— Я там никогда не была, — прошептала Сашенька, кончиками пальцев дотрагиваясь до распухших губ — к этому жесту, как Саган заметил, она прибегала в минуты задумчивости. — Там бывает моя матушка, меня же с гувернанткой селят в захудалом пансионе. Но вам, разумеется, об этом известно.

Она вновь замолчала.

Все они такие: из-за нелюбви в семье попадают в плохую компанию. Должно быть, она умирает с голоду.

Но он ждал, когда она попросит разрешения приняться за еду.

Однако вместо этого она посмотрела прямо ему в глаза, как будто вид еды вернул ее к жизни. Холодные серые глаза внимательно изучали капитана. Зрачки в крапинку под нависшими бровями, насмешливое любопытство заключенной застали ротмистра врасплох.

— А вы так и будете сидеть и смотреть, как я ем? — поинтересовалась она, отламывая кусочек хлеба.

«Один-ноль в ее пользу», — подумал Саган.

Проснувшийся в нем кавалер, потомок прибалтийских баронов и русских генералов, хотел ей зааплодировать, но Саган лишь усмехнулся. Сашенька взяла нож, намазала хлеб маслом и мармеладом и быстро и аккуратно съела все до крошки. Он заметил милые веснушки на крыльях носа и, поскольку она больше не скрещивала руки, самую роскошную грудь.

Чем больше Сашенька пыталась ее прикрыть, тем больше она бросалась в глаза. Саган для себя решил, что тем, кто ведет допрос, стоит учитывать подобные вещи.

Иванов убрал тарелки. Саган протянул пачку сигарет, украшенную изображением крокодила.

— Египетские, с золотым фильтром? — удивилась Сашенька.

— Разве это не единственная роскошь, которую вы себе позволяете? — ответил он. — Я знаю, воспитанницы Смольного не курят, но в тюрьме никто не увидит.

Она взяла сигарету, Саган помог прикурить. Потом взял сигарету и себе, подбросил вверх и поймал ртом.

— Не только мучитель, но и цирковая мартышка, — прокомментировала она и выпустила голубые колечки дыма. — Благодарю за завтрак. А теперь я могу ехать домой?

«Ага, — подумал Саган, — у нас таки есть характер!»

Свет заиграл в ее роскошных золотисто-каштановых волосах.

Он потянулся к пачке написанных от руки отчетов.

— Читаете чей-то дневник? — усмехнулась Сашенька. В ответ он бросил на нее испепеляющий взгляд.

— Мадемуазель, как вы понимаете, ваша жизнь кончена. Вероятно, вас отправят лет на пять в Енисейск, к самому полярному кругу. Да-да, на пять лет. Вы можете никогда не вернуться из ссылки. Такое суровое наказание адекватно вашему преступлению — государственной измене в военное время. А поскольку вы еврейка, в следующий раз оно будет еще суровее.

— Пять лет! — прерывисто выдохнула она. — Это вы затеяли войну, ротмистр Саган, а не мы. Вы гоните рабочих на убой по приказу императоров и королей.

— Ладно. Вот отчеты моих агентов. Почитаем-ка, что в них написано о некой особе — назовем ее мадам Икс. Вам придется угадать, как ее зовут. — Он набрал побольше воздуха, улыбнулся ей, театрально понизил голос и зачитал отрывок из агентурного отчета.

«Следуя эротическим фантазиям романа Арцыбашева «Санин», объект принял участие в пьяной оргии, после окунулся в восточную философию, отдался в руки так называемой ясновидящей мадам Аспазии дель Бальзо, которая посредством оккультизма выяснила, что в прошлой жизни мадам Икс была служанкой Марии Магдалины, а потом шила корсажи для Жанны д’Арк».

— Все просто! Мадам Икс — моя мать, — улыбнулась Сашенька Сагану. Тот отметил, что губы у арестованной постоянно полуоткрыты. Он продолжил:

— «Во время спиритического сеанса мадам Аспазия представила баронессу Цейтлину Юлию Цезарю, который заявил, что не позволит ее дочери Сашеньке высмеивать их телепатические сеансы».

— Ротмистр, это лишь ваши фантазии, — сухо заметила Сашенька.

— В сумасшедшем доме, таком как Петроград, и выдумывать ничего не нужно. Вы довольно часто фигурируете в этих отчетах, мадемуазель, — или мне следует называть вас «товарищ Цейтлина»? Вот опять: «Баронесса Цейтлина продолжала изыскивать всевозможные способы занять себя. Наши осведомители выяснили, что мадам дель Бальзо — урожденная Берилл Крамп, незаконнорожденная дочь Файнеаса О’Хары Крампа, владельца похоронного бюро из Балтимора, чье настоящее местопребывание неизвестно. Будучи ученицей известного французского врача месье Филиппа, а позже тибетского целителя доктора Бадмаева, в настоящий момент баронесса Цейтлина является последовательницей простолюдина, так называемого Старца, которого она попросила изгнать из ее дочери Сашеньки злого духа, поскольку, по словам баронессы, дочь ее презирает и затуманивает ее ауру».

