Виктория Холт - Счастье и тайна

Итак, несмотря на то, что тело мое подчинилось, мой мозг продолжал бороться.

Так мы тряслись в этом экипаже — я в полусознательном состоянии, и преступный «доктор» рядом со мной. Я собирала последние силы, чтобы бороться с навалившейся на меня сонливостью, которая, убаюкивая, пыталась погрузить меня в полное забытье.

Я понимала, что меня везут в Уорстуисл.

Мы были одни в экипаже, и возница нас не слышал. Легкое покачивание и стук копыт, казалось, говорили мне: «Над тобой нависла угроза. Борись с ней! Изо всех сил! Еще есть время. Но как только ты попадешь в это мрачное серое здание… выбраться оттуда будет совсем нелегко».

Я не войду туда. Никто не сможет сказать моему ребенку, что когда-то его мать была пациенткой Уорстуисл!

— Не надо противиться, Кэтрин, — мягко сказал доктор.

Я попыталась что-то сказать, но под влиянием лекарства у меня ничего не вышло.

— Закройте глаза, — тихо говорил он. — Вы сомневаетесь, думаете, что я не буду о вас заботиться? Вам нечего бояться. Я буду навещать вас каждый день. Я буду присутствовать при рождении вашего ребенка…

У меня внутри зазвучали слова: «Вы дьявол!..» Но вслух я опять ничего не смогла выговорить.

Меня пугало ужасное желание заснуть, которое пронизывало каждую клеточку моего тела и не давало мне бороться за свое будущее и за будущее своего ребенка.

Подсознательно я понимала, что он так и задумал с самого начала: поместить меня в Уорстуисл, пока ребенок не родился, навещать меня там и, убедившись, что у меня родился мальчик, сделать так, чтобы в один прекрасный день он был мертв.

Если бы у меня родилась девочка или ребенок родился бы мертвым, тогда я больше не интересовала бы его, потому что не представляла никакой угрозы для того, чтобы Люк унаследовал Ревелз и женился на Дамарис.

Но как я ни сопротивлялась, я все равно находилась в полусознательном состоянии. И я копила остаток сил для того момента, когда экипаж остановится и он позовет сильных мужчин помочь ему поместить еще одну сопротивляющуюся жертву в эту мрачную тюрьму.

Экипаж остановился.

Мы приехали. Меня подташнивало, и голова кружилась. Я все еще была в полусознании.

— Кэтрин, дорогая, — сказал он и обнял меня одной рукой. Я опять подумала, что его нежное прикосновение хуже, чем удар. — Вам нехорошо. Это ничего. Путешествие закончено. Здесь вы обретете покой. Больше никаких фантазий… видений… Здесь за вами присмотрят.

— Послушайте, — начала я, растягивая слова, так как язык не слушался меня. — Я… я не пойду туда.

Он улыбнулся.

— Предоставьте это мне, дорогая, — прошептал он.

Послышался звук торопливых шагов, и рядом со мной оказался какой-то мужчина. Я почувствовала, как он взял меня под руку.

Они переговаривались.

— Она соображает, куда ее везут…

Доктор отвечал:

— У них бывают моменты просветления. Да, иногда их так жалко!

Я хотела закричать, но не могла. Ноги у меня подгибались, и меня потащили вперед почти волоком.

Я увидела, как большая железная дверь распахнулась. За ней виднелось крыльцо, над ним название учреждения, которое вселяло ужас в сердца и умы многих.

— Нет! — в отчаянии рыдала я.

Но их было так много, и они были настолько сильнее меня!

Вдруг я услышала стук копыт. И доктор выкрикнул:

— Скорее! Ведите пациентку внутрь!

В его голосе мне почудился страх, хотя лишь минуту назад он звучал мягко и самоуверенно.

И в этот момент все мое существо вернулось к жизни: я поняла, что надежда заставила мою кровь бежать быстрее.

Голос, который я так хорошо знала и любила, выкрикнул:

— Какого черта? Что это вы делаете?

И он оказался рядом — человек, которого я хотела забыть и не смогла. Он пришел, как рыцарь в древние времена, чтобы спасти меня.

— Саймон, — всхлипнула я и упала к нему в объятия.

Больше я не боролась с усталостью — я покорилась ей и провалилась в темноту.

Теперь я была не одна. Рядом был Саймон, и он продолжит борьбу за меня.

