Прикрыв дверь, я распечатала конверт. Там был один листок бумаги, и на нем неровным почерком было выведено: «Немедленно уезжайте домой к отцу. Вам грозит большая опасность».

Я не могла оторвать глаз от этой записки. Почерк мне был не знаком, и я подумала, что кто-то специально писал корявыми буквами, чтобы невозможно было определить, кто это сделал. Под запиской не было подписи, на конверте не было адреса.

Кто же подсунул мне под дверь письмо? И что это значило? Неужели еще одна шутка?

Но этот кусочек бумаги был вполне осязаемым. Никто не мог бы в этот раз сказать, что я все это придумала.

Подойдя к окну, я выглянула на улицу. Сердце у меня гулко забилось в груди: я увидела, как от нашего дома поспешно удаляется фигура, и я узнала ее — это была Дамарис!

Но я все это время считала, что Дамарис участвует в заговоре против меня. Да и как я могла думать иначе, если она тогда была со мной рядом, видела монаха и потом заявила, что его не было?

Я оглянулась и посмотрела на записку. Я не допускала мысли, что она замешана в этом деле вместе с Саймоном. И все же положение дел становилось критическим. Факты говорили сами за себя: надо было посмотреть правде в лицо. В рождественскую ночь я видела их вместе, и то, что я почувствовала за их словами, глубоко поразило меня. Но я никак не могла поверить, что Саймон участвует в этом. Мой здравый смысл говорил мне, что это так, но, как ни странно, мое женское чутье отказывалось в это верить.

Кто-то послал Дамарис с запиской ко мне. Люк? Но он мог и сам это сделать. Доктор Смит? Я опять посмотрела на почерк, но поскольку я уже раньше видела, как он пишет, то пришла к выводу, что ни при каких обстоятельствах доктор это написать не мог.

Потом я вспомнила все подробности своего визита в их дом. Вспомнила больную женщину, его жену, из-за которой он так разочаровался в семейной жизни и с головой ушел в работу. Этот корявый почерк мог принадлежать той больной женщине, если она волновалась.

Положив записку в карман, я завернулась в теплую накидку и вышла из комнаты. Помедлив на лестнице возле певческой галереи, я открыла дверь туда и заглянула внутрь: может быть, там кто-нибудь прячется?

Но там никого не было.

Я спустилась вниз, прошла через холл и вышла из дома.

Дул резкий пронизывающий ветер, но я не обращала внимания на погоду. Я спешила прочь от дома, оглянувшись назад только раз — чтобы удостовериться, что за мной никто не идет. Никого не было видно, но у меня было такое ощущение, что из каждого окна за мной кто-то наблюдал.

Не останавливаясь, я дошла до дома доктора Смита. В этот раз он показался мне более мрачным, чем во время моего первого посещения. Жалюзи везде были опущены, и ветер свистел в елях, растущих около дома.

Я позвонила в колокольчик, и служанка впустила меня.

— Доктора дома нет, миссис Рокуэлл, — сказала она.

— Я пришла повидать миссис Смит.

Она удивленно посмотрела на меня:

— Я доложу ей, что вы пришли.

— Пожалуйста, передайте ей, что я очень хочу видеть се по важному делу.

Служанка как бы нехотя удалилась, а я осталась гадать, что мне придется делать, если миссис Смит откажется принять меня. Тогда я могу спросить, дома ли Дамарис, Я потребую у нее объяснений, я спрошу, не она ли приносила мне записку, я попытаюсь выяснить, почему она отрицала, что видела монаха и какую роль в заговоре против меня она играла и продолжает играть. Я не собиралась отступать. Мне нужна была правда — и немедленно!

Через несколько мгновений вернулась служанка.

— Миссис Смит примет вас, — сказала она. Я последовала за ней вверх по лестнице в ту комнату, где я уже была один раз.

К своему удивлению, в комнате ее матери я обнаружила Дамарис. Она стояла возле ее стула и, казалось, прильнула к ней как бы в поисках защиты. Миссис Смит выглядела еще более усталой и изможденной, чем в тот раз, когда я ее видела. Глаза ее казались огромными и горели каким-то непонятным огнем.

Она сказала тихим ровным голосом:

— Доброе утро, миссис Рокуэлл. Как хорошо, что вы зашли к нам.

Я прошла вперед и взяла ее протянутую руку. Дверь за служанкой закрылась, и мы остались втроем.

— Зачем вы пришли сюда? — торопливо спросила она. — Именно сюда вам ни в коем случае не следовало приходить.

