— «Манхэттен».
Выпитое ударило прямо в голову, однако она чувствовала себя трезвее, чем когда-либо.
Гигантская баржа, до краев груженная углем и рудой, похожая на плавучую гору, прогромыхала мимо них. На палубе стояла жаровня, вокруг которой сидели матросы; они пили и курили. Один играл на гитаре, другой на аккордеоне. Но, увидев Сашеньку в белой широкополой шляпе и расшитом бисером платье, они стали кричать и тыкать в нее пальцами:
— Эй, посмотрите туда! Вот это зрелище!
Сашенька помахала им рукой в ответ.
— Трахни ее, браток! Поцелуй за нас! Поставь ее раком, приятель! Везучий, сукин сын! — закричал один из матросов.
Беня вскочил, приподняв свою шляпу на манер танцора.
— Кто? Я? — спросил он.
— Поцелуй ее, приятель!
Он виновато пожал плечами.
— Я не могу разочаровать публику. — И не успела она ничего сказать, как он поцеловал ее в губы.
Сашенька секунду сопротивлялась, но затем, к собственному удивлению, сдалась.
— Ура! Целуй ее! — подзуживали моряки. Она засмеялась, глядя в его открытый рот. Он прижал свой язык к ее губам, деснам, засунул его насколько мог глубоко ей в рот, она застонала. Закрыла глаза. Никто и никогда ее так не целовал.
Раньше она ничего не смыслила в поцелуях. До революции она была еще девчонкой, потом встретила Ваню, а такие мужчины, как Ваня, не целуются подобным образом. Да она и не хотела, чтобы он ее так целовал: прежде всего они были товарищами; он заботился о ней после самоубийства матери; в Октябрьскую революцию они работали плечом к плечу, а потом она ездила по России с агитбригадой, а он был комиссаром Красной Армии.
Позже они снова встретились в Москве. В те дни было не до романтических ухаживаний: они стали жить вместе в квартире с другими молодыми парами, работали день и ночь, питались одними сухарями и морковным чаем. Она оставалась истовой коммунисткой и гордилась этим. И всегда с ужасом и жалостью вспоминала свою чрезмерно сексуальную мать. Однако у этого надменного галичанина, этого Бени Гольдена подобные комплексы отсутствовали. Он облизал ее губы, зарылся носом в ее лоб, вдохнул запах ее кожи — ее поразили такие простые вещи! Беня открыл ей глаза, как будто она проспала целую вечность. Баржа с моряками уже давно уплыла, но Беня продолжал целовать ее. Тайные уголки ее тела взбунтовались. Она подвинулась и с удивлением почувствовала, что между ног у нее набухло и взмокло.
Ей было сорок, а она вдруг потеряла голову.
— Знаешь, я не привыкла к таким вещам, — наконец произнесла она, переводя дыхание.
— А почему, скажи на милость? Ты прекрасно целуешься.
Должно быть, она сошла с ума, потому что вновь наклонилась к нему, взяла его голову в свои ладони и стала целовать его так, как никого и никогда не целовала раньше.
— Беня, я хочу, чтобы ты знал: мне нравятся твои рассказы. Когда я их читала, я плакала…
— А я люблю эти складки по бокам твоего носика… И эти губы, бог мой, они никогда не смыкаются, как будто ты ненасытна, — признался Беня, снова целуя ее.
— Тогда почему ты перестал писать?
— У меня чернила засохли.
— Не говори ерунды. — Она резко оттолкнула его лицо и теперь держала его за подбородок. — Не верю, что ты не пишешь. Думаю, ты работаешь втайне от всех.
Он опустил глаза на гладь реки, где отражался свет фонарей английского посольства.
— Я писатель, а каждый писатель должен писать, иначе он умрет. Если я не буду работать, я съежусь и увяну. Поэтому я перевожу статьи из социалистических газет и получаю заказы на сценарии к фильмам. Но этих заказов мало. Сейчас я почти без гроша, несмотря на то что у меня еще есть квартира в Доме писателей.
— Почему ты не остался в Париже?
— Я русский. Без Родины я ничто.
— Над чем ты сейчас работаешь?
— Над тобой.
— Ты пишешь об НКВД и вождях партии, я права? Ты пишешь по ночам, от руки, прячешь исписанные страницы в квартире под матрасом. Или у какой-то девушки в пригороде? А я просто материал для твоего секретного расследования? Ты используешь меня, чтобы проникнуть в наш мир?
Он вздохнул и почесал макушку.
— У нас, писателей, всегда есть секреты, которые поддерживают в нас жизнь и дают надежду, хотя мы знаем, что никогда не опубликуем эти свои труды. Исаак Бабель тоже втайне над чем-то работает, Миша Булгаков пишет роман о дьяволе в Москве. Но эти рукописи никто никогда не прочтет. Никто никогда не прочтет и мои труды.
