Оказалось, что метрах в пяти от того места, где вступала тропа с обрыва на площадку, в скале имелась небольшая пещерка, куда Юрия и привели ребята.

И снова при помощи мимики и жестов… – охо-хошеньки этот язык общения!

…с помощью мимики и жестов мальчик объяснил, что его зовут Хулио…

…эти два сопровождавших его Хулио пояснили Костромину, что пещера предназначена для укрытия путников, попавших в непогоду.

Собственно, это было понятно и без жестов. Маленькая пещерка – метров пять в длину и метра три в ширину – имела нечто вроде двери, закрывающей вход, сделанной из сплетенных ветвей, производившей довольно хлипкое впечатление, зато внутри имелось некое подобие лежанки, устроенной из плотно подогнанных и выложенных камней так, чтобы можно было на них и сидеть, и лежать, сверху накрытых толстым ковриком, сплетенным из чего-то не определяемого, похожего на сухой камыш или толстую траву.

Также обнаружился выложенный камнями небольшой очажок и припасенные возле него сухостой, мелкие веточки и высушенные лепешки навоза. А на выдолбленной в стене полочке приспособления для добывания огня: трут и огниво, засохший кусок меда в глиняном горшке, пакет с сухими фруктами, пакет с рисом и какое-то масло куском каменным тоже, в пакете.

«А что, – спросил, блин, мимикой и жестами Костромин, – тут бывают путники?»

«Не-а, – ответили проводники, – убежище есть, а путников нет».

«Тогда зачем оно?» – просемафорил он, выделывая нечто бесподобное по своему «красноречию» руками.

«Давно стоит, как тропу сделали, тогда путники были, пастухи ходили и другие люди, а теперь нет никого, вот только они сегодня ночевать будут».

Но тут один из них насторожился, словно прислушался к чему-то, посмотрел в сторону двери и махнул рукой – идти, мол, надо.

Что он там услышал-понял, бог знает – мужик так и продолжал сидеть неподвижным изваянием у самого края обрыва, но теперь почему-то оказалось можно к нему подойти, и Костромина так же за руку потащили вперед. Показали, что надо поклониться глубоко, сложив ладони вместе, и сесть рядом.

Он поклонился и сел, с огромным любопытством разглядывая незнакомца.

Мужик на первый взгляд был самым обычным, даже каким-то простецким и серым – одет не в традиционные монашеские одежды, а свободные шаровары из плотного хлопка, сверху длинная рубаха со свободными длинными рукавами и стеганая тряпичная куртка на завязках. Никаких бороды и усов, ожидаемых при одном упоминании об отшельничестве, – чисто выбрит, а на голове короткий ежик только-только отросших волос непонятного пегого цