Наталья Ключарёва - Счастье

– Она всегда где-то. Жди в подсобке. Приведу, если не спит.

– Ну, можно и разбудить!

– Наивный. Здесь так спят, что даже трубы архангелов не поднимут…

Через пять минут санитар спустился, ведя за руку маленький белый призрак в ночной рубашке огромного размера.

– Услышишь, что сюда идут, прячь ее в шкаф, где халаты. Я буду поблизости. Но если кто-то заблажит, могу и отлучиться, – предупредил он, поднялся на несколько ступенек и уткнулся в свою книгу.

В подсобке горела тусклая лампочка. Алеша сдвинул в сторону груду невероятного хлама, громоздившегося на столе, и усадил на освободившемся пятачке нового медведя. Она по-прежнему стояла в дверях, безучастно глядя себе под ноги. Он мягко взял ее за подбородок и попытался направить неподвижный взгляд в нужную сторону…

Все произошло быстро. Он даже не успел ничего почувствовать. Она вдруг сделала шаг, взяла мишку в руки и улыбнулась ему, как живому.

– А я сначала подумала, что ты – Хозяин Леса, – сказала она так обыденно, будто их не было: этих бесконечных месяцев молчания.

– Дети сшили, – ответил он тоже совершенно спокойно, будто Ниагарский водопад только что не обрушился ему на затылок.

И тут его осенило.

– Да, – продолжал он уже другим, не своим, голосом. – Меня сшили твои дети, Мария. Они кололи себе пальцы иголками, проклинали запутывающиеся нитки, но шили. Они очень хотят, чтобы ты вернулась… Белоголовая девочка, что зовет тебя мамой, она больше не может ждать, и все-таки ждет, проклиная и плача… А дети, которые плачут на улицах, – ты забыла о них? Чьи руки сошьют и приведут к ним медведей-утешителей? Где твои руки, Мария? Почему они опустились?.. Тот человек, что принес меня сюда в кармане, он тоже тебя зовет. Мария! Он так тебя зовет, что корабли сбиваются с курса и перелетные птицы летят не туда. Неужели ты не слышишь?..

– Я слышу, – тихо произнесла она, глядя на медведя как завороженная. – Я вернусь. Просто мне слишком страшно.

– Не бойся, Мария. Страх ничего не изменит. Что-то сделать может только любовь. А она у тебя есть.

– Извиняюсь. – В подсобку заглянул санитар-ницшеанец. – Пора. Мое дежурство заканчивается.

«Ты ушел, – говорила она потом, когда все действительно было позади. – А твой медведь продолжал со мной разговаривать. Повторял и повторял эти упреки. И это имя… Ты ушел, а он продолжал меня звать… И когда мне опять становилось страшно и хотелось закрыться в той башне без окон и дверей, я хватала его за лапу, и он сурово тащил меня сквозь паутину и бурелом. Обратно к людям. Он ведь тоже оказался Хозяином Леса, того черного, мертвого леса, через который мне надо было пройти, чтобы вернуться…»

Когда Алеша, разбрызгивая лужи и распугивая ворон, подбегал к остановке, у него зазвонил телефон. Номер был незнакомый.

«Очередной скворец решил мне посвистеть», – блаженно улыбаясь, подумал он и крикнул в трубку:

– Кто говорит? Это слон?

Ему что-то ответили. И лицо у него вытянулось.

– «Но есть и Божий суд, наперсники разврата…» – грозно декламировала Ида Бронштейн, конвоируемая в зал суда.

Санька осторожно шла за ней, стараясь не выронить спрятанный под тельняшкой альбом следователя Смирнова. Она собиралась развлекать себя жанровыми зарисовками во время многочасового безделья на скамье подсудимых.

– Александра! Ты подготовила свою Нобелевскую речь? Как какую? Тебе же дадут слово!

– Мне с ними не о чем говорить, Ида Моисеевна. Могу уступить свою порцию гласности вам.

Зал был набит битком. В последнем ряду, скрючившись, чтобы спрятать за спинами свой клоунский нос, сидел Алеша. Когда ввели Саньку, он вскочил и разыграл жгучую пантомиму, смысла которой она не уловила, но все равно развеселилась. Алеша то прижимал обе руки к сердцу, то махал ими, будто собирался взлететь, и все время показывал ей большой палец, улыбаясь от уха до уха. Таким счастливым она его никогда не видела.

Рядом с ним сияли и тоже что-то изображали Петька с Пашкой. Все трое пребывали в отличнейшем расположении духа, будто пришли в цирк, а не в суд, который мог приговорить Саньку к двадцати годам.

