимин стал просто разнузданным! Перед одноклассниками выставляется?

Нике не нравилась эта компания! Ей с Зиминым одним было хорошо, но с этой оголтелой оравой? С этой оравой и Аким совершенно другой. Дикий! Как будто не только машину, но и себя переключил на пятую скорость. Ребят, конечно, можно было понять – школа закончилась, об этом давно мечтали, ностальгии у парней – никакой, это не девчонки-хлюпалки, которые в школе утирали глаза платочками. Парни-соколы рвались вперед – по этой дороге, по жизненной.

Кимка вошел в раж. Роскошная машина, которой он управлял впервые, легкость этого управления – сплошная автоматика, никакой тебе коробки передач, знай только жми на газ. Подзуживания парней тоже делали свое дело – он что, ботан? Никогда ботаном не был – чего сейчас осторожничает? Дорога располагает – ни одной машины, знай только шпарь!

Он и пошпарил. Счастье просто выпирало из него. Ника – рядом! Наконец-то рядом! Добился ее расположения! Кругом – красота, белые ночи! Красивый у них северный город. И Ника – красивая! Если он уедет отсюда (с Никой, конечно!), то будет скучать по этим белым ночам, по огромным деревьям, по фонтанам на каждом углу.

И конечно же, по своим ребятам. «Свои ребята» кучками направлялись в парк, и они видели, как по дороге на бешеной скорости пронеслась шикарная иномарка.

Ника никогда не ездила на такой скорости и уже простилась с жизнью, сжавшись в комочек на своем месте. Пиджак был накинут на плечи, и под ним она казалась маленькой птичкой, замолкшей от страха перед надвигавшейся грозой. Синий шарик лежал на коленях, Ника прижала его к себе, словно подушку безопасности.

Она несколько раз просила Зимина остановиться – он как будто не слышал, только смотрел иногда сбоку, коротко и бесшабашно. Она и замолчала.

И только тогда, когда Кимка, не сбавляя скорости, проскочил на красный свет, не выдержала и закричала снова:

– Кимка! Стой! Красный!

Красный? В голове Акима что-то щелкнуло. «НИКОГДА НЕ ЕЗЖАЙ НА КРАСНЫЙ» – вспомнились слова отца, казалось, вбитые в мозг. А вот и не вбитые! Он пролетел на красный и не заметил, и никто не заметил, кроме Ники. Неужели он проехал на красный?

Стопаньки…

Он же не сумасшедший, не пьяный.

Аким сбросил газ и резко припарковался к обочине.

В салоне сразу стало тихо.

– В чем дело, Зимка? – удивился Тимошка.

– Все, парни. Приехали. Вылезаем.

– А в чем проблема? – спросил Ганов. – Бензин кончился?

– Я на красный свет поехал. Не заметили?

– И что? Никто не видел. ГАИ дрыхнет.

– Я сам себе ГАИ. Дальше – ножками. Вываливайтесь.

– А Дымова?

– А что Дымова? Мы с ней тоже ножками пойдем. Да, Ник?

Ника пришла в себя. Открыла дверцу, выскочила и побежала в сторону парка. Бежать в длинном платье было неудобно, Ника догадалась – подобрала подол рукой и бежала, бежала от дикаря Зимина и компании. Синий шарик сопровождал ее, неразборчиво отскакивая вперед, назад, в стороны.

– Что это с ней? – спросил Папуас, кивнув через окно на тоненькую бегущую фигурку, и засмеялся. – Невеста без места!

– Вываливайтесь, блин! – заорал Кимка. – Кому говорят!

Тимошка Ганов, Витек Кетов-Кед, Колька Лемешев по прозванью Папуас, Никита Беспрозванный, Олег Шитов – вот сколько пассажиров умещалось на заднем сиденье! Кто-то у кого-то сидел на коленях. Вылезли и кучей побрели в парк над рекой.

– Любви нет, – заученно бросил Кед, сделав два шага и обернувшись к Акиму. И добавил почему-то Кимкину фразу: – Точка. Ру.

– Пошел вон! – крикнул Аким.

Кед и пошел. Незлобный и глупый.

Аким полежал головой на руле, ругая себя последними словами. Вел себя как пижон. Проехал на красный. Не слушался Нику. Обидел… Что она, заслужила? Поставил локоть на руль, погрыз костяшки пальцев в досаде. И вдруг выскочил из салона, хлопнув дверцей, побежал в сторону парка, на ходу обернувшись, нажал на ключе зажигания кнопку машинного замка и бросился искать Веронику Дымову со слабой надеждой, что она его простит.

В старом парке столетние тополя с морщинистыми стволами перемежаются с такими же старыми березами. То тут, то там веселые голоса, смех. Кучки, толпы, парочки юных, сумасшедше красивых выпускников. А Ника – одна. Ей плохо.

«Он безответственный. Бесшабашный. Я для него никто. На него никакой надежды! Зачем мне он? Зачем? Уеду! Забуду!»

Ника тряслась от злости на Киму. Все было так чудесно! Первый поцелуй. Объятия. Его теплые ласковые глаза. Она думала, ее жизнь переменилась! Она рассталась со школой, но не с Кимкой. Она даже начала думать… да, да – что любит его! Да! А теперь – он все перечеркнул! Все кончено! Кончено, почти не начавшись. Ника криво усмехнулась.

