Собрался уж было направиться в душ, и тут его остановила одна странная мысль. Вернее, не мысль, а некое непонятное чувство.

Чего-то не хватало.

Чего-то привычного и постоянного явно не хватало в его ощущениях.

Он постоял, внимательно прислушиваясь к своему состоянию, даже глаза прикрыл для пущей сосредоточенности, и вдруг… как будто медленно вползая в его осмысленность, пришло осознание, что он не чувствует сексуального желания, которое постоянно пребывало с ним все это время – постоянно! Всегда – сильнее или слабее, убойно или намеком, даже после полного удовлетворения оно в нем горело или тлело, но всегда присутствовало это жаркое сексуальное влечение к Рите.

Всегда!

А тут… Он не понял.

Костромин медленно, словно боясь спугнуть этот намек на освобождение, дуновение намека – повернулся и посмотрел на спящую девушку.

Он смотрел и осознавал, что не чувствует присутствия никогда не затухающего желания к ней. Не затухавшей все эти шесть с лишним месяцев безудержной, ненормальной тяги.

Он резко сорвался с места, практически обежал кровать в два прыжка, оказавшись с той стороны, где спала Рита, рывком сорвал с нее одеяло и посмотрел на раскинувшуюся во сне голую девушку.

Он всматривался в нее взглядом фанатичного испытателя, провел по ее бедру рукой, прислушался к своему внутреннему состоянию и понял, что ничего не чувствует – вообще ничего! Тогда Костромин перевернул ее на спину, быстро улегся рядом, прижал к себе, провел руками по всему ее телу, задержавшись на роскошной груди, и убедился, что она не вызывает у него сексуального желания – пусто, нет, ничего нет!

Совсем! Ни-ка-ко-го!!

Он охренел! Он боялся вдохнуть глубоко и спугнуть это, пока еще совсем призрачное и робкое освобождение. Костромин жадно всматривался в ее лицо, неосознанно продолжая гладить и прижимать, даже ногу ее закинул себе на бедро, и внезапно ощутил, как сначала чуть-чуть, только намеком начало поднимается в нем откуда-то из желудка странное отторжение, смешанное с тошнотой, все разрастаясь и разрастаясь… пока не достигло такой степени, что он, перемахнув через спящую девушку одним скачком, ринулся в туалет и, рванув крышку унитаза, успел вывернуть ему всю свою погубленную душу, вместе с содержимым желудка.

Так! – остановил себя Костромин, надо думать разумно! Что это было? Он отравился чем-то? Возможно, но вряд ли. С Ритулей, как уже стало привычным для него на уровне рефлексов, Юрий вчера ничего не ел и не пил. Перед тем как отправиться к ней, он плотно поужинал в кафе, в котором был постоянным и любимым клиентом – платил дорого и чаевых не жалел, и качество за свои деньги получал отменное и гарантированное. Там он точно отравиться не мог.

Тогда что это?

«Давай поступательно, Костромин, продуманно и не спеша», – призвал он, посмотрев на себя в зеркало.

Прополоскал неторопливо рот зубным эликсиром, умылся, вытер лицо и, уже вешая полотенце на крючок, задумался и, повинуясь внезапно пришедшей идее, забрался в душевую кабинку. Неспешно помылся, принял в конце контрастный душ для бодрости, коль пробежка и тренировка недоступны, выбрался из кабинки, долго с силой растирался полотенцем и, наконец, вернулся в спальную комнату.

Юрий стоял над спящей Ритой, смотрел на нее и совершенно отчетливо осознавал, что больше не хочет эту женщину.

Не хочет!

Исчезла, испарилась бесследно больная неодолимая тяга к ней, он перестал чувствовать эту изматывающую ненормальную зависимость от этой женщины!!

Мало того, от одного воспоминания о сексе с Ритой, о том, что и как он с ней делал, от ощущения самого себя в той ненормальной, животной близости с ней, от мысли, что вот прямо сейчас он может снова заняться с ней сексом, у Костромина с новой силой рванула к горлу резкой волной горечь тошнотворная, вызывая слабость во всем теле, настолько полное отторжение этой женщины он испытывал в этот момент.

Он стоял, смотрел на нее, прислушиваясь к своим ощущениям, и никак не мог до конца поверить, что он свободен.

Свободен?!

Что, на самом деле? Да ладно!

Вот так в одно мгновение, как по щелчку? Это нереально!