— Я прочту. Можно мне посмотреть на них? Он покачал головой.
— Ты не доверяешь мне, да?
— Я очень хочу доверять тебе, Сашенька. Я очень хочу показать тебе свой роман, о котором никто не знает, даже моя жена, но тогда у меня будет читатель, один прекрасный читатель, я снова почувствую себя творцом, вместо того чтобы считать себя в наши дни, когда мы все превратились в людоедов, выдохшимся писакой.
Беня отвернулся, и Сашенька интуитивно почувствовала, что в его глазах стоят слезы.
— Давай заключим соглашение, — предложила она, беря его за обе руки. — Ты будешь доверять мне во всем, даже дашь мне прочитать свой роман. Я стану твоим читателем. А взамен, если ты обещаешь никогда не причинить мне зла, никогда не подрывать мое доверие, можешь опять поцеловать меня после захода солнца у берегов Москвы-реки.
Он кивнул; их лица освещал неяркий свет летней ночи. Они держались за руки. За спиной она услышала крик, потом хлопанье крыльев — двое лебедей, со свистом рассекая воздух, опустились на волнистую рябь Москвы-реки.
В этот момент она почувствовала себя счастливой, как никогда раньше.
Беня, не отпуская Сашенькиной руки, повел ее с набережной к гостинице «Метрополь».
Она попятилась, когда швейцар в цилиндре и фраке распахнул дверь, но Беня видел, что ей, так же как и ему, хочется танцевать.
Бене нравилась атмосфера «Метрополя». Даже во времена репрессий в «Метрополе» продолжали играть джаз-банды, под звуки трубы и саксофона улетучивались все тревоги. До 1937 года в гостинице было много иностранцев, которые «отдыхали» с русскими «цыпочками» во французских нарядах, но сейчас иностранцы, бизнесмены, дипломаты, журналисты и делегации лейбористов размещались отдельно. До начала репрессий Гидеон, бывало, приглашал Беню сюда пообедать с известными зарубежными писателями, такими как Герберт Уэллс, Андре Жид, Лион Фейхтвангер. Он слышал, что его учитель, Максим Горький, выступал с речью перед советскими писателями и театральными чиновниками, Авербахом и Киршоном. Они сгинули, один за другим! Вражеские элементы должны быть ликвидированы! Но он выжил, и Сашенька выжила каким-то чудом, и Бене вдруг показалось, что они должны отпраздновать то, что они живы.
Когда они входили в двери, то были так близко друг к другу, что Беня видел отражение темного дерева и начищенного хрома конторки администратора в ее глазах. Но когда они вошли в фойе, Беня заметил, что Сашенька держится от него в стороне. Он догадался: она боится, что ее могут узнать, — но она иногда ходила сюда с теми, кто писал для ее журнала, а ведь он был ее новым автором.
— Не нервничай, — прошептал он ей.
Официанты в черных пиджаках провели их за черный столик в стиле ардеко. Каким необычным был ресторан! Отражающие свет зеркала, сигаретный дым, поднимающийся к потолку с лепниной, как туман над горой, свет софитов, силуэты мужчин с прической ежик и крошечными усиками, начищенные до блеска сапоги, брюки галифе, перманент на головах у модниц — все казалось невероятно шикарным в тот вечер.
Перед ними выросла девушка в белой блузке с подносом, на котором лежали сигареты и шоколадки.
Не сводя глаз с Сашеньки, Беня купил пачку сигарет, предложил одну своей спутнице. Дал прикурить, потом прикурил сам. Они молча смотрели друг на друга; ее глаза сияли сквозь пелену сизого дыма, который она выпускала изо рта, а он продолжал кружиться рваными кольцами, как будто хотел быть к ней поближе.
Бене показалось, что Сашенька успокоилась, взяла себя в руки, но потом он заметил, как дрогнули ее губы, когда она сделала первую затяжку. Она на секунду прикрыла глаза, взмахнула, как веером, черными ресницами над этими маленькими островками морщинок. Ее густые темные волосы отливали каштановым, и Беня за всем ее самообладанием увидел, что она немного задыхается. Ему и самому не хватало воздуха. Казалось, что земля стала вращаться быстрее и угол наклона несколько изменился.
Вот-вот должно было начаться представление.
Софиты закружились и осветили фонтан посреди зала.
Барабанная дробь. Сегодня выступал не джаз-банд Утесова, а другая одесская группа — три трубача, саксофонист, два контрабасиста, — все в черных костюмах с белыми воротничками.
Беня заказал вино, водку и закуску: икру, сельдь, пельмени, — и вдруг вспомнил, что в кармане нет ни копейки.