— Своим допросом вы меня позабавили, — серьезно произнесла Сашенька. — Не думайте, что я попалась на вашу удочку.

Саган швырнул папку на стол, откинулся на стуле и поднял вверх руки.

— Что вы, что вы! Я ни на секунду не преуменьшаю ваших заслуг. Я восхищен вашей статьей в подпольной газете «Рабочий путь». — Он вытащил помятую газетенку с эмблемой в виде красной звезды. — А заголовок: «Диалектический материализм, империалистическая война и предательство меньшевиками пролетарского авангарда».

— Я никогда подобного не писала, — запротестовала она. Ну да, ну да. Но статья очень основательная, и, как сообщил мне один из наших агентов в Цюрихе, на вашего Ленина она произвела впечатление. Не могу себе представить другой воспитанницы Смольного, которая могла бы это написать, цитируя Плеханова, Энгельса, Бебеля, Джека Лондона и Ленина — и это лишь первая страница. Я не хотел показаться высокомерным.

— Я же сказала, что ничего не писала.

— Статью подписал «товарищ Песец». Наши шпики доложили мне, что вы всегда носите мех песца, — вероятно, подарок вашего безотказного папочки?

— Легкомысленный псевдоним для революционера. Но не мой.

— Бросьте, Сашенька, если позволите так вас называть. Ни один мужчина не выбрал бы такой псевдоним: есть товарищ Каменев, товарищ Сталин — обоих я лично отправил в Сибирь. Товарищ Молотов. Вам известны их настоящие фамилии?

— Нет, я…

— Нашему спецотделу все известно о вашей партии. Там повсюду наши информаторы. Но вернемся к «товарищу Песцу». Не многим женщинам в партии подойдет данная кличка. Могла бы Александре Коллонтай, но мы знаем ее революционное прозвище. В любом случае, она сейчас в ссылке, а вы здесь. Кстати, вы читали ее «Любовь рабочих пчел»?

— Конечно, читала, — ответила Сашенька, сидя с прямой спиной. — Все читали!

— Но думается мне, вся эта свободная любовь больше в стиле вашей матушки?

— Чем занята моя мать — это ее дело. Что касается моей личной жизни, у меня ее попросту нет. Мне она и не нужна. Она вызывает у меня отвращение.

И опять пронзительный взгляд серых глаз. В нем не было ничего ханжеского или наивного (особенно принимая во внимание, что перед тобой сидит драгоценная дочурка богатенького банкира). Саган был озадачен ее игрой, он не знал, как себя вести: отпустить и продолжать обрабатывать? Она может оказаться приманкой, на которую клюнет большая рыба.

— Вам известно, что оба ваших родителя и дядя Гидеон, — все пытались вас вытащить отсюда?

— Мама? Удивительно, что она вообще озаботилась…

— Вахмистр Иванов! Где у нас последние донесения из дома Распутина? — В кабинет, громко топая, с папкой в руках вошел Иванов. Саган быстро перелистал испещренные чернилами страницы. — А, вот! Докладывает агент Петровский: «Черный — прозвище Распутина, если не догадались, — имел беседу с Ариадной Цейтлиной, еврейкой, женой капиталиста, и заверил ее, что им есть что обсудить.

Но после приватной беседы с Черным, касавшейся вопросов греха и несдержанного поведения мадам Лупкиной, Цейтлина в компании графини-американки Лорис в 3.30 покинула апартаменты Черного и поехала на Мариинскую площадь, в «Асторию», на ландо Цейтлиных. Обе выглядели захмелевшими.

Они посетили ночной клуб «Аквариум», потом апартаменты ротмистра Двинского, карточного шулера и спекулянта, где… заказали шампанского… так-так… уехали в 5.30. На Цейтлиной были порванные чулки, а одежда помята. Шофер доставил ее в резиденцию Цейтлиных на Большой Морской, а потом отвез американку в квартиру супруга на Миллионной…»

— Но… она обо мне не сказала ни слова. Саган покачал головой.

— Зато ее американская подруга была более разговорчивой. Вашему отцу повезло больше. Однако, — он поднял палец, заметив на ее лице ожидание, — вы останетесь здесь. Поймите, я вам делаю одолжение. Если бы я вас выпустил, это подорвало бы к вам доверие среди ваших друзей-революционеров.

— Не говорите ерунды.

