Мать умирала долго и трудно, рак не позволял ей легко умереть. За полгода до смерти она стала произносить предсказания, которые сбывались. О таланте быстро узнали. Было начало семидесятых годов. В Советском Союзе мистика и чуть ли не шепотом передаваемые друг другу сведения про экстрасенсов и колдунов, стали увлечением самых состоятельных и самых статусных персон.

Больная предсказательница рассказывала о будущем партийным боссам и их женам. До нее даже доехало несколько сотрудников ЦК партии. Тогда впервые появились большие деньги и дорогие лекарства, которые позволили матери протянуть еще немного. Когда она умерла, в ее сундуке лежало больше трехсот тысяч рублей. Перед самой смертью она сказала сыну:

– Анатолий, ты станешь знаменитым ювелиром. Знаменитым на весь мир. Ты будешь делать очень дорогие вещи. Трости из драгоценных металлов. Однажды ты потеряешь все свои трости. И будешь думать, что это трагедия. Но это может стать величайшим приобретением в твоей жизни. Ты должен помнить об этом, Толик! Потеря твоих ювелирных тростей может дать тебе многое…

– Мама! Это точно бред! – сказал ей тридцатилетний Анатолий Бахман. – Я, конечно, ювелир. Но знаменитость на весь мир, зарубежные компании… Это же Советский Союз, мама!

– Не будет тогда Советского Союза, – закашлялась мать. – Послушай, это важно…

После этого мать откинулась на подушки, и больше уже не пришла в себя. Она умерла той же ночью. Ее провожали в последний путь родственники и те, кто так и не успел услышать свое пророчество.

Тогда, сразу после смерти матери, на первых сеансах у Алика, эти воспоминания были еще свежи, и психолог педантично зафиксировал их в своих записях. Анатолий Игнатьевич вдруг осознал, что пророчество матери полностью сбылось: он стал знаменитым изготовителем ювелирных тростей.

Он вспомнил, как плакал тогда, сорок лет назад, на массажной кушетке психолога. Алик тогда только осваивал нейро-лингвистический массаж, и его кабинет был не очень приспособлен для этой процедуры. Но факт оставался фактом: вся жизнь Анатолия Игнатьевича была предсказана его матерью. А он ухитрился почти что забыть об этом. Вернее, он помнил, но по какой-то причине не соотносил это пророчество с тем, что происходит в его жизни, не считал его важным. Возможно, это было связано с тем, что перед ее смертью мысли Анатолия Игнатьевича были совсем о другом. Он вспомнил, как его мать все время тошнило, как он держал ее исхудавшее тело, потому что у нее уже не было сил даже на это, а рвота выходила черная и блестящая. Тогда он думал о расписании приема лекарств, о том, что нужно еще достать… Голова шла кругом. Когда она произносила свое пророчество, он сидел перед нею с уткой в руках, ожидая, что ее снова стошнит. И ее слова были всего лишь фоном, на котором проносились более важные (как казалось тогда) мысли. Память о пророчестве была так тесно связана с потерей матери, что сознание Анатолия Бахмана спрятало это воспоминание поглубже. Анатолий Игнатьевич сделал еще глоток чая и позвонил водителю с просьбой подать машину через полтора часа.

* * *

Ожидание конца операции тянулось бесконечно долго. Друзья сидели в креслах и почти не разговаривали.

– Не волнуйся, – сказала Фрида Алексу, который каждые несколько минут смотрел на часы. – Время всегда тянется бесконечно, когда ждешь вестей из операционной.

– Это правда, – согласился Макс. – Я ждал несколько часов, и после этого несколько дней, когда мои были в реанимации. А потом все кончилось.

– Не надо, Макс, – сказала Манечка. – Не надо, любимый. Когда ты говоришь об этом, я начинаю думать, что мы с тобой можем потерять друг друга. Так же неожиданно и бессмысленно.

– Этого больше не случится, – сказал Макс, обнимая Манечку.

В холле появилась Клава в сопровождении Ангелины Квадриговны. Алекс напрягся. Макс смотрел на них с интересом.

– Фрида, можно с тобой поговорить? – спросила Клава.

– Да.

Фрида встала и вышла из холла. Алекс привстал с дивана, чтобы пойти с ней, но Клава повелительно сказала:

– А ты останься.

И Алекс послушно сел на диван. Женщины удалились в палату.

– Бить будут? – спросил Макс у Мани.

– Нет, поговорить решили по-человечески, – сказала Маня. – Ну и слава Богу.

Фрида вошла в палату следом за Ангелиной Квадриговной.