«Вот чудные! – удивилась она. – Может, им обещали, что нас оправдают?»

– Журналистов полно, – довольно бормотала Ида Моисеевна, кивая знакомым. – «Радио Свобода», Би-би-си, «Голос Америки», телеканал «Аль-Джазира»…

– Это где Бен Ладен выступает?

– Александра, ты безнадежна! Я же объясняла…

– Встать, суд идет!

На трибуну, величественно колыхаясь, вплыла судья, в своей необъятной мантии похожая на оперную диву. Она уже начала произносить ритуальные фразы, как вдруг возникла некоторая сумятица: охранники пытались открыть вторую половину двери, чтобы в зал смогла протиснуться коляска Ивана Иваныча.

– Пятнадцать лет сюда езжу, – ругался адвокат. – И до сих пор ни пандуса, ни дверей нормальных! А деньги выделяли, я точно знаю! Куда они, спрашивается, ушли? А, Сергей Семеныч?

Прокурор, вяло перебиравший бумажки, брезгливо поморщился.

– Ну, подавайте иск, – устало произнесла судья.

– И подам!

– Давайте, давайте… Время идет…

– Я, между прочим, пунктуален. Просто всегда приходится ждать внизу, пока кто-нибудь вспомнит, что я не летаю и без посторонней помощи не могу преодолеть двадцать ступенек!

– Это тот самый – взяточник? – громким шепотом спросила Санька, кивая на поджавшего губы прокурора.

Несколько зрителей, сидевших рядом, обернулись и захихикали.

– Не дразни бизона, Александра. В его руках наша судьба.

– Ида Моисеевна, я сто лет не была в церкви, но все же смею надеяться, что наша судьба совсем в других руках.

– Подсудимые! Вы мешаете!

– Нам желтая карточка? Ладно, буду молчать. Борец-морж, вы меня толкнете, когда начнется важное?

– Зачем? Ты все равно ничего не поймешь!

– А вы переведете!

– Ладно уж, сиди рисуй, пока альбом не отобрали.

«Слово предоставляется… прошу приобщить к материалам дела… протестую… протест отклонен…» – долетали до Саньки обрывки камлания.

«Какие скучные у всех голоса. А уж лица… Наверное, они проходят специальный кастинг, чтобы здесь работать… Петька с Пашкой долго не продержатся. Зачем он только их сюда притащил?»

– Ну как? Мы тонем, Ида Моисеевна?

– Нас топят. Не отвлекай.

Вдруг дверь распахнулась, и в зал стремительно вошел белый мим на ходулях. Санька помертвела и вцепилась в скамью подсудимых, чтобы не упасть. Он нашел ее глазами, подмигнул и соскочил на пол. Крылья взметнулись. Блеснул черный ствол автомата.

– Он вооружен! – завопил Алеша голосом пожилой истерички. – Спасайся кто может!

– Вооружен! Вооружен! – пронеслось по залу.

– Алле-оп! – тихо произнес Скворец.

И в ту же секунду Петька с Пашкой, будто ждали, пулей бросились к нему и прыгнули один на шею, другой на спину. Они столько раз проделывали этот фокус во время их путешествия, что все получилось ловко и молниеносно, как в настоящем цирке. Один из охранников, при виде автомата потянувшийся было к кобуре, растерянно опустил руку.

Дальше все стало происходить одновременно, будто дикая карусель закрутилась по залу, расшвыривая картонные декорации. Кто-то вскочил, кто-то побежал, кто-то, наоборот, упал на пол. В кого-то Скворец метнул ходулю, при этом Пашка восторженно завопил: «Вау! Как Брюс Ли!»

Алеша плясал на стуле, размахивал оранжевым пистолетом и выпускал очереди мыльных пузырей в судью и прокурора.

– Сдавайтесь, тролли! Вы окружены! – с упоением горланил он.

– Вив л'анарши! – откликались в другом конце зала, разворачивая черный флаг.

Дрожащими руками охранник отпирал клетку, ключ застревал в замке, белый ангел, увешанный детьми, улыбаясь, неотрывно глядел на полуобморочную Саньку, а ствол его черного автомата упирался охраннику в бок. Наконец дверь открылась, мим схватил Саньку за руку, поймал упавший с ее колен альбом и рванул к выходу.

– Да сделайте же что-нибудь! Охрана! – жалобно кукарекал прокурор, как петух, которого несут на кухню.

