А он уйдет! Вот доест эту окрошку, возьмет вещи и уйдет! Туда, к той женщине! Пусть не сегодня, завтра – но к той женщине!

А Варька снова останется тут одна.

И, будь она неладна, с целой кастрюлей окрошки, которую, Юрий точно знал, приготовила специально для него.

Для него, твою мать!!

Костромину резко стало так плохо, что перехватило легкие спазмом и дышать оказалось невозможно, и говорить, и смотреть на нее.

– Мне надо руки помыть, – придушенно просипел он и кинулся в ванную, сбегая от этих ее всепонимающих весенних глазищ, смотревших на него с тревогой.

Он подставил лицо под струю холодной воды и продышался как-то через ненависть к себе. Было тошно от себя самого, но он справился, затолкал это отвращение подальше, вдохнул-выдохнул, выключил воду, вытер полотенцем лицо и вышел из ванной комнаты.

Но самообладания Костромину хватило ненадолго, стоило увидеть, как жена сидит на краю дивана, напряженная, натянутая, как струнка, сцепив руки в замок на коленях, и смотрит на него перепуганными глазами, ему тут же захотелось завыть от бессилия. Юрий сел на диван, но подальше от Вари, и тоже сцепил замком пальцы, сжал их с силой.

– Юра, что с тобой? – осторожно спросила его Варюха.

– Со мной, Варь, все то же самое, – глухо ответил Костромин.

И замолчал. И внезапно его прорвало, совершенно неожиданно, бесконтрольно, словно затопило страшной темной волной.

– Я сам себе отвратителен, Варь! – Он повернул голову и посмотрел на нее. – Я люблю тебя, мне без тебя плохо совсем, тошно, я ужасно по тебе скучаю, но я сплю с другой женщиной, потому что не могу преодолеть дикой сексуальной тяги к ней! Как тебе такая правда? Как тебе такой муж? – горько усмехнулся он и продолжил свое признание: – Она неприятна мне как личность, как женщина, как человек, я даже разговаривать с ней не могу, но я сплю с ней, и ради этого удовлетворяю ее капризы и позволяю ей собой манипулировать. – Он расцепил ладони и потер глаза. – Я мечтаю избавиться от нее и одновременно ужасаюсь при одной мысли потерять этот секс! Ты не представляешь, каким дерьмом и ничтожеством я себя ощущаю!

– Юра! – кинулась к нему Варвара утешать, обняла, как смогла, угловато, неудобно, но обняла. – Перестань, не надо себя уничтожать такой ненавистью! Это твоя тяга беда, и мы с ней справимся. Это как болезнь, понимаешь?

– Варька! – внезапно как очнулся Костромин и, резко повернувшись, ухватил ее руками за лицо и всмотрелся в глаза. – Ты прости меня, родная, прости, пожалуйста!

– Я прощу, прощу, – вдруг залилась она слезами.

– Ты только не бросай меня, Варюха! – просил с надрывом, эмоционально, уже ничего не слыша, Костромин, жадно вглядываясь в ее лицо. – Я все понимаю, я предал тебя, обидел ужасно, я изменяю тебе, но ты меня прости! И не бросай, прошу тебя!

– Я не брошу, не брошу! – пообещала она, продолжая заливаться слезами.

И вдруг Костромин, не выдержав, припал к ее губам долгим, сильным, почти болезненным поцелуем.

И они целовались, целовались, словно возлюбленные, давно потерявшие и считавшие друг друга погибшими, нежданным чудесным образом встретились, оказавшись живыми. И куда-то канула беда, и пропасть, разделявшая их, и полетели в стороны вещи, судорожно срываемые друг с друга.

Он что-то еще говорил, как в горячечном бреду, умолял, объяснял, целовал, и столько в этом их соединении было отчаяния, столько невозможности всего и столько больной и настоящей любви, что слезы смешивались на их лицах, и казалось, что рыдают даже их тела…

И Варвара чувствовала всем сердцем, всей душой, каждой своей клеточкой и всей своей любовью это его глубокое неодолимое отчаяние и душевную боль…

Как человек, угодивший в воду полыньи, пробитой стремниной в неотвратимую гибельность, затягивающей его глубинной черноты, цепляется из последних сил за крошащуюся под его пальцами льдину, срывая ногти и раздирая пальцы в кровь, уже зная, чувствуя, что пропал, пропал окончательно и безвозвратно, и все же, все же – спастись, спастись, пусть хоть в призрачной, невозможной надежде! Так и бился в Варвару Костромин в той самой последней отчаянной, уже практически невозможной надежде… и в любви!

Все-таки в любви!

Он заснул сразу после ошеломляющего, невероятного по силе, высоте и чистоте чувств оргазма. Все еще крепко прижимая Варюху к себе, не отпуская от себя и во сне, и положив голову ей на плечо. И Варвара осторожно, чтобы не потревожить этот очищающий сон, еле-еле дотянулась двумя пальчиками свободной руки за сброшенным на пол пледом, подтащила к себе, подняла одной рукой и укрыла их обоих.

Юрий спал совершенно расслабленно и мирно, а Варюха прижимала любимого к себе и рассматривала, не отрываясь. Он изменился за это время, выглядел старше своего возраста, морщинок добавилось, словно некая невидимая печать глубоких переживаний отразилась на его лице, и похудел немного, правда, мускулы проявились более рельефно.

Наверное, прошло около часа, когда Варвара почувствовала, что рука, на которой лежала голова мужа, окончательно затекла и сильно разболелась. Женщина постаралась как можно осторожней вытянуть руку, но Юра вдруг резко, в один момент проснулся.

– Рука, – извиняющимся тоном пояснила Варвара.

Костромин посмотрел на нее пристально, каким-то странным, глубоким взглядом, наклонился и поцеловал долгим, невероятно нежным, благодарным поцелуем и… и перелег на нее сверху и целовал уже все ее лицо медленно, пронзительно нежно.

И так же медленно и нежно они соединились и сливались воедино, смакуя и даруя друг другу каждое мгновение этой нежности…

А после снова невероятного, пронзительного оргазма Костромин сразу поднялся и, собрав свою одежду с пола, ушел в душ, не сказав ни слова. Варвара, услышав, как полилась вода, встала с дивана и оделась.

Провела рукой по диванной обивке, как будто благодарила за то, что сейчас здесь случилось с ними. Диван был именно такой, как и хотел Костромин – мягкий и низкий, и очень глубокий, такой, на котором и сидеть, развалившись и протянув ноги на кресло или пуфик, удобно, и лежать уютно, как в перине, и на котором они не раз занимались любовью и прекрасно помещались вдвоем.

Как сегодня.

Звук льющейся воды в ванной комнате прекратился, Варвара вздохнула, поднялась с дивана и пошла в кухню.

– Варь, – сухим покаянным голосом произнес у нее за спиной Костромин.

Она не отозвалась, застыла у столешницы с напряженной спиной, ожидая того, что он скажет, и уже зная, чувствуя, что именно он скажет.

– Я пойду, – через силу произнес Юрий.

– Да, – отозвалась хрипло она, кашлянула, развернулась к нему лицом и кивнула, отпуская его и освобождая от этой пытки. – Иди.

– Прости, – попросил он в который уже раз.

– Я стараюсь, – улыбнулась она болезненно и повторила: – Стараюсь, Юра. – И вздохнула, принимая наигранно легкий тон. – Сумка с вещами в гардеробе. Иди, забери.

– Да, – кивнул Костромин, поиграв желваками на скулах от душивших его эмоций.

И вышел из кухни.

Варюха передохнула, стараясь справиться с собой, ее взгляд упал на кастрюлю с окрошкой, и женщина вдруг заторопилась.

– Юра, подожди! – позвала она, выбегая в прихожую, когда он уже распахивал входную дверь.

Костромин остановился, повернулся и улыбнулся ей совершенно измученной улыбкой человека, терпящего пытку.

– Ты сегодня… – Она запнулась, но спросила-таки: – …пойдешь к ней?

– Нет, нет, – торопливо заверил он, даже головой покачал, – что ты.

– Подожди тогда секунду, – попросила Варюха и торопливо ушла.

И вернулась, неся в руке большой пищевой термос, который обычно давала мужу, когда он ехал в командировку.

– Вот, – протянула она термос Костромину. – Возьми. Это окрошка, ты же любишь, я ее для тебя готовила.

– Спасибо, – кивнул он, забирая термос. Сглотнул, пытаясь справиться с бушевавшими чувствами, шагнул было к жене, хотел что-то сказать, объяснить. – Варь…

– Не надо, Юр, – остановила она и сама шагнула к нему, оказавшись совсем близко, погладила по щеке, всмотрелась в его лицо. – Не надо такого отчаяния и боли. Не надо так уничижать себя, и такой черной вины не надо. Сходи в церковь, поговори с батюшкой каким, может, он тебе поможет и что-нибудь подскажет, – приподнялась на цыпочках, поцеловала Юрия в щеку и коротко в губы и прошептала: – И береги себя, не поддавайся ей, не сдавайся.