Итак, в этот страшный день я все-таки не попала в Уорстуисл. Саймон помешал этому. Когда я боролась там на певческой галерее, Мери-Джейн со всей скоростью, на которую она была способна, побежала в Келли Гранж рассказать, что происходит. Ей удалось услышать часть разговора, из которого она поняла, что доктор собирается увезти меня, и она догадалась куда.

Саймон сразу отправился в Уорстуисл, и, хотя я не видела, как он отстаивал мою свободу, я знала, что это ему удалось.

Он предстал перед Деверелом Смитом и обвинил его при всех в убийстве Габриела. Заведующему он пригрозил, что тот может лишиться своей должности, если осмелится поместить меня в это заведение, полагаясь только на слова доктора Смита. Я представляла себе, сколько силы чувствовалось в нем, когда он боролся за мою свободу и жизнь моего ребенка.

Разумеется, он победил. Саймон всегда выходил победителем. Его нельзя было сломить, если он чего-то хотел добиться. Я уже успела это понять. Мне именно это в нем и нравилось.

Иногда я думаю, что должен был испытывать Деверел Смит, стоя возле Уорстуисл и понимая, что весь его тщательно продуманный план рухнул в последний момент. Ведь если бы ему удалось упечь меня туда в качестве пациентки с диагнозом «сумасшествие», то было бы очень трудно доказать потом, что я была в здравом уме и не находилась в состоянии помешательства, хотя бы временно.

Но Саймон успел.

Он отвез меня в Келли Гранж, где Хагар уже ждала меня, и я оставалась там до рождения ребенка.

Роды наступили преждевременно, да это и неудивительно, но мой Габриел скоро набрал вес и стал крепким малышом. Мы с Хагар просто обожали его; я думаю, что Саймон — тоже. Но он хотел сделать из него настоящего мужчину и редко пускался с ним в нежности. Я не возражала. Мне хотелось, чтобы Габриел вырос таким мальчиком, который хотел бы, чтобы к нему относились как к мужчине, а не как к ребенку. Я хотела видеть его сильным.

Но еще до рождения Габриела произошли кое-какие события.

Я часто думала о Девереле Смите — о том, как он был уверен в своих силах; мне кажется, он обожествлял себя, ставил себя выше других, считал, что он умнее их и может перехитрить кого угодно. Он не верил, что может проиграть. У него были свои счеты с жизнью, и он собирался компенсировать то, что ему было недодано. Он верил, что является сыном сэра Мэтью и что никто не сможет помешать ему в его притязаниях на наследство. Габриел был законным сыном, рассуждал, он, зато он — Деверел — был старшим сыном. И он убрал его со своего пути.

Нам так и не довелось узнать, как это случилось. То ли Габриела заманили на балкон, то ли он по своей воле вышел туда, а там его уже ждали. Это осталось тайной… Но доктор убил Габриела, чтобы освободить дорогу Люку, а потом, когда он женился бы на Дамарис, доктор смог бы наконец жить в Ревелз. Подбираясь исподволь своими зловещими методами к людям, он постепенно стал бы хозяином Ревелз. Он ведь умел проникнуть в душу человека, нащупать его слабости, и потом использовать это, чтобы подавлять тех, кто жил с ним бок о бок, и управлять ими.

Он наслаждался своей властью над людьми. Гораздо позже Рут призналась мне, что он узнал об одном ее неблагоразумном поступке. У нее была любовная связь после Смерти мужа, которая могла бы вызвать страшный скандал, если бы стала достоянием гласности. Не то чтобы он открыто говорил ей: «Если вы меня не поддержите, я всем расскажу о том, что вы так хотите сохранить в тайне». Нет! Но он намекал, что ему все известно о ней, и взамен на его молчание он рассчитывает на ее поддержку и внешние проявления дружбы. Так незаметно он перетянул ее на свою сторону, и она всегда делала вид, что рада видеть его в Ревелз, при первой же возможности демонстрируя свою доброжелательность.

Возможно, он имел какую-то власть и над сэром Мэтью. Во всяком случае, он не сомневался в поддержке со стороны сэра Мэтью и Рут в вопросе женитьбы Люка на Дамарис.

Я часто думала, что бы могло твориться в этом доме, если бы не Саймон. Меня бы здесь и в помине не было, мне даже теперь страшно себе представить, какое будущее мне было уготовано. Зато я прекрасно представляла себе, какой была бы жизнь в Ревелз, если бы он был здесь хозяином: все были бы во власти его мягких, на первый взгляд, но цепких и злобных рук.

Но этому не суждено было сбыться. Все его планы рухнули… из-за сильного и смелого мужчины!