Обернувшись в дверях, Санька увидела, как улюлюкающие анархисты заворачивают судью в черное знамя, а Ида Моисеевна лупит кого-то по голове корзиной для бумаг.

Они скатились по лестнице и вылетели на крыльцо, возле которого стоял мотоцикл с привязанным к багажнику желтым чемоданом.

– Это сон? Я сплю? – выдохнула Санька, глядя, как ее ангел усаживает мальчишек в седло.

– Ты проснулась! – усмехнулся Скворец, отшвыривая автомат. – Скорей, прыгай!

– Откуда у тебя оружие?

– Из магазина игрушек! – Он включил зажигание, и они помчались.

– Так он ненастоящий! А все поверили!

– Да, Станиславский был бы мной доволен!

– Куда мы едем?

– Куда ты хочешь? У тебя есть мечта?

– Моя мечта сбылась! Ты вернулся! Я дождалась!

– Не исчезай больше так внезапно!

– Послушай! Я забыла самое главное! У меня внутри ребенок, наш с тобой!

– Ну, ты нашла время! – крикнул он, и Санька похолодела: действительно, нашла время… – Сообщаешь мне это, когда я даже не могу тебя обнять!

– Зато я могу!

– Эй, полегче! А то улетим в кювет!

– Александра! Александра! – догнал ее вдруг славный скрипучий голос, который она меньше всего хотела бы сейчас услышать. – Вот человек с крепкими нервами – так спать, когда решается судьба!

Не открывая глаз, Санька спрятала лицо в ладонях и разревелась. Вокруг гудели разговоры. Видимо, в заседании объявили перерыв. Ида Моисеевна четко и складно, как всегда, что-то излагала – подоспели журналисты. Закончив длинное предложение, достойное Льва Толстого, старушка снова пихнула Саньку:

– Да очнись же! К тебе пришли!

– Оставьте меня в покое! – рявкнула Санька сквозь мокрые пальцы и отодвинулась на самый край скамьи, по-прежнему крепко зажмурившись.

– Позовите ее сами, – велела кому-то Ида Моисеевна и снова принялась растолковывать корреспондентам про похороны демократии.

Саньку никто не позвал. Но это молчание было настойчивей любого зова – почти сразу оно сделалось нестерпимым. И Санька открыла глаза.

Он смотрел на нее, стоя почти вплотную к решетке. Его взгляд сильно изменился с тех пор, как они не виделись. В нем больше не было смеха. Но и ускользания, неуловимости, так мучивших ее, тоже не было.

– Ты правда приехал, – сказала она тускло, словно израсходовав все силы там, в своем летящем сне.

Потом медленно встала, уронив с колен альбом следователя Смирнова, и обняла его. Висок и щека уперлись в холодное железо.

– Будь проклята эта страна, где любимых приходится обнимать сквозь прутья клетки, – в сердцах проговорила Санька, и горло ее снова сжалось от слез.

Краем глаза она увидела, что их снимают.

– Будь проклята эта страна, где после бесконечной разлуки я должна встречаться с любимым под прицелом телекамер!

– Скажи спасибо, что не под прицелом автоматов! – задорно выкрикнула из-за плеча Ида Моисеевна.

У Саньки внутри все закипело.

– Будь проклята…

Властным жестом он приложил палец к ее губам – и она тут же смолкла.

– Послушай, – сказал он тихо и просто, будто они были совсем одни. – Я хотел сказать тебе это там, на берегу океана. И приехал сюда, чтобы все-таки сказать…

Он глубоко вдохнул, выдохнул и твердо, хоть и еле слышно, как испокон века все мужчины произносят эти слова, произнес:

– Я буду счастлив, если ты согласишься стать моей женой…

– Что? – выдохнула Санька, не веря своим ушам. – Ты же видишь! – И она подергала решетку, как бы проверяя, не рассыплется ли та у нее в руках.

– Но ты? Ты согласна?

– Да! Да! Да! – выкрикнула Санька, до боли сжимая железные прутья.

Он мягко расцепил ее сведенные руки, потянул к себе и надел на палец простенькое латунное колечко с перламутровым глазком посередине.

– Я ходил за ним в то утро, – грустно улыбнулся он, целуя ледяную ладонь, пахнущую металлом.

– Но я… Но мне… – Санька смеялась и плакала одновременно. – Меня же могут посадить на двадцать лет!

– Я знаю. – Он привлек ее к себе, и проклятая решетка впилась им в ребра. – Никто не обещал нам легкого счастья. Но и отменить его не может никто. Совсем никто.

Конец