Муж умер от скоротечного рака. Последний год в больнице очень тяжелый был, я совершенно измучилась. Леша в больнице меня иногда подменял, а после похорон сказал:

— Теперь у нас в семье я — главный мужчина.

Ему только двенадцать лет было! «Главный»! Но я новые правила приняла. Все домашние проблемы вместе обсуждали, и так я подводила, чтобы последнее решающее слово за Лешей оставалось, за «главным». Он и семейный бюджет планировал, и по магазинам носился, выбирая новую мебель на кухню, качественную и подешевле, когда старая развалилась окончательно. Даже смеситель в ванной сам установил. Три дня без воды сидели, но освоил-таки мальчик сантехнические премудрости. За моим гардеробом следил, отказывался себе новые джинсы купить, если у меня пальто прохудилось. Знает сынок, что я к одежде строго отношусь. Если плохо одета, прямо болею. И сейчас у меня белье штопанное-перештопанное (кто его видит?), а за платье не стыдно.

Часто думаю: как бы муж порадовался, если бы сегодня сыночка увидел! Школу закончил без троек, в институт поступил, да и вообще — опора моя, надежда и радость.

И вот теперь сказать сыну, что мать воровкой считают? Язык не поворачивается, горло пересыхает. Да еще Славик, школьный друг, — тоже мальчишка и посторонний человек. Леше перед ним стыдно будет.

Но они все-таки вытащили из меня правду, чуть не под пытками, слово за словом.

— Сволочи! — возмутился Леша. — Как они могли на тебя подумать? Я завтра пойду к тебе на работу и в лицо скажу, какие они подлецы!

— Что ты! — испугалась я. — Никуда ходить не надо! Я тебе запрещаю, слышишь?

— Да, — поддержал меня Славик, — это — не метод. Эмоции — не факты!

— Факты? — развернулся к нему Леша. — Ты, юрист, соображай, где взять факты!

«Юрист» три месяца назад поступил на первый курс университета. Мальчишки! Втравила детей в грязную историю!

Кое-как выпроводила их: опоздаете на раздачу газет, утро вечера мудренее, больше рыдать не буду, обо мне не волнуйтесь, выпью снотворное и лягу спать.


После таблеток или нервного стресса утром долго не могла встать с постели. Леша в институт отправился, а я уговаривала себя подняться. Все болело, сил не было, жить не хотелось. Хорошо, хоть смена с двух дня была. Собрала волю в кулак и поплелась на работу.

До начала дежурства заглянула к Валентине — старшему диспетчеру. Она работает у нас меньше года, но все ее любят. Шумная, активная, перед начальством за нас ответчица, не отступится, пока своего не добьется. Благодаря ее настырное™ комнату отдыха и кухоньку оборудовали, микроволновую печь купили, теперь не в сухомятку обедаем. Вале тридцать пять, но она уже настоящая мать-командирша, за ее спиной всем покойно.

Не знала, с чего разговор начать. Но Валя догадалась:

— Сообщили? Лично я, Зоя, против тебя ничего не имею. Ты — ветеран, и авторитетом пользовалась, и выговоров не имела…

Я с ужасом поняла, что говорит она в прошедшем времени!

— Было, не было, нам тут следствие некогда разводить, да и милиция отказалась, — продолжала Валя. — Сама пойми! Коллектив лихорадит, на работе отражается. То адрес вызова перепутают, то детскую реанимацию к умирающей старухе отправят. И винить народ трудно. У всех в мозгах кавардак и возмущение. Словом, тебе лучше уволиться. Без скандала и по собственному желанию. С начальником станции я уже говорила, он это решение поддерживает.

— Валя! Клянусь! Самым святым! Я — не воровка!

Она губы поджала, в сторону взгляд отвела, стала бумаги на столе перекладывать. Мол, разговор окончен.

Уволиться? А на что будем жить? Полторы моих ставки — основа семейного бюджета. Лешина стипендия и газетный приработок — их только на хлеб и проезд в транспорте хватает. А за квартиру платить? Сыну на зиму куртку надо справить, ботинки у него прохудились…

Но, с другой стороны, долго смогу выдержать отношение к себе как к прокаженной? Точно поле вокруг меня электрическое возникло, кажется, народ шарахается, током бьет. Лишь Ольга из своего угла подбадривающие знаки подает: держи XBQCT веником!

Обедали с ней, уверяла, что я надумываю, что многие девочки не верят в мое воровство. Я представила, как они шушукаются, перемывают мне косточки — еще хуже стало. Лучше в изоляции, чем оправдываться или выслушивать уверения в добром ко мне отношении. Поди узнай, искренне говорят или кривят душой. Даже если искренне, червячок сомнения все равно, наверное, остается. Нет, хватит мне Ольги, а с остальными — свести общение до минимума, только быстро и по делу.