— Если я выпущу вас прямо сейчас, они решат, что вы стали агентом охранки, и придется им исключить вас из своих рядов. Не думаю, что к вам проявят снисхождение из-за возраста. Их этим не проймешь. Или они могут прийти к выводу, что ваши родители побежали к Распутину или Андроникову и выкупили вас. Они подумают — и будут совершенно правы, по-моему, — что вы просто избалованная авантюристка. Поэтому я окажу вам услугу, если сошлю на пять лет в Сибирь.

Он увидел, как румянец залил ее шею, как вспыхнули щеки, запылали виски. Он с удовольствием отметил, что Сашенька испугалась.

— Это была бы для меня высокая честь. «Режь меня, жги меня: я тверда; не боюсь ни ножа, ни огня», — процитировала она слова Земфиры из «Цыган» Пушкина. — Кроме того, я убегу. Все бегут.

— Оттуда не сбежишь… Земфира. Вы, скорее, там умрете. И вас похоронят чужие люди в безымянной могиле в тайге. Вы никогда не совершите никаких переворотов, никогда не выйдете замуж, у вас никогда не будет детей. Само ваше пребывание на этой земле — пустая трата времени, денег и нервов ваших родных.

Он увидел, как дрожь прошла по всему ее телу, и решил затянуть паузу.

— Чего вы от меня хотите? — спросила она дрожащим от волнения голосом.

— Поговорить. Просто поговорить, — ответил Саган.

— Меня интересуют ваши взгляды, товарищ Песец. Что такая барышня, как вы, думает об этой власти? Что читает? Каким видит будущее? Мир меняется, за вами и мною — каковы бы ни были наши убеждения — будущее.

— Трудно найти более непохожих людей, чем мы с вами, — воскликнула Сашенька. — Ваша вера — царь, помещики и эксплуататоры. Вы — тайная рука самодержавия, этого отвратительного строя, который, я верю, скоро рухнет. Власть будет принадлежать народу!

— По правде сказать, Сашенька, у нас схожие взгляды на многие вещи. Я тоже понимаю, что многое надо менять.

— История изменит мир, это ясно как день, — заверила Сашенька. — Исчезнут классовые различия. Будет править справедливость. Цари, князья, мои родители и их загнивающий мирок, дворяне, такие, как вы…

Она прикусила язык — слишком разоткровенничалась.

— Правда, жизнь странная штука? Я бы так не говорил, если бы мы с вами не стремились к одному и тому же, Сашенька. Мы, вероятно, читаем одни и те же книги. Я обожаю Горького и Андреева. Маяковского.

— Я тоже обожаю Маяковского!

— Я был в «Бродячей собаке», когда он читал свои стихи, и знаете, я плакал. Разумеется, я был в штатском! Да, я расплакался от смелости и красоты его стихов. Вы, конечно же, бывали там, в «Бродячей собаке»?

— Нет, не была.

— Жаль! — Саган сделал вид, что удивлен и расстроен. — Кажется, Мендель не любит поэзию.

— У меня просто нет времени посещать прокуренные кафе, — угрюмо ответила она.

— Жаль, что я не могу взять вас с собой, — признался он. — Вы сказали, что любите Маяковского? Мое любимое:

Где пели птицы — тарелок лязги.

Где бор был — площадь

стодомным содомом.

Шестиэтажными фавнами ринулись в пляски Публичный дом за публичным домом. И она с энтузиазмом подхватила:

Бутафор! Катафалк готовь!

Вдов в толпу!

Мало еще вдов в ней

И вновь Саган:

Никто не просил,

Чтоб была победа

Родине начертана.

Безрукому огрызку кровавого обеда

На черта она?!

Сашенька вскочила на ноги, лицо ее раскраснелось от волнения, и Саган подумал: «Вот воплощение мятежной юности!».

— Ну-ну, а я-то полагал, что вы просто глупая институтка, — медленно проговорил Саган.

В дверь постучали, вошел Иванов и передал Сагану записку. Тот стремительно встал и, подняв облачко пыли, бросил бумаги на стол.

— Что ж. На этом все. Прощайте.

— Вы отправляете меня назад в камеру? Но вы же ни о чем меня не спросили! — Казалось, Сашенька была в ярости.

— Когда ваш дядя Мендель Бармакид завербовал вас в РСДРП? В мае 1916. Как ему удалось бежать? На оленьей упряжке, потом на пароходе, потом поездом (между прочим, билет второго класса!). Не волнуйтесь, товарищ Песец, нам и так все известно. Я больше не буду тратить время впустую на ваш допрос. — Саган сделал вид, что немного раздражен, хотя на самом деле был вполне удовлетворен результатами допроса. Он получил от встречи именно то, что хотел. — Но я чрезвычайно рад нашей беседе. Думаю, вскоре мы сможем вновь поговорить о поэзии.