Все, это норма для него. Ничего иного с алкогольной составляющей не принимал никогда.

Вот и Юрий в отца пошел – непереносимость спиртного. Да он и не любил, даже запах алкоголя его отвращал, что, впрочем, не мешало ему участвовать во всех студенческих загулах и веселиться наравне с хмелеющими товарищами.

Вы когда-нибудь были на крутой студенческой пьянке? Нет? Да?

Так вот, как правило, после первой же рюмки всем становится по барабану, кто что и сколько пьет, народ занят общим весельем, шутками-прибаутками, хохотом, заигрыванием, флиртом и прочим.

Практически до самого пятого курса никто из одногруппников и друзей по общаге и не подозревал, что Костромин не пьет, а он и не распространялся о такой особенности, да и зачем? Объяснять кому-то? Выяснившийся факт показался открытием вселенского масштаба – как это? Да ладно, да не может быть! Юрик, ты ж с нами всегда…

А он и всегда. Первую рюмку делал вид, что пьет, переставлял соседу по столу, а потом наливал себе воды. Никто и не замечал, а для куражу ему напиваться не требовалось, он и так веселился от души и участие принимал во всех идиотских мероприятиях пьяных товарищей и… и спасал их не раз, и вовремя выдергивал смываться при необходимости, и тащил на себе в общагу, и прикрывал от последствий, и лечить страждущих с бодуна приходилось ему же.

Но! Эта его особенность однажды даже сыграла Костромину на руку в работе.

Наверное, никому не надо объяснять, что такое сплоченный мужской коллектив строителей. Эдаких мужиков, заматеревших в этом деле. Нет? Не надо объяснять? Вот и ему не требовалось – он уж насмотрелся, когда подрабатывал во время учебы, первая запись в трудовой книжке появилась у него в семнадцать лет: «разнорабочий» в строительно-монтажном тресте.

Так вот, вышел Юра на работу в первый день – начальник начальником, в костюмчике, только касочка красная на голове, мальчонка двадцати двух годов, а, на минуточку, две тысячи первый год – разруха во всем, только-только выколупываться страна из кое-чего сильно пахнущего начинала, а в строительном деле ситуация такая, что слов приличных не подобрать. И мужики в его подчинении не гастарбайтеры какие, а все как на подбор зубры местные, в возрасте от тридцати пяти и выше. Можно представить их отношение к мальчонке: только-только со студенческой скамьи – и руководить ими взялся!

Да сейчас-с-с!

Ну и понеслись проверки на слабо со всеми вытекающими провокациями и саботажем. Костромин не зря уж пять лет по стройкам оттарабанил, в психологии таких вот работяг разбирался, и в том, на что они способны, тоже, и отпор давал соответствующий. Кому и в рожу от него прилетело, кого уволил к той самой матери, кого и в каталажку отправил за особо лютый саботаж с последствиями. Но авторитет свой, который довольно быстро умудрился завоевать у пролетариата хитроватого, закрепил окончательно и бесповоротно после одного случая.

Накануне ноябрьских праздников в обед мужики-строители сели кружком за стол и выставили водочку под закусь, считай, уж точно никто вечером работать не станет, без вариантов. Хорошо хоть день отстояли под сорванный от матов и крика голос Костромина. Ну и позвали они начальника молодого с ними-то разделить застолье предпраздничное, выказали уважение достойное.

Костромин на зов подошел, посмотрел на разложенную на газетках немудреную снедь, на мужиков, добреющих в предчувствии принятия водочки, и, тяжко вздохнув, признался с некой грустинкой в тоне, специально наигранной:

– Не, мужики, нельзя мне, – и выдохнул тяжко.

– А что так, Максимыч? – участливо поинтересовался бригадир. – Болен, что ли, иль закодировался?

– Вот именно, – кивнул Костромин.

– Да ты чё! – посочувствовал и не поверил бригадир. – Такой молодой, и уже того… – Он щелкнул пальцем по горлу известным жестом и уточнил: – Нельзя?

– Нельзя, – подтвердил грустно Юра и посмотрел с наигранной тоской на бутылку водяры на столе.

– Ну, ты даешь! – восхитился один из мужиков. – Чё, заливал всерьез? Без базара кодернулся?

– Так я ж на стройках с семнадцати лет, – снова прямо не ответив, пояснил он. – Подрабатывал, пока в институте учился. Сами понимаете, – и еще разок, закрепив успех, вздохнул тягостно.

– Ну, дыть… – выказал общее сочувствие бригадир, несколько даже смутившись.