Он отпустил ручки сумки, она шлепнулась большой лягушкой на пол возле его ноги, прижал Варю к себе одной рукой, уткнулся лицом ей в волосы и прошептал:

– Я стараюсь, Варюх, стараюсь изо всех сил. – И попросил еще раз, совсем тихо, от самого больного своего сердца: – Прости…

Вдохнул глубоко, выдохнул, резко отпустил жену, поднял с пола сумку и ушел, не оборачиваясь.

Она не плакала, не сожалела.

Перестать стенать! – одернула себя Варвара. Хватит!

Не знаешь, чем помочь – для начала прекрати себя изводить! А там посмотрим, батюшка сказал: «Господь управит!» Вот пусть он и управляет, а она…

…легла спать, хоть и было совсем еще рано, но, словно охраняя ее разум от психологических перегрузок, организм заявил, что ему требуется отдых, и Варя буквально отключилась, стоило ей забраться в кровать и коснуться головой подушки.

На следующий день Варвара, как уже стало привычно, отправилась бродить по Москве и, проходя знакомыми улицами, вдруг поняла, что испытывает тягу снова поговорить с тем самым священником, с отцом Филаретом, рассказать ему про вчерашний приход мужа и испросить совета, да хотя бы просто побыть рядом с мудрым человеком.

Отец Филарет был занят, у него шло венчание, Варя подошла как раз к середине обряда. Она смотрела с грустью на молодую красивую пару, слушала слова молитв и наставлений, что давал им батюшка, и держалась, чтобы не расплакаться от нахлынувших воспоминаний про их с Юрой венчание.

Ничего, выстояла и обряд и приступ слезливости не допустила.

Отец Филарет обрадовался Варе, сказал, что с ней побеседует, но чуть позже, пока занят. Варвара, ожидая его, поставила свечи и помолилась у икон, как учил батюшка, а у Богородицы так и вовсе задержалась и что-то объясняла ей шепотом, просила помощи…

– Ну, что, дочь моя? – подошел к ней отец Филарет. – Просветлело в душе у тебя?

– Не совсем, батюшка, – вздохнув, повинно призналась она.

Они устроились на той же скамье, что и прошлый раз, и Варвара принялась рассказывать, как ходила к Матронушке, и про разговор с той женщиной, и о том, что поняла, и, разумеется, о приходе Юры.

– Я не понимаю, как мне жить дальше, что делать? – закончив рассказ, высказала она наконец самое важное, что сама до сих пор не осмысливала до конца, но что подспудно мучило ее и не давало покоя. – Я потеряла не только мужа, я потеряла свое творчество, и это так же ужасно, как и его уход. У меня не одна беда, а две страшные потери. Невозможность рисовать просто убивает меня, батюшка. Мне не за что зацепиться душой, чтобы справляться с ситуацией, нечем даже себя занять. Я не могу читать, смотреть телевизор, кино, театры, выставки – ничего не могу! Даже разговаривать с родными и друзьями не могу. Я не знаю, что делать… – Все же заплакала она, как ни крепилась, и повторила: – Не знаю.

Отец Филарет вздохнул глубоко, снова достал бумажный платочек и протянул ей. Варвара взяла, кивнула благодарно, но вытирать слезы позабыла, неотрывно глядя на батюшку.

– Расскажу тебе одну историю, – начал говорить он своим приятным густым успокаивающим голосом. – Было это в начале девяностых годов, служил я тогда в Подмосковье в одном небольшом приходе. Вот как-то увидел женщину, не из моих постоянных прихожан, молится она, крестится, поклоняется и улыбается при этом да посмеивается. Я заинтересовался, подошел и спросил, что ее так радует, а она мне отвечает: «Вот, батюшка, пришла Господа Нашего благодарить, поклоны ему земные бить за то, что взял всего лишь деньгами!» И рассказывает, что у нее большая семья: она с мужем, двое детей уже взрослых, уже и у них семьи свои и внуки имеются, и все они живут в одном доме. Много лет копили деньги, чтобы приобрести хозяйство побольше, и собрали наконец нужную сумму. Уже и покупателей на свой старый дом нашли, и новый дом подобрали с большим участком. Уж и договорились с хозяевами и оформлять документы начали, а за день до того, как продать свой старый дом и расплатиться за новый, деньги-то у них украли. Сосед завистливый воров навел, сказал тем, где деньги держат. Уж как они расстраивались, как плакали все и горевали: считай, все потеряли. Хорошо хоть свой дом не успели продать. А через три дня тот дом, что они планировали купить, сгорел дотла, да еще и хозяева пострадали, один и вовсе погиб. Загорелся дом от неисправной старой проводки. Вот женщина и молится от радости и благодарит Бога, что «взял», как она выразилась, с них всего лишь деньгами, а не бедой за то, что такое дело большое затеяли, а Господа ни разу не помянули даже, не помолились и помощи не просили, забыли Бога в суете житейской.