Столик, стулья, зонт – все было как прежде. Не осталось никаких следов, указывающих на то, что недавно здесь произошла драка.

Мы пошли в ближайшее кафе перекусить.

– Я прийти в себя не могу, – сказала Фулата, ковыряясь вилкой в салате «Цезарь». – Три года нормально мы работали здесь, и такое случилось вот… Как жалко мне Марата, если бы ты знала только…

Я вздохнула и мстительно посмотрела куда-то вдаль.

– Эти парни обязательно найдутся, – проговорила я, хотя все указывало на то, что их уже и след простыл. Искать человека в курортном городе, где все приезжие, – это пустое занятие.

С каждым часом во мне все сильнее и сильнее разгорался костер ненависти.

– Хоть бы, – ответила Фулата. – Я молюсь об этом.

– Они украли перстень Вани. Как ты думаешь, если они захотят его продать, покупатель сообщит в милицию?

– А откуда покупатель будет знать, что этот перстень им не принадлежит? – заметила Фулата.

– Ну, милиция же рассылает по ломбардам сообщения… – предположила я. И раскритиковала саму себя: – Нет. Ничего они никуда не сообщат. Я уверена, что в милиции даже не будут заниматься этим делом. К тому же этот перстень не стоит миллионы долларов, чтобы о нем всем сообщали. Это проигрышное дело.

Фулата кивнула. И она, и я понимали, что преступники никогда не найдутся. Но мы надеялись на лучшее.


Полным ходом шли съемки фильма. По плану, сцену с участием Марата должны были снимать уже через десять дней, если считать с сегодняшнего.

Оксана приходила домой за полночь, валилась на кровать и спала как убитая, а уходила на съемки в семь утра.

Раньше я думала, что быть актером – несказанное удовольствие. Видеть себя по телевизору, опять-таки люди на улицах тебя узнают… но после того, как я познакомилась с режимом жизни актеров, я поняла, что это очень сложная профессия. Хорошо, если платят много денег, это компенсирует усталость. Но если актер не очень востребован и платят ему мало? Интересно, ради чего в таком случае он работает? Только ради того, чтобы его кто-нибудь узнал на улице? По-моему, в этом случае быть актером – неблагодарное занятие…

Но Оксана была востребованной актрисой. Она получала и удовольствие, и деньги.


В день выписки Марата я не стала ему надоедать и, доставив его домой, ушла.

Мне хотелось побыть одной. Требовалось собраться с мыслями.

Я специально не рассказываю, что было, когда я приходила к Марату в больницу. О чем мы разговаривали, как он переживал из-за потери слуха, чего опасался.

После того как его выписали, у нас состоялся разговор. Его я вам и поведаю. Этот разговор – яркий пример того, какие чувства мы испытывали.

Вечером, когда на черном небе вспыхнули звезды, я пришла на наш секретный пляж. Я развела костер, села на песок и посмотрела на море. Оно такое могучее. Бескрайнее! Над ним висела полная луна и отражалась в воде. На небе сияло много звезд, одна ярче другой. Небо было похоже на черный бархат, а звезды – на рассыпанный по нему золотой песок.

Костер догорал. Я пошла под пальму – там у меня лежат дрова, – взяла пару поленьев и подбросила их в костер. Он вспыхнул, и в небо полетели искры.

Как же здесь хорошо! Рядом с пальмой журчит ручеек, трещат цикады, где-то вдалеке слышны песни под караоке. Но это где-то там, в другом мире. А этот мир отделен от того рощей и скалами. Об этом пляже никто не знает, кроме меня и Марата. Этот пляж – моя гордость и мое сокровище.

Я села у кромки воды. Вода плескалась у самых ног, и на лицо иногда попадали брызги.

Я поджала под себя ноги и уперлась подбородком в колени.

Мои глаза стали медленно закрываться. Я засыпала… Море меня убаюкивало…

Только сейчас я осознала, как устала за последнюю неделю и сколько всего произошло…

Что было бы сейчас, если бы в тот день не случилась драка?

Мы пошли бы домой, оделись в вечерние наряды, отправились бы на вечеринку, сделали бы кучу фотографий с разными знаменитостями, Марат (я уверена) произвел бы фурор своей игрой на гитаре и обворожительным голосом. Вполне возможно, что кто-нибудь из влиятельных людей предложил бы ему не просто эпизодическую роль, а сделать какой-нибудь фильм исключительно «под Марата». Кто знает, как сложилась бы судьба… Сейчас Марат был бы счастлив, готовился бы к съемкам своего эпизода.

Но все сложилось иначе. Марат лежит дома, ничего не слышит и с ужасом представляет свое будущее.