Костромин смотрел на Риту и ощущал недоумение – что он здесь делает? Что он делает рядом с совершенно чужой ему женщиной, мало того, что чужой, еще и неприятной, отталкивающей его как личность, а теперь вот и вызывавшей в нем физическое чувство дурноты?

Это что такое? – дурел, недоумевая, Костромин. Что с ним происходит?

Это что, действительно свобода? Его свобода?

Он странным образом излечился от этой беды?

И вот когда его догнало наконец осознание реальности произошедшего, первым доминирующим желанием, выстрелившим у него в голове, был побег.

Бежать! Бежать!!

И тут его пробило очередной пугающей мыслью, аж в холод бросив, – а если это временно? Если он сейчас уйдет, а скажем, завтра снова почувствует больную неутолимую потребность в Рите, что тогда, проситься обратно?

«Нет! – жестко сказал себе Костромин. – Нет, все! Хватит!»

Пусть хоть какая тяга и жгучее желание, он ухватится за воспоминание о том, как его мутило и выворачивало наизнанку, он ухватится за то чувство глубочайшего отвращения, которое испытал сейчас к себе самому, отвращение к тому темному, низменному в себе, что побуждало его к этой рабской привязанности. Он не позволит больше поощрять в себе нездоровую похоть. Он справится!

И, когда Костромин осознал, что решение окончательное, его словно отпустило что-то, до этого момента неосознанно сжимавшееся жестким кулаком.

И все – понял, почувствовал – теперь действительно все, окончательно!

Но! Рита, конечно, еще та циничная и расчетливая стерва, если не сказать больше, но он все же не последний козел какой-то. Просто так уйти, закрыв за собой дверь, это уж совсем оскотиниться и не уважать себя, как мужика.

Костромин неторопливо и тщательно оделся, по ходу дела соображая, где и что можно сейчас, в пять утра, раздобыть. Скорее всего, в каком-нибудь ночном клубе.

Так-с, где тут у нас ближайший ночной клуб, полез он смотреть в Интернет, а заодно посмотрел, где цветы можно купить.

Все-таки у Ритули был достаточно простецкий вкус – она предпочитала полусладкое шампанское. Как ни объясняли ей знающие люди, что такого напитка в природе не существует, что шампанское вино делается только в провинции Шампань и исключительно класса брют, но закрепившиеся провинциальные привычки искоренить трудно – стейк она запивала не сухим вином, а портвейном, и очень это дело любила, а шампанское обожала полусладкое, да под какой-нибудь салатик с майонезной заправкой.

Салат Костромин не брался найти для нее в пять утра, а вот шампанское раздобыл, и даже вполне приличное. Большой букет ее любимых алых роз тоже сумел купить в круглосуточном цветочном магазине и вернулся обратно в квартиру.

Рита, насколько Костромин знал ее привычки, проспит часов до десяти утра.

Не удержавшись, он проверил еще раз свою реакцию на нее – постоял возле кровати, посмотрел на Ритулю – отвращение и однозначное отторжение не проходило, напоминая о себе легким тошнотворным волнением в желудке.

Хорошо! Порадовался Костромин. Хорошо!

Ну что ж, пара последних штрихов – и можно смело считать себя полностью свободным от этой женщины и этой связи. Он включил ее ноутбук и напечатал на нем коротенькое послание:

«Рита, я ухожу и думаю, что больше мы никогда не увидимся. Благодарю тебя за все, что между нами было, каким бы оно ни являлось, это «все», и прости, если обидел чем. Надеюсь, ты не станешь держать на меня долгую обиду и копить зло. А если все же станешь, то прими небольшой дружеский совет на прощание – не стоит вынашивать планы и обдумывать какие бы то ни было возможности отомстить или как-то навредить мне или моим близким, и уж тем более пытаться воплотить эти планы в жизнь, вспомни о незавидной судьбе своего товарища, майора ГИБДД, который теперь находится под следствием.

Ты же так не хочешь?

Прощай».

Он распечатал послание на принтере.

На тумбочку у изголовья кровати, рядом со спящей Ритой, Костромин поставил вазу с цветами, бутылку шампанского, положил лист с текстом, а сверху неизменную банковскую карту и пин-код к ней, записанный на листочке – на карте, конечно, далеко не миллионы, которые предпочитает Ритуля, но и не десять тысяч рублей, а намного побольше будет. С точки зрения Костромина, так вполне достаточно для прощального «поцелуя».

Да, ключи!