По дороге домой я новое место работы подбирала. Говорят, уборщицам в офисах хорошо платят, работа по вечерам, а днем можно теми же газетами вразнос торговать. Главное, чтобы перерыва большого не было. А то безденежье и безделье меня точно с ума сведут.

Леша и Славик, которые меня дома ждали, решительно против увольнения выступили.

— Ведь получится, что ты вину признала! — кипятился Леша.

— А настоящий преступник останется на свободе! — поддакивал Славик.

— Дети! Не приведи вам бог подобное пережить! Пусть лучше я уйду сама, чем с позором выгонят.

— У нас только один выход, — заявил сын («у нас», заметьте). — Надо найти настоящего вора.

— Ходил на кафедру уголовного права, — сообщил Славик. — Разговаривал со старшим преподавателем, который двадцать лет в угро проработал.

— Ну? — хором спросили мы с Лешей и замерли в надежде.

Славик развел руками:

— Он сказал, что проще иголку в стоге сена найти, чем клептомана.

— Вот видите, — подавила я горький вздох. — Значит, только увольняться.

Но оказалось, что у детей есть план, они придумали ловушку для вора. Сначала идея ребячеством и глупостью мне показалась. Славик в каких-то своих учебниках вычитал: на приманку (кошелек, упаковку денег) крепится контейнер с несмываемыми чернилами; преступник хватает добычу, контейнер выстреливает и пачкает вора. Еще деньги невидимым радиоактивным составом метят. Какие у нас в доме радиоактивные вещества, скажите, пожалуйста?

Я мальчишек отговаривала. Но у них такой энтузиазм был! Горели от желания справедливость установить. По рукам бить? Пусть потешатся. А сама заявление на уход подала. Начальник без слов подписал, только попросил месяц отработать, пока новенькую обучат. На дежурства ходила, как на каторгу. Ни с кем не общалась, кроме Ольги. Подходили другие, заводили разговор, но я обрывала. В изоляции, не оправдываясь, мне легче было. Съездила в компанию, которая уборкой в фирмах занимается. Можно было сразу в трех местах работать, в одном офисе убирать утром, в другом — днем, в третьем — вечером. В зарплате не теряла, даже выигрывала, но физическая нагрузка, конечно, большая. Ничего, справлюсь!

В квартире у нас закипела бурная деятельность. Ребята мастерили ловушку по каким-то чертежам. Ничего у них не получалось. А грязи! Испытывают конструкцию — сами в чернилах, мебель в пятнах, а в нужный момент контейнер не срабатывает, не выстреливает.

Я не выдержала:

— На воде экспериментируйте! Сколько можно пачкать квартиру!

Переглянулись, грязные мордахи на меня подняли:

— Точно! На воде! Гениально!

По настоянию мальчишек Ольгу подключили, потому что у меня вор не станет красть, а у нее может. Подруга, в отличие от меня, «на ура» идею восприняла. Ольга — она как дрожжи. Не трогаешь — сидит тихо. Пошел процесс брожения — выноси святых! К начальнику ходила, во всеуслышание кричала:

— Тоже уволюсь, если тут предатели работают!

Я ее упросила:

— Охолони! Не надо усугублять! От твоих революций мне только хуже!

Ольга мужа своего привлекла. Он у нее — радиомастер и вообще золотые руки. С его помощью мальчики довели ловушку до образцового срабатывания.

Вспоминаю сейчас то время. Обвинили в кражах — и весь мир казался состоящим из врагов и недоброжелателей. Ошибочно! Рядом были люди, в том числе дети, которые мою беду восприняли как свою. А многих я и не видела — не хотела видеть. В раковину спрятаться желала. А надо было, не стесняясь, о помощи просить. Мне-то помощь почти насильно навязали!

Когда впервые приманку на дежурство понесли, у меня руки тряслись. Да и Оля нервничала. Навязчиво, ненатурально всем рассказывала, что у нее в сумке пять тысяч — задаток при размене квартир. Никто не позарился.

Дома дети и Ольгин муж как на иголках, а у нас никаких результатов. День, два, три, неделя проходит — пусто. Мальчишки приуныли, мы с Олей почти перестали нервничать. Будто охотники — ставим ловушку, но азарта прежнего нет.

Потом у одной девушки серьги пропали. Она заверещала, как резанная:

— Серьги! Золотые! Я в начале смены сняла, потому что в ушах мешают! — и на меня разъяренно уставилась.