— Я закажу, а ты расплатишься, — сказал он. — Я гол как сокол! Сашенька выпила грузинского вина, он наблюдал, как она его смакует, потом глотает и вздыхает — даже этот простой жест был ему дорог.
Наконец он пригласил ее на танец.
— Только один, — предупредила она.
Беня знал, что неплохо танцует фокстрот и танго, поэтому одним танцем они все же не ограничились.
Тело у него было поджарым и стройным, и он вращал ее, делая шаги, как будто парил в воздухе. Внезапно он понял, как быстротечно время. Стечение обстоятельств, которое дало им этот миг свободы, может больше никогда не повториться, он должен идти до конца.
Поэтому он прижал ее к себе, лишь по ее дыханию понимая, что она слегка опьянела.
Она тут же отстранилась и села за столик.
— Мне пора, — заявила она, когда он занял за столом свое место.
— Этой ночи в нашей жизни не существует, — прошептал он.
— Ничто из того, что случилось сегодня, никогда не могло случиться. Может, пойдем в номер?
— Ни за что!
— Ты представь только, как нам будет хорошо!
— Мы не сможем даже заказать его, — ответила она. — Спокойной ночи, Беня.
Она взяла свою сумочку.
— Подожди. — Он под столом схватил ее за руку и потом — пан или пропал — положил ее прямо себе на ширинку.
— Что, черт возьми, ты себе позволяешь? — возмутилась она, вырывая руку.
— Ничего, — ответил он. — Это ты что себе позволяешь? Посмотри, что ты со мною делаешь. Я страдаю.
— Я должна идти, немедленно. — Но она не двинулась с места: он видел по ее серым глазам, что его дерзкая выходка возымела свое действие. Она опьянела, но не от вина.
— Неужели у вас не забронирован здесь номер, Сашенька? У вашего журнала?
Сашенька вспыхнула.
— Номер 403 принадлежит Литфонду, «Советская женщина» и вправду может пользоваться им для своих иногородних авторов, но это уже чересчур…
— Там сейчас кто-нибудь живет?
В ее глазах вспыхнула холодная ярость, она поднялась.
— Ты, наверное, думаешь, что я какая-нибудь… bummekeh — гулящая! — Она осеклась, и он понял: Сашенька сама удивилась тому, что заговорила на идиш, пытаясь подобрать слово для распутной женщины, — отголосок детства.
— Совсем не bummekeh, — горячо запротестовал он, — а самая прекрасная bubeleh Москвы!
Она рассмеялась — никто никогда не назвал ее красоткой, куколкой, и Беня понял, что у них обоих на удивление прочные корни в старом мире еврейских местечек.
— Номер 403, — повторил он почти себе под нос.
— Прощайте, Беня. Я сама себе удивляюсь, но — повеселились и хватит. Пришлите вашу статью к следующему понедельнику. — Она повернулась и вышла из ресторана, за ней закрылись стеклянные вращающиеся двери.
Сашенька посмеялась собственной глупости. Она перепутала выход, но после такого «хлопанья дверями» не могла вернуться назад в ресторан. Сейчас она сидела на красных ступеньках, ведущих к служебным лифтам гостиницы, и курила одну из своих папирос «Герцеговина Флор». Ее присутствие в укромном местечке, в самом сердце гостиницы, оказалось очень кстати. Никто и предположить не может, что она здесь.
Не дав себе труда все как следует обдумать, она вошла в служебный лифт и поднялась на четвертый этаж. Как во сне, она пробиралась по сырым, пахнущим плесенью коридорам, где стоял затхлый запах хлорки, капусты и гнилых ковров, — и это в лучшей московской гостинице! Она растерялась. Надо идти домой.
Сашенька испугалась, что за конторкой администратора на четвертом этаже, как обычно, сидит пожилая дама (информатор НКВД), но потом поняла, что вошла с черного входа, поэтому и не встретила старую ведьму.
Подходя к номеру 403, она услышала позади шаги.
Это был Беня. Она открыла дверь своим ключом, который хранился у нее как у редактора журнала, и они почти ввалились в маленькую комнатку. Здесь было темно, свет лился лишь из окна — от огненно-красных электрических звезд на верхушке каждой из восьми главных башен Кремля. Они упали на кровать, которая провисала посередине, на несвежие простыни — позже Сашенька поняла, что это засохшая сперма и пролитые коньяк и шампанское, специфический коктейль, характерный для советских гостиниц. Она собиралась упираться, отчитать его за дерзость, выразить неудовольствие, но он обхватил ладонями ее лицо и стал так жарко целовать его, что одной искры хватило, чтобы она сгорела в пламени страсти.
"Сашенька" отзывы
Отзывы читателей о книге "Сашенька". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Сашенька" друзьям в соцсетях.