Впрочем, может, на вечеринке все было бы неудачно? Что, если Марат забыл бы слова песни, неправильно взял бы аккорд? Впечатление о нем испортилось бы.

Впрочем… Та травма, которую Марат получил, хуже любого позора! Уж лучше провалиться с песней, чем угодить в больницу!

Я сама не заметила, как задремала.

Я резко проснулась от того, что услышала какой-то хруст.

Я вздрогнула и огляделась по сторонам.

Передо мной стоял Марат, а у него под ногой был хворост, на который он наступил.

– Что ты здесь делаешь? – закричала я.

Закричала потому, что громкие звуки Марат слышал. Беседуя с ним, можно было надорвать голос.

– К тебе пришел, – ответил Марат.

Его голос снова был громче, чем нужно. Он все еще не мог контролировать высоту своего голоса, потому что не слышал сам себя.

Сегодня впервые за все наши встречи на пляже он не взял с собой гитару.

Марат присел рядом.

Он был одет в красные шорты, белую боксерскую майку и сланцы. Та же самая одежда, как в тот день, когда мы познакомились. А пахло от него той же туалетной водой.

Перед глазами тут же пронеслись картины прошлого. Мы с Маратом стоим в одной очереди за молочным коктейлем и смотрим друг на друга, боясь заговорить. Но мы все-таки заговорили и с тех пор дружим.

Марат смотрел на меня, и его глаза были полны боли. Таким я его никогда не видела. На лице еще были заметны раны.

– Мне очень плохо, – сказал он. – Душа болит. Потому что слух для меня – все. Врач сказал, что слух восстановится в течение полутора месяцев, но что, если он восстановится только частично? Сейчас у меня пятнадцать процентов слуха из ста. Полина, ты понимаешь меня?

Я понимала.

– Я уверена, что все будет хорошо! – крикнула я.

– То же самое ты говорила и в тот день, – ответил Марат.

Мы оба молчали.

Я взяла палку и подровняла костер. Дрова уже догорали. Новые я не подбрасывала, потому что хотела дождаться, когда они прогорят, чтобы испечь в углях картошку. Мы с Маратом так всегда делаем.

– Мне страшно, – поделился Марат. Сейчас он был похож на беззащитного ребенка. В его черных глазах отражались языки пламени. Красиво… – Я ничего не слышу. Полина…

Он оборвал свою фразу. В уголках его глаз показались слезы.

Многие девчонки могут сказать: что это за парень, который плачет? А я считаю, что, если парень плачет при девушке, это означает высшую степень доверия. Это искренние чувства. Это жизнь.

Я взяла пакет с картошкой, разворошила угли, положила в образовавшуюся лунку картошку и присыпала ее красноватыми углями.

После этого села рядом с Маратом и обняла его за плечи.

Не требовалось слов. Мы были одним целым, одной душой. И моя душа сейчас болела. Я знала, как ужасно для Марата ничего не слышать. Это страшно и для обычных людей, но для музыкантов это двойная катастрофа.

Любимой гитары Марат не слышал вообще…

Он наклонился и прислонил свое ухо к моей груди. Как тогда, в прошлом году. Тогда он сказал:

– Самая прекрасная музыка – это стук твоего сердца.

А сейчас Марат отстранился от меня, посмотрел мне в глаза и сообщил:

– Я не слышу, как бьется твое сердце.

– Но зато ты можешь ощутить это ладонью, – заметила я. – Пока так… А потом, когда выздоровеешь, – будешь слышать…

Марат встал на ноги, и с ним приключилась самая настоящая истерика. Его лицо стало злым, он сжал кулаки и отчаянно закричал:

– Я не слышу стук твоего сердца! Я не слышу струн своей гитары! – Он указал пальцем на море: – Я не слышу шум волн, шелест листвы, журчание этого родника! Полина, ты понимаешь? Я ничего не слышу!

Марат находился в высшей стадии отчаяния. Его руки тряслись, глаза были печальными, волосы растрепанными, он тяжело дышал. Он был полон бессильной ярости.

Пламени в костре уже не осталось, но красные угольки все равно давали свет, который освещал нас.

– Не переживай, – умоляюще попросила я. – Врач сказал, что тебе нельзя волноваться и много ходить. Зачем ты сюда пришел? Вдруг по дороге тебе стало бы плохо?

Когда я это говорила, Марат пристально смотрел на меня. Потом истерически рассмеялся:

– Вот ты сейчас что-то говорила, а я видел только, как шевелятся твои губы.

Я разозлилась на свою забывчивость: я забыла, что нужно кричать, и произнесла фразу громко.