– Я хотела тебе сказать, – сказала Клава, закрывая дверь. – На тебя у меня никакой обиды нет.

– А у меня, значит, есть! – сказала Ангелина Квадриговна, с укором взирая на дочь.

– Мама! Подожди! – нахмурилась Клава. – Может, больше и не получится с нею поговорить. Фрида, я хочу, чтобы ты знала, что я не возражаю и не ревную. Понимаешь?

Фрида кивнула, ожидая, что будет сказано дальше.

– Но я уверена, что ты с этим лживым гадом тоже счастья не найдешь, – сказала Клава. – Он обманет тебя, а потом ты все время будешь ходить обиженная.

– Клава, он тебя бил? – спросила Фрида.

– Нет, никогда, – ответила Клава. – Он обижает по-другому.

– Как?

– Не говорит тебе ничего, пока ты не начинаешь чувствовать себя полной дурой.

– Вот как? И о чем же он умолчал?

– О тебе, о других своих любовницах.

– Ну а кроме этого?

– У него есть еще одна семья, – сказала Клава. – Я узнала об этом совсем недавно, но ему об этом не сказала.

– И где семья?

– Здесь, в Одессе. Его сыну уже восемнадцать. Тебе он тоже ничего не говорил?

– Нет, – покачала головой Фрида.

– Ну так вот, проверь его на вшивость. А потом решай, нужен он тебе, или нет, – сказала Клава.

– А психолог, Альберт Абрамович, знает об этом?

– Не знаю, – сказала Клава. – Может быть, они говорили об этом на сеансах….

– Спасибо, – Фрида вышла из палаты и закрыла за собой дверь.

Когда она вошла в холл, Алекс все так же лихорадочно поглядывал на часы.

– Жаль, что у них нет хотя бы монитора с информацией о ходе операции, – сказал Макс. – Все бы волновались значительно меньше.

– Пожалуй, – согласился Алекс. – Как ты, Фрида?

– В порядке, – сказала Фрида. – Поговорили.

– Надеюсь, потом расскажешь?

– Расскажу, – пообещала Фрида.

* * *

Стоило Анатолию Игнатьевичу выйти из своего автомобиля на Екатерининской площади и сделать несколько шагов по направлению к кабинету Альберта Абрамовича Карапетяна, как на него налетел неизвестный субъект в больших темных очках и шляпе. Бахман упал и больно ударился головой о бордюр.

– Извините, Бахман, – сказал неизвестный, наклоняясь к нему и нанося удар кулаком в область сердца. – Бог велел делиться.

С этими словами неизвестный вырвал трость из руки ювелира и, вскочив на стоящий неподалеку мопед, дал газу в направлении Сабанеева моста.

Бахман сел. Подбежавший водитель помог ему подняться. Пробитая голова кровила.

– Боже мой! – сказал водитель. – Надо скорую вызвать.

– Помоги, голубчик, добраться до кабинета Карапетяна. Я оттуда вызову, – слабеющим голосом сказал Бахман. – Что-то мне плохо…

Водитель подхватил ювелира и донес его метров сорок до двери офиса Карапетяна. Оттуда навстречу уже выбежали люди, чтобы помочь.

– Да, дальше я смогу сам, – сказал Бахман.

Водитель поставил Бахмана на ноги, но на ногах Анатолий Игнатьевич стоять не мог. Он стал бледен, и начал хрипеть, а губы его посинели. В таком виде его и внесли в кабинет Альберта Абрамовича.

– Боже мой, Толик, что случилось?

– Нападение. Украли мою трость.

– Что за времена! Скорую вызвали?

– Вызвали, – торопливо заверила секретарь. – Сказали, что уже едут.

– Сердце, Алик… – сказал Бахман. – Шалит сердце. Переволновался… Надо в кардиоцентр… Позвони моему секретарю… Пусть свяжется с моим юристом Алексом, и скажет, где… я… буду…

– Бахмана везут в кардиохирургию, – сказал Алекс, положив трубку телефона и глядя на друзей.

– Что случилось? – спросил Макс.

– На него напали на улице, отобрали трость, ударили в грудь. У него начался сердечный приступ.

– Боже мой! – сказала Манечка. – Что стало с этим городом?

Алекс вышел из холла и спустился на первый этаж, в приемный покой. Теперь он ожидал сразу двух событий: окончания операции Борьки и появления в больнице Бахмана. Ювелира привезли через десять минут. Его сопровождал Альберт Абрамович Карапетян. Бахман был очень бледен. Голова его была забинтована. Синие губы на бледном лице смотрелись противоестественно. Карапетян тоже не выглядел вполне здоровым: видимо, сильно волновался. Бахман узнал Алекса и сделал попытку, проезжая мимо на каталке, махнуть ему рукой, правда, смог только поднять палец.