Он, должно быть, очень ненавидел Саймона. Но тот отвечал ему тем же самым. Он не оставил ему надежды на пощаду, и Деверел Смит это почувствовал. Когда он встретился лицом к лицу с Саймоном у ворот в Уорстуисл, он впервые понял, что перед ним противник гораздо сильнее его.

Он погиб — как и жил — очень драматично. Когда Саймон потребовал предоставить ему экипаж, чтобы отвезти меня в Келли Гранж (ведь он прискакал в Уорстуисл на одной из своих самых быстрых лошадей), ему подали двуколку и он поднял меня на руки. А в это время, когда мы еще только собирались уезжать, доктор Смит был уже в Ревелз.

Он прошел прямо в дом на верхний этаж восточного крыла, на тот единственный балкон, с которого еще никто не падал и не разбивался. В последнем отчаянном порыве он бросился вниз с балкона, как бы даже этим поступком стараясь всем доказать то, в чем он старался всю жизнь убедить себя — он был членом этой семьи, и Керкленд Ревелз значил для него не меньше, чем для любого другого члена этой семьи, которые родились здесь и всю жизнь провели в этих стенах.

Вот, пожалуй, и все. После смерти мужа здоровье миссис Смит улучшилось, и она уехала вместе с Дамарис. Потом я узнала, что Дамарис блестяще вышла замуж в Лондоне. Люк начал учиться в Оксфорде, наделал кучу долгов и ввязался в историю с какой-то женщиной. Сэр Мэтью ворчал, что это все, наверно, из-за возраста, — ведь он сам через все это когда-то прошел. Рут тоже изменилась. Она стала относиться ко мне более искренне, и хотя мы так и не стали большими друзьями, она раскаивалась в том, что с готовностью помогала тогда доктору в его планах, хотя и не подозревала о его зловещих намерениях. Сара, как и прежде, оставалась моим хорошим другом. Она радостно сообщила мне, что закончила свою картину. На ней, кроме Габриела и Фрайди, была и я, но уже не в тюремной камере, а в своей комнате. Она тогда хотела предупредить меня, так как знала, что мне грозит близкая опасность, но не знала тогда, что монах и доктор — одно и то же лицо, и это сбивало ее с толку. Она была счастлива, что опасность миновала, и так же, как и я, с нетерпением ждала появления на свет моего ребенка…

И вот наступил тот прекрасный день, когда родился Габриел и стало известно, что он будет жить, а я скоро оправлюсь от тяжелых испытаний, которые для меня оказались еще более суровыми, чем могли бы быть — из-за огорчений, перенесенных мной в предыдущие месяцы. Я прекрасно помню этот момент: я лежала, обняв своего ребенка, испытывая ни с чем не сравнимое чувство покоя и усталости — одно из самых прекрасных ощущений, подаренных женщине природой. Ко мне приходили, меня поздравляли и неожиданно пришел Саймон.

Он уже говорил мне, что давно начал подозревать Деверела Смита. После смерти доктора он обнаружил проход в потайные помещения со стороны монастыря. Тогда утром, накануне Рождества, нам с Мери-Джейн не хватило совсем немного времени, чтобы закончить свои поиски. Стоило нам отодвинуть камни, которые в порыве отчаяния Мери-Джейн пнула ногой, и перед нами открылась бы лестница, ведущая вниз — в ту часть подземного хода, где она потом нашла одежду монаха. В конце концов мы узнали, что ход, соединяющий дом с подвалами, был построен одновременно с самим домом. Принимая во внимание чрезвычайные обстоятельства, которые могли возникнуть в любой момент, нельзя было пренебрегать таким отличным местом, где можно было укрыться, притом рядом с домом.

Несколько лет спустя, обследуя проходы, я обнаружила небольшое углубление, заваленное камнями. Отодвинув их, я увидела останки Фрайди. Тогда я догадалась, что Деверел Смит, должно быть, отравил ее и закопал в этом месте. От нее остались только кости.

Саймон пришел к выводу, что целью доктора было помешать мне родить живого ребенка, чтобы Люк унаследовал Ревелз и женился на Дамарис.

— Вот почему, — объяснил он мне, — я уделял ей столько внимания. Я видел, что молодой Люк не очень интересует ее, она скорее притворяется в его присутствии, и мне захотелось посмотреть, как будет вести себя ее отец, если за ней попытается ухаживать кто-нибудь другой.

— Разумное объяснение, хотя всему этому можно найти и другую причину.

— Какую же? — поинтересовался он.