Я вынула из кармана листок бумаги и протянула ей.

— Вы кому-нибудь показывали это? — спросила она.

— Никому.

— Зачем… почему вы пришли сюда?

— Потому что думаю, что эту записку написали вы и отослали ее мне. Я видела, как Дамарис выходила из нашего дома.

Она молчала.

Тогда я не выдержала и выкрикнула:

— Ведь это вы написали ее, разве не так?

Дамарис обняла одной рукой свою мать.

— Не волнуйся, — обратилась она к ней. Потом с вызовом посмотрела на меня: — Вы заставляете ее страдать.

Я ответила:

— Полагаю, что ваша мать могла бы помочь мне узнать, кто заставляет мучиться меня.

— Не беспокойся, детка, — сказала миссис Смит своей дочери. — Она пришла сюда, и это очень неразумно с ее стороны. Но она уже здесь, и надо подумать, что я могу сделать.

— Ты ведь уже и так…

— Ах, если бы она последовала моему совету!

— Какому совету? — требовательно спросила я.

— Уехать отсюда. Не откладывая отъезд ни на минуту. Немедленно вернуться в дом к своему отцу. Если вы этого не сделаете… будет слишком поздно.

— Откуда вы знаете?

— Я многое знаю, — устало ответила она.

— Скажите мне, это вы написали записку?

Она кивнула.

— Потому, что я знаю, что вам надо немедленно уехать, если вы хотите родить живого ребенка.

— А почему я должна доверять вам?

— Какая же мне выгода оттого, что я вас предупрежу?

— Вы ведь видите, что я не в силах разобраться что к чему.

— Вижу. Вы упрямы. Не послушались моего совета и не уехали. Вам бы всё тайны раскрывать. Вы слишком смелая женщина, миссис Рокуэлл.

— Так расскажите мне о том, что вам известно, — сказала я. — Вы обязаны это сделать.

— Мама! — ужаснулась Дамарис, и с ее хорошенького личика слетела маска равнодушия. Было видно, что она страшно боится.

Я взяла ее худую холодную руку в свою.

— Вы должны сказать мне, миссис Смит… Вы же сами чувствуете, что должны!

— Пока я не расскажу вам обо всем, вы ведь не поверите мне… и никогда не поймете.

— Тогда расскажите мне все до конца.

— Это длинная история. Она длится уже много лет.

— Я не спешу.

— Ах, вы ошибаетесь! Вам как раз необходимо поспешить.

— Я не уйду, пока вы мне все не расскажете.

— А если я смогу убедить вас, что ваш ребенок в опасности, что вы сами в опасности — вы уедете сегодня же в дом к вашему отцу?

— Если я найду это нужным, то уеду сразу.

— Мама, — умоляюще произнесла Дамарис. — Ты не должна… ты не смеешь!

— Ты все еще боишься, Дамарис?

— Как и ты, мама. Мы обе боимся… Мы уже привыкли бояться!..

— Да, — сказала миссис Смит. — Я боюсь. Но я думаю о ребенке… и о ней. Не можем же мы спокойно остаться в стороне и наблюдать, как это с ней случится… а, Дамарис? Нам сейчас нельзя думать о себе… надо подумать прежде всего о ней.

От нетерпения я уже готова была выйти из себя:

— Вы должны сказать, — повторяла я. — Говорите!

Она все еще колебалась, потом, будто собрав все свои силы, она начала свой рассказ.

— Я вышла замуж против воли моей семьи. Вам может показаться, что это не имеет отношения к нашему разговору, но я просто хочу объяснить вам, откуда мне известно…

— Да-да, конечно, — нетерпеливо перебила я.

Она перебирала пальцами одеяло, которым были укутаны ее колени.

— У меня было небольшое, но зато мое собственное состояние. Как вам известно, если женщина выходит замуж, ее состояние становится собственностью ее мужа. Ему хотелось иметь состояние — и он женился на мне. Я была о нем высокого мнения. Он был предан работе врача, и я собиралась помогать ему в этом, работая вместе с ним. Его пациенты обожали своего доктора. Ради них он готов был пожертвовать собой. Но… видите ли, на самом деле существовало два разных доктора. Один из них общался с друзьями, лечил больных, одним словом — был очаровательным человеком, заботящимся о благе других. И совсем другим этот доктор был дома. Это были два разных человека. Ему нравилось играть роль благородного врача, но не мог же он играть ее все время, правда, Дамарис?