– Альберт Абрамович, – сказал Алекс. – Надеюсь, Вы-то в порядке?

– Да. Я в порядке.

Каталку с Бахманом укатили за непрозрачные двери.

– Около моего офиса напали. Беспределыцики! – сказал Карапетян.

– Возможно, момент не совсем подходящий, Альберт Абрамович, – сказал Алекс. – Но что именно Вы наговорили про меня Фриде?

Альберт Абрамович взглянул Алексу в глаза.

– Алекс, – сказал он. – Момент действительно не подходящий.

– И это слова психолога? – с усмешкой спросил Алекс.

– Я думаю, что Вы злитесь на меня, и это главная проблема. Вам нужно успокоиться. Приходите ко мне на сеанс, и я с удовольствием с Вами побеседую. Обсудим Ваше прошлое.

– Вас Виктор попросил об этом? – прямо спросил Алекс.

– Не понимаю, о чем Вы.

– Хоть Вы и психолог, Вы не можете контролировать непроизвольные движения зрачков. Значит, Виктор был у Вас, и сделал Вам предложение, от которого Вы не смогли отказаться, не так ли?

– Мне уже пора, Алекс, – сказал Альберт Абрамович.

– Конечно, Вам пора. И учтите, что просьбу Виктора Вы не выполнили.

– Да неужели? – Альберт Абрамович отошел подальше и попытался посмотреть на Алекса сверху вниз, что было нелегко, учитывая, разницу в их росте.

– Так ничего и не скажете, Альберт Абрамович?

– А что Вы хотите услышать?

– Надеюсь, Вы знаете, что это Виктор крадет трости Бахмана по всему миру?

– Уверен, это Ваши фантазии, Алекс. Видимо, паранойя постепенно овладевает Вашим сознанием.

– Ну конечно, – усмехнулся Алекс. – Это же у Вас есть полномочия решать, кто психически нормален, а кто нет.

– Да, это решаю я. Опыт и статус позволяют мне это делать. К сожалению, я не смогу продолжить нашу интересную беседу.

Альберт Абрамович повернулся и быстрым шагом вышел на улицу. Алекс проводил его презрительной улыбкой. К нему подошла медсестра.

– Вы с Бахманом приехали?

– Я юрист Бахмана, – ответил Алекс.

– Пойдемте со мной. Нужно, чтобы Вы сообщили его данные для истории болезни.

Выйдя из больницы, Альберт Абрамович достал свой мобильный телефон и набрал в строке поиска «Майор Проконов».

– Алло, это Альберт… Надо увидеться. Мне стало известно о местонахождении тростей Бахмана, которые похищают по всему миру… Я уверен в источнике… Хорошо, буду через пятнадцать минут.

* * *

Сознание Бахмана то погружалось во мрак, то из него выныривали какие-то видения, больше похожие на забытые воспоминания. Сквозь пелену он слышал слова «сотрясение мозга», «сердечная недостаточность», «перелом ребра», «пробито легкое». Он осознавал, что это о нем. Но ему было почему-то все равно. Возможно, так действовал укол.

Он вспомнил, как делал трость, которую у него только что украли. Он изготовил ее не больше месяца назад. Пришло вдохновение, он увидел совершенную форму рукояти, и затейливый узор, выложенный драгоценными камнями. Замысел каждой его трости приходил к нему именно так: как целостное видение. Однажды, несколько лет назад, Бахман, просматривая фотографии своих тростей, обнаружил, что узоры, которыми они украшены, графически связаны друг с другом. При желании трости можно было расположить рядом таким образом, чтобы узор перетекал с одной трости на другую. Это показалось ему странным, тем более что расположение тростей по узору не было хронологическим: свое место рядом друг с другом находили трости, изготовленные в разное время. Бахман никому не сказал об этом маленьком открытии, но подумал, что какой-нибудь историк ювелирного дела наверняка заметит эту закономерность, и построит красивую гипотезу о тайном замысле ювелира. Улыбнувшись воспоминанию, он провалился в тяжелое глубокое забытье.

* * *

Алекс, вернувшись в холл, застал друзей в молчании.

– Что? – спросил он.

– Операция Борьки кончилась, – сказал Макс. – Все прошло не очень хорошо.

Алекс побледнел и сел в кресло.