– Да-а-а, – протянул с большим уважением один из работяг, с особым сочувствием глядя на Костромина. – Видать, поколотила тебя жизнь, паря.

Юрий пожелал работягам приятного аппетита, дежурно-начальственно напомнил не засиживаться и не злоупотреблять до недоразумений, попрощался и ушел.

С тех пор мужики бывалые проявляли к нему немалое уважение, особый респект молодому начальнику.

А стройки в любом городе – это закрытое сообщество, где бригады, прорабы и тресты управления мигрируют от одного заказчика к другому, от одного подрядчика к третьему, и слухи в них распространяются так же быстро, как у медитирующих на скамейках под домом бабулек.

Таким вот образом за Костроминым и закрепилась слава бывалого крутого паренька-начальника, который про рабочих и их нужды все знает-понимает, и начальник справедливый да толковый, хоть и суров и осерчать может, и даже врезать если что, но за дело, да к тому же и сам лихоманки-жизни хлебнувший не по годам. Почитай, с детства на стройках вкалывал, аж здоровье потерял.

И с этой вот славой он и покатил дальше возводить свою карьеру.

А она росла, уж поверьте!

К тридцати одному году Костромин стал заместителем начальника одного из стройуправлений, входивших в тот самый главный холдинг. Их отделение занималось в основном строительством под ключ загородных коттеджей и домов в элитных поселках по всему Подмосковью и дальше по ближним к Москве областям.

Интересная должность и дело интересное, да только мотаться приходилось, как Ивану-царевичу на Сером Волке, посланному царем дурковатым за разными диковинами туда-сюда. А куда деваться? Такая вот работа.

Как-то пришел Костромин в одно крупное архитектурное объединение, с которым его фирма плотно сотрудничала. Ему требовалось встретиться с хозяином агентства, он же его генеральный директор в одном лице, по одному хлопотному и малоприятному делу – архитекторы сделали проект особняка для весьма известного и очень, ну очень медийного господина, но электропроводку в нем наметили настолько забубенную и бестолковую, что ее реально невозможно и даже опасно было делать по намеченному плану.

Заказчик же, ни ухом ни рылом не понимавший в строительстве и проектировании, и уж тем паче в электросетях, подмахнул проект, как говорится, «не глядя», когда ему показали, как это все шоколадно будет выглядеть в конечном исполнении на трехмерном макете в компьютерной графике, а как дошло до строительства, тут и поперли огрехи на каждом шагу.

Гондаров, хозяин того самого архитектурного объединения, матерился до небес, когда они разговаривали по телефону:

– Да я этого Федорова турну к такой-то матери!! – бушевал он. – Нет, ты представляешь, мне его рекомендовали как талантливого специалиста, да еще протежировали непростые люди, мои же заказчики и партнеры! Я работы его посмотрел, очень даже достойно, крепко сделано, ну и взял. А тут выяснилось, что он идиот мажорный, институт отсидел за деньги папаши для престижа, мол, я крутой, не менеджер вам какой, а гляди ты: архитектор, мать его разтак!! Папаня-то за него сам просить не стал, понимал, что я досконально проверю, уж больно много про этого деятеля знаю, не поверю, что сынок умным вырос. Но у парня любовница-покровительница нашлась такая, что даже папаша с ней на «вы» и шепотом, вот она и попросила за пацана настойчиво. А работы они мне подсунули его одногруппника, талантливого мальчишки с периферии, который тут тыкается-мыкается в Москве, пытаясь найти работу. Они б еще из этого дурня медика сделали, вот повезло бы нашей медицине!! Я когда его на первый проект поставил, ему все работы тот самый пацан и сделал, а я что, это проверить мог как-то?! Посмотрел – классно сделано! А тут одногруппник-то сплоховал: половину этого проекта рассчитал-расчертил, потом заболел и в больницу угодил. Так этот придурок сам проект и закончил! Я когда узнал, Юр, веришь, думал придушу крысеныша, а его папашу вообще засажу, есть у меня на него много чего, так меня прорвало от этих новостей! А потом поутих и вздохнул, признаваясь, что пригодится еще папаша-то идиота. Ну, а самого на куски порву! Не поленюсь, самолично обзвоню всех коллег, предупрежу. Или вон Зинаиду попрошу, у нее лучше получится, – и тут вспомнил что-то и взревел от досады. Ах да! Еще и эта напасть на меня!

– Какая? – усмехнулся пылкости возмущения Костромин.