«Отдам пиджак и шар его дурацкий, и пусть катится куда хочет». Ой, правда. Ведь на ней его пиджак, с ней – его «мечтательный» шар.

Ника повернула в противоположную сторону. Злость улетучилась. С ней его вещи!

Повод для встречи.

– Я смотрю – мой пиджак без меня гуляет! – Аким вынырнул откуда-то сбоку. – Спасибо, ночь белая, а мой пиджак серый!

Ника сняла пиджак и молча протянула Акиму. Она была хмурая, и губа закушена – как всегда у нее, когда ей что-то не нравилось.

Она мельком взглянула в его смеющееся лицо. Обещала себе – даже не посмотрю на него! Но не смогла – взглянула. Те же теплые глаза. Та же нежность…

– Ты проехал на красный.

– Красный – прекрасный… Никогда. Больше. В жизни.

– Да? Никогда? А как насчет оголтелости?

– Оголтелости? Я был голым телом в машине? Извини, не заметил!

На такого клоуна возможно разве сердиться? Ника засмеялась.

– Ну а диким ты часто собираешься бывать? Полная машина дикарей!

– Диким? Диким я, наверное, все-таки буду. Иногда. А ты будешь дикое растение поливать и лелеять.

– Я еще подумаю!

– Ника-Акинка, не сердись. Я твоя половинка. На всю жизнь.

Господи! Он еще и стихи сочиняет!

Аким, похоже, и сам удивился складности своей речи:

– О, с тобой я уже поэтом заделался!

Посмотрели друг на друга, рассмеялись. А потом он взял ее на руки и понес.

11-й «В» стоял на мосту через городскую речку Сластену.

– Народ, нужно монеты в воду кинуть, чтобы вернуться в отчий дом после того, как станем великими! – вспомнил Тимошка.

Он, конечно, юродствовал, как часто это делал, но к его предложению отнеслись серьезно. Стали искать монеты, передавать друг другу. С моста в воду посыпалась мелочь.

– А у меня нет денег. Вместо денег я кидаю ключ от квартиры, смотрите! – Витек показал связку ключей и, бравируя, бросил в воду.

– А что? И я тоже могу!

– Да ребята, бросайте все на фиг! Все, что есть!

– Ура-а! Избавляемся от ненужного хлама!

– Сотик кидаю! Все равно менять надо!

В воду полетел телефон. Косметичка. Еще один ключ. Еще один мобильник.

Молодежь раздухарилась. Шум, гам, свист над безмятежной рекой.

И тут парень показался. Он нес на руках девушку в белом. Дымову и Зимина узнали. Шум, гвалт, свист разом стихли. Никто не произнес ни слова.

И даже взошедшее вечное солнце не смогло лишить их безмолвия.

* * *

– Ты самая красивая, Ника-Вороника.

– Ты назвал меня «Вороника». – Ника подняла на Акима смущенный взгляд. – А я и правда ворона. Телефон опять оставила в зале…

– Да здравствует самая красивая ворона на свете!

С ближнего тополя отозвалась серая птица, одобрив его слова.

Да разве бывают некрасивыми девчонки?

В утреннем небе, подкрашенном солнечными лучами, летел маленький голубой шарик – их общая мечта.

Он был отчаянно печален, этот Димочка. Узкое лицо побледнело, а кончик носа, наоборот, покраснел. Смотрел в сторону. Опять же отчаянно – пытался сохранить спокойствие. Но как раз эта отстраненность взгляда и окаменелость челюсти выдавали его переживания.

– Не расстраивайся.

Соня попыталась заглянуть ему в глаза.

– Я не расстраиваюсь! – выдавил сквозь сжатые зубы Димочка. – Чего мне расстраиваться? У меня все… – он вдохнул с всхлипом, болезненно, – хорошо.

И невероятно четко ставя ноги, потопал вдаль.

«Бедненький, – вздохнула Соня. – Отччччччаянннно печчччальный».

Димочка мил, тих, робок. Высокий. Очень худой. Вьющиеся волосы зачесывает назад, отчего они стоят вокруг головы пушистой шапкой. Всю весну бледной тенью проходил за Тамаркой. Она хмыкала, довольная победой. Все ждала, что признается в любви, но он молчал. Дрожащей рукой брал ее руку в темном кинотеатре и замирал, словно энергией подпитывался.

«Робот», – наградила его кличкой Томочка.

Жалко мальчика, ой как жалко. Признаний Томка не дождалась – и вот теперь целуется с Максом. На всех переменах они вместе, весь август – вместе. А Соне досталась почетная миссия сообщить эту радостную новость Димочке. Не самой же Тамаре об этом говорить, в самом деле. Не дай бог, подойдет потом, начнет объясняться – помешает. Потому что Максик ревнив. Рассорит еще Димочка большую и светлую любовь.

Вот Соня и сказала, а теперь на душе тяжело. Нет, не тяжело – отчаянно печально. Бедный Димочка… Он неплох. Дискотеки проводит, в музыке разбирается, фотографирует хорошо. Вроде все при нем…

Ровная спина, высоко поднятый подбородок. Обиделся. Будет плакать?

Соне и любопытно стало, и стыдно – ну что она лезет? Томка, злючка такая, попросила поговорить с Падалкиным. Соня поговорила. Какой с нее спрос?

Врет. Опять врет! Есть спрос. Раньше за плохие вести гонцов убивали… Ой, мамочки! Сейчас бедный Падалкин с лестницы навернется, оправдает фамилию.