Рита, как и большинство людей с полным отсутствием морально-нравственных ограничений, готовых в любой момент обокрасть и обжулить кого угодно, а может, и покруче что сотворить ради собственной выгоды, ужасно боялась, что ее могут ограбить или какого иного криминала в свой адрес. И злилась, когда Костромин уходил и захлопывал за собой дверь только на один «язычок» от замка, поэтому и вручила ему ключи от своей квартиры где-то через неделю после того, как окончательно поняла, что ночевать он категорически не желает.

Юрий последовательно прошелся по всей квартире, проверяя, не оставил ли какие-нибудь мелочи, даже самые незначительные, или вещи, ничего не обнаружил, постоял возле спящей Ритули, посмотрел на нее, специально разжигая и поддерживая в себе новое чувство отторжения и тошноты, медленно положил на лист связку ключей от ее квартиры и ушел, захлопнув за собой дверь на ненадежный язычок замка.

Все!!

Первым порывом Юрия было стремление ехать к Варюхе прямо сейчас, сию же минутку – немедленно! Нет, сначала позвонить и сказать, что он свободен, и сразу же улететь к ней в Сочи – мириться, вымаливать любым способом прощение и постараться вернуть их прежнюю жизнь!!

Повинуясь этому полностью захватившему его сознание нетерпеливому желанию, Костромин направился в сторону аэропорта, но вдруг ощутил, как совершенно реальный удар в голову, поразившую его мысль – куда к Варюхе?! Стоять!

Вот таким?!

Каким? Костромин заглушил машину.

«Каким таким? – спросил он еще раз недоуменно, прислушался к себе… и услышал четкий ответ. – Грязным!»

В этот момент на Юрия навалилось грузом тяжелым новая напасть: он совершенно ясно, практически физически почувствовал себя грязным – больным, нечистым телом, душой, мыслями, испачканным чернотой животного примитивного совокупления, которому предавался.

Костромин обалдел от силы этого ощущения, обвалившегося на него удушливой смрадной волной.

Твою ж дивизию! И что теперь с этим делать? А?

Хотелось запрокинуть голову и завыть в голос.

Какая Варюшка? Свалиться ей на голову таким вот подарочком – ура, я перестал хотеть ту бабу! Теперь вот тебя хочу! Пущай меня в дом обратно и до своего белого тела и вертай все, как было раньше! Да и нужен ли он ей теперь, вопрос.

Костромин сжал зубы, защемил двумя пальцами переносицу, вдохнул-выдохнул, тряхнул головой, отгоняя навалившееся отчаяние, завел машину, развернулся и поехал в свою съемную квартиру.


Ритуля проснулась, потянулась, как сытая довольная кошечка, глянула на вторую половину кровати и поморщилась недовольно – опять Костромин сбежал ночью.

Нет, пора что-то с этим делать! Жесткий ультиматум, – решила тут же Рита, – либо ты окончательно со мной, либо пошел отсюда! Она снова потянулась, повернула голову в другую сторону и замерла, увидев большой букет алых роз, стоявший в вазе на тумбочке, и рядом с ним бутылку ее любимого шампанского.

– Что тако-о-е? – промурлыкала довольным тоном Ритуля. – Что, Костромин, ты никак решился на предложение? Или что?

Она перекатилась на бочок и только тогда заметила еще и записку с лежавшими поверх нее связкой ключей и банковской карточкой.

– И что здесь? – спросила Маргарита, притянув к себе записку, быстро пробежала текст глазами и нахмурилась: – Не поняла, ты о чем, Костромин, какое ухожу?

Резко села на кровати и прочитала более внимательно. И, по мере осмысления написанного, менялось выражение Ритиного лица – с расслабленного и довольного на безумную маску ненависти и дикой злобы.

– А-а-а-а!! – низко, утробно заорала-завыла она.

В одно мгновение Риту обуял безумный приступ такого жуткого неистовства, которое она прежде не переживала. Девушка скомкала листок, с силой отшвырнула его и забилась, как в падучей – колотила по кровати кулаками и выгибалась дугой, кричала, визжала, выла, как животное, больное бешенством.

Одним прыжком подскочив с кровати, смахнула с тумбочки вазу с цветами и принялась их топтать, искалывая шипами в кровь ступни босых ног. Она крушила и громила вокруг все, до чего могла дотянуться, стремглав рванула в кухню и принялась бить тарелки, чашки – все, что попадало ей под руки!

И орала! Бешено, не по-человечески орала, выла, в дикой ярости, повторяя:

– Сволочь!! Сволочь!! Убью!! Уничтожу!!

И вдруг припадок ее неконтролируемой агрессии прекратился. В одно мгновение, как и вспыхнул.