Дамарис еле выдавила из себя:

— Ты не должна… ах, ты не должна!.. Если он узнает…

— Так вот, — продолжала миссис Смит. — Он не считал себя простым смертным, какими были мы — все, кто окружал его. Он достиг прекрасных результатов в работе, а ведь начинал он очень скромно и бедно. Мне это понравилось с самого начала. Но вскоре он устал разыгрывать передо мной эту роль. Это было еще до того, как родилась Дамарис. А потом он очень разозлился, что появилась она — дочь, а не сын. Он хотел сына — чтобы он в точности походил на него, а значит, в его глазах, был совершенством. Дамарис очень быстро поняла его натуру. Помнишь, Дамарис, как ты где-нибудь играла, счастливая и довольная — ведь дети быстро все забывают, и когда они радуются хотя бы один час, им кажется, что всегда так и было. Потом мы слышали его шаги в холле, и ты прибегала и прижималась ко мне от страха, помнишь?

— Он плохо обращался с вами? — спросила я.

— Не в физическом смысле. Нет, это на него не похоже. Но он ненавидел меня. Да это и понятно. Сначала ему нужны были мои деньги, и он получил их; но после нескольких неудачных попыток иметь сына я стала ему просто не нужна. Эти долгие годы, полные ужаса и тоски… Не знаю, как я пережила их.

— Так, значит, меня пытался уничтожить доктор Смит. Но почему? Почему?

— Я вам скажу и об этом. Я знакома с его приемной матерью. Она живет здесь недалеко в маленьком домике на торфяниках. Ей принесли его, когда он был совсем крошкой. Он был сыном цыганки, которая на время оставила своих сородичей и работала на кухне в Ревелз. Ее мужем был цыган по фамилии Смит. Но когда у нее родился ребенок, она отказалась от него и бросила. Сэр Мэтью проявлял интерес к этой девушке. Не знаю, был ли он ее любовником, но Деверел всегда думал, что это было именно так. Он полагал, что является сыном сэра Мэтью. Теперь вы догадываетесь?

— Да, кое-что становится ясным, — сказала я.

— А когда сэр Мэтью дал ему образование и возможность получить специальность врача, он окончательно уверился в этом. Он женился на мне и назвал нашу дочь Дамарис, потому что Рокуэллы всегда выбирали имена из Библии для своих детей. Но хотел-то он сына. Он хотел увидеть своего сына в Ревелз. Поэтому…

Она обернулась к Дамарис, та тихонько плакала.

— Я должна рассказать ей обо всем, — успокоила она ее. — Это единственный выход. Надо было сказать ей обо всем еще раньше. Но ты ведь знаешь, как мы всегда боялись его гнева.

— Пожалуйста, продолжайте!.. — взмолилась я.

— После нескольких выкидышей меня предупредили, что больше детей мне иметь нельзя. Но… он все же хотел сына! И я опять попыталась. Но сына не было. Ребенок родился мертвым, а я… с тех пор я осталась инвалидом. Представляете, как он ненавидит меня! Ведь я даже сына не смогла ему родить! Думаю, он просто избавился бы от меня, если бы не Дамарис. — Она протянула руку и погладила дочь по волосам.

— Ты видишь, детка, какое-то влияние на него мы все-таки имеем. — Потом она обратилась ко мне: — Это было четыре года назад — моя тщетная попытка родить ему сына. Хотя и до этого я не была очень крепкой, но все же принимала участие в местной жизни. Даже играла роль на историческом празднике… правда, всего лишь роль монаха. У меня и костюм сохранился — по крайней мере, еще несколько месяцев назад он у меня был.

Затаив дыхание, я спросила:

— Так значит, это ваша ряса?

— Да, моя. Она хранилась у меня, я немного сентиментальна в таких делах. Это мне напоминало о тех днях, когда я еще не была больна.

— Но Дамарис помогала ему, — с укором произнесла я. — Она клялась, что ничего не видела.

— Я была вынуждена, — прошептала Дамарис со слезами на глазах. — Он говорил мне, что надо делать. Мы всегда подчинялись ему. И не осмеливались перечить. Я должна была проводить вас на развалины… не очень быстро… чтобы он добрался туда раньше нас. А потом, когда он появился, мне следовало притвориться, что я ничего не видела. Из развалин есть проход к дому. Он нашел его, еще когда был мальчиком. Поэтому, когда вы пришли, он уже был в доме.

Теперь, когда все самые важные факты были у меня в руках, все начало совпадать. Выстраивалась цельная картина событий. Меня вдруг обуяла дикая радость по той простой причине, что желание, загаданное мной у Колодца в Несборо, сбылось: это был не Саймон.