– Да Зинаида моя заболела! И серьезно. Пришлось в клинику класть, оперировать будут, и сколько она после этой канители восстанавливаться станет – кто знает! А у меня тут бюро без нее пропадай! Давайте закроемся!

Зинаидой Кузьминичной звали секретаршу Гондарова, даму неопределенного уже, после сорока лет, возраста, архитектора по образованию и воистину гениального делопроизводителя, которая работала с Антоном со дня основания фирмы.

Он берег ее, как страна свой Алмазный фонд, и считал практически членом семьи и чем-то вроде Родины-матери на работе. Она настолько находилась на своем месте, что представить кого-либо иного на нем было невозможно, даже умозрительно. Зинаида «фильтровала» проекты, прошения, посещения, отсеивая все вздорное, рвавшееся через ее приемную к любимому начальнику с удивительным чутьем, жесткостью и точностью. Вот сто пудов, если бы она была на месте, проект слажавшего дебила не прошел бы дальше мусорной корзины у ее стола.

– Да ладно, – поддержал шефа Юра. – Обойдется. Как-нибудь перетерпите без нее.

– Не зна-а-аю, – протянул задумчиво Гондаров, продолжая делиться переживаниями: – Ты не представляешь, какие мне кадры присылают из агентства ей на замену! Двух девуль уже турнул так, что только ягодицы по коридорам сверкали, когда они ноги уносили. Сегодня вон третью прислали. И я не понимаю: вроде же агентство солидное, серьезное, я четко изложил, что мне требуется, а они мне «постельный» вариант отправляют. Как сглазил прям кто. А… – от досады протянул он и вернулся к предмету их беседы просительным тоном, присовокупив к имени Костромина отчество для убедительности: – Так ты, Юрий Максимович, давай сам посмотришь и по-быстрому толково все исправишь, как ты умеешь. А? Понимаю, что тебе не по статусу, да только кто ж кроме тебя с этим влет справится? А нам шустро надо, ты ж понимаешь! Я в долгу не останусь, ты знаешь.

– Да, знаю, Антон Михайлович, – вздохнул в ответ тяжко Костромин и поспешил успокоить: – Ну, давай я к часикам трем подъеду и вместе посмотрим, что можно сделать. Сам понимаешь, короб выведен, а это полная… Но варианты есть, я уж прикидывал.

– Вот за это тебе спасибо великое! – обрадовался Гондаров и поспешил закончить разговор: – Давай. Жду.

Вот по такому неприятному, но, увы, иногда случавшемуся в строительстве форс-мажору и прибыл Костромин в известное архитектурное агентство.

Распахнув дверь в приемную, он в самый последний момент успел остановиться, чтобы не налететь со всего разгона на большую коробку с логотипом крупной фирмы-производителя канцтоваров, стоявшую прямо на входе в комнату.

Ругнулся сквозь зубы – и какого, спрашивается, она тут стоит, а? И, обойдя препятствие, вошел в приемную и замер от открывшейся его взору картины!

Вполне себе волнующей, надо сказать, картины!

На лежавшей на полу специальной папке для чертежей больших форматов стояла на коленях девушка, вернее, самой девушки было не видно, зато очень, ну очень хорошо и в самом наилучшем ракурсе для мужского богатого воображения вырисовывался ее замечательный, такой прямо… ум! задик, плотненько обтянутый так называемой юбкой-карандаш, прелестные ножки из-под нее, заканчивающиеся острыми каблучками модельных туфелек.

Картинка, что и сказать, – на загляденье! Красота! Девушка, понятное дело, не просто так себе стояла на коленях, а с конкретной целью: практически забравшись под стол, она доставала улетевшие туда бумаги.

Костромин постоял, полюбовался тылом незнакомки и решил, что не мешало бы и фасад увидеть. Он подошел к ней сбоку, присел на корточки и обратился к занятой делом барышне:

– Здрасте!

– Ой-й-й-й, – ответила девушка.

И произнесла она это странно: не ойкнула-пискнула от неожиданности и испуга, а как-то протянула таким тоном, словно ее застукали за чем-то запрещенным, но вполне невинным, например, за тайным поеданием варенья, которое специально спрятали до праздничного стола, и она как бы извиняется, заранее зная, что простят и особо журить не станут. Да и вообще не дернулась, не перепугалась и не засуетилась, что следовало ожидать в такой ситуации, а замерла с протянутой за бумагами рукой и, повернув голову, посмотрела на него.

– Здрась-сь-сьте, – произнесла она медленно, так же медленно кивнула и, продолжая стоять на коленях, вдруг перевела руку в его сторону и протянула для рукопожатия.