Меня распирал гнев. Гнев на ситуацию, на тех накачанных парней, гнев на весь мир. Почему все сломалось? Почему сейчас происходит то, что происходит?

– Закрой уши и послушай, что ты слышишь, – попросил Марат, присаживаясь обратно на песок.

Я закрыла уши пальцами, и мне не понравилось то, что я услышала. Ничего. После того как Марат развил во мне привычку слушать звуки, тишина меня просто потрясла.

– Раньше у меня был музыкальный слух, а теперь нет вообще никакого, – подавленно проговорил Марат. – Я не верю, что слух вернется на сто процентов. Что мне делать в жизни? Как учиться в музыкальном училище без слуха? Как играть в фильмах?

Я не знала, что сказать. Я ничего не видела впереди. Если раньше у нас были планы, то после драки они рухнули. Сейчас я двигалась будто на ощупь в кромешной тьме.

– Почему ты думаешь, что слух к тебе не вернется? – громко спросила я. – Врач же пообещал.

– А если нет?..

– Нужно подождать полтора месяца, и тогда мы все увидим.

Я была уверена, что к Марату полностью вернется слух и что все его планы осуществятся.

Но по его настрою я поняла, что он уже все для себя решил. Решил, что у него окончательно пропал слух и для него кончена карьера музыканта, которая так и не успела начаться.

– Марат, нельзя быть таким слабым! – эмоционально сказала я. – Надо надеяться и настраивать себя на лучшее! Съемки твоего эпизода будут через десять дней. Вот, ты уже можешь свободно ходить. На пляж пришел! Поэтому обязательно снимешься в фильме!

– Кому нужен на съемочной площадке глухой актер? – вздохнул Марат. Он пальцем чертил какие-то знаки на мокром песке.

– Ты не глухой! – Меня покоробило это слово.

– А какой? – усмехнулся Марат.

– Временно лишившийся слуха, – извернулась я.

– Ну да…

– Врач же дал тебе слуховые аппараты на время лечения, почему ты их не надеваешь? У тебя длинные волосы, аппараты можно прикрыть, и их не будет видно…

Марат наградил меня таким взглядом, что я не стала продолжать эту тему.

Мы помолчали. Я проверила палкой, испеклась ли картошка. Она была еще сырая, и я снова присыпала ее углями.

Марат внимательно посмотрел на меня, словно изучая мое лицо.

– Полина, я думаю, что нам надо прекратить общаться.

От этой фразы я чуть в обморок не упала.

– Что?! – Я заорала так, что меня, наверное, слышал не только Марат, но и люди по ту сторону высоких скал.

– Зачем тебе друг со слуховыми аппаратами?

Я рассвирепела:

– Не надо за меня решать, кто мне нужен, а кто нет! Во-первых, я не делю людей на здоровых и нездоровых. Главное в человеке – душа! Во-вторых, я дружу с тобой не из-за каких-то частей тела. Не из-за носа твоего дружу, не из-за голоса или ушей, я дружу с тобой просто потому, что ты – это ты!

– Полина, как я могу быть тебе нужен, если я сам себе не нужен?..

– Не говори так никогда! – закричала я. – Мы вместе все это вынесем! Тяжесть можно разделить, и вдвоем нести ее будет легче! А легкое и делить нечего! Дружбу можно назвать настоящей, только когда ты можешь с другом поделиться горем!

Марат нерешительно улыбнулся и устремил взгляд на море. Он положил голову на согнутые колени, как я полчаса назад, и смотрел на луну, на лунную дорожку на воде, на звездное небо.

Я знаю, какие мысли были у него в голове.

Ничего хорошего. Он был полностью погружен в свою трагедию и не видел света в конце тоннеля.

Марат был уверен, что его жизнь сломана.

Я, как могла, старалась его поддержать, но не чувствовала отклика. Марат не принимал мои слова, не верил мне. И его сложно судить. Неизвестно, что думала бы я, если бы находилась на его месте.

Всю жизнь он играл на гитаре, слушал песни, пел, всегда мечтал о карьере музыканта.

И вот в одно мгновение он потерял слух.

Это просто катастрофа!

В душе Марата пустота и всепоглощающее отчаяние. Я так чувствовала и понимала: сейчас он находится на распутье, не знает, как жить дальше.

Да, я настраивала и себя, и Марата на лучшее, но ведь врачи не могли гарантировать выздоровление. Они давали нужные препараты, делали все необходимое, но как отреагирует организм – этого не знал никто. Здесь не могло быть стопроцентных обещаний. Можно было только надеяться.