Славик (хороший из него юрист получится — уверена) меня давно предупредил:

— Тетя Зоя! Преступник может подбросить вам улику! Не поддавайтесь на провокации!

Как было оговорено, я сначала и заявила:

— Обыскивать себя не позволю!

А следом почему-то принялась лихорадочно карманы выворачивать, из сумки все на стол высыпать, как будто бешеного таракана искала. Очень боялась эти сережки обнаружить! Пронесло. Но чей-то голос отчетливо услышала:

— Могла в лифчик засунуть!

Раздеваться прилюдно я не стала. Это уж слишком!

Валентина, старший диспетчер смены, к порядку всех призвала, на рабочие места вернула:

— Девочки! Спокойно! Самый пик! Идите работать, — обняла за плечи рыдающую девушку, увела успокаивать.

Что она ей говорила? Недолго осталось, скоро я уйду?

А потом у нас светопреставление началось: то ли коллективный психоз, то ли вор окончательно совесть потерял. Деньги, украшения, косметика — дня не проходило, чтобы кто-нибудь пропажу не обнаруживал. А Ольгина приманка, как заговоренная, — спокойно лежит, никому не нужна. У меня очешник пропал, красивый кожаный, сын на день рождения подарил. Была уверена, что украли, потом дома нашла. Говорю же — психоз.

Обстановка накалилась до предела. Мы были точно пауки в банке. Главная паучиха, конечно, я. Но почти месяц внутренних терзаний, испытаний и постоянных напоминаний себе: не имеешь права расклеиваться, у тебя сын — свою роль сыграли. В обиде своей и горечи я точно окаменела, кожа задубилась и нервы в веревки превратились. Не плакала больше вечерами, но дай мне в руки автомат и покажи на вора — расстреляла бы, не задумываясь.

До моего увольнения оставалось пять дней. Операция наша не удалась — приходилось признать. Особенно Леша и Славик расстраивались. Мальчишки! Графики дежурств, который для них Ольга перекатала, дотошно, индуктивно-дедуктивно изучали. Говорили, что надо обратить пристальное внимание на пятерых сотрудниц, принятых в последнее время. До их появления краж не было. Версии из них сыпались, как горох из мешка, одна другой дедуктивнее. А зверь в ловушку не шел! Леша и Славик горевали по-детски и отчаянно. Чтобы их порадовать, я бы осталась на станции еще на некоторое время, да невозможно. Начальник, которому вся ситуация — как кость в горле, «простил» мне два рабочих дня:

— Вы третьего октября, во вторник нас покидаете? Можете считать пятницу на этой неделе своим последним днем. Распоряжусь, чтобы Валентина внесла изменения в график.

Он полагал, что с моим уходом наступят тишь и благодать!

Признаюсь: ночами я молилась. И молитва моя была кощунственной: «Ну, пожалуйста, вор! Чего тебе стоит? Уворуй у Ольги кошелек!

Господи! Сделай так, чтобы жадность его возобладала!» Молитвы мои были услышаны.

Ольга как только ни изгалялась, придумывая соблазнительность приманки. А в тот день, который я запомню на всю жизнь, особенно не напрягалась. Просто сказала в раздевалке:

— Слышали, к нам московские артисты приехали, мюзикл привезли? Билеты дорогущие, но мой (имелось в виду: муж) купил. Куда я их дела? Ага, в кошельке.

На эти билеты воровка клюнула!

Славик и Леша потом говорили, что тетя Оля гениально с билетами придумала, никакие чернила не потребовались бы. Ведь можно просто проникнуть в зал и узнать, кто сидит на местах Ольги и ее супруга. Мне стало жаль усилий мальчиков, и я заметила, что воровка могла не идти в театр, а продать билеты у входа, загнать втридорога.

Но я забегаю вперед. Итак, утро, семь тридцать. Пик вызовов спал. Поясню — более всего «скорую помощь» требуют от десяти вечера до трех ночи. Далее затишье до полудня: хронические больные спят, алкоголики еще не успели сломать ноги-руки, дети в школе, автомобилисты без аварий добрались до мест службы. У нас в восемь утра — пятиминутка врачей и фельдшеров, пересменка бригад.

Валентина, старший диспетчер вдруг вместо того, чтобы на пересменку идти, пулей в туалет помчалась. И двигалась как-то странно, боком. Ольга первой сообразила, что дело нечисто, и рванула за Валентиной. Силой выволокла ее из туалета. Лицо, руки, светлая кофта — все у Валентины было забрызгано фиолетовыми чернилами. Не знаю, где их ребята нашли, но мы такими тридцать лет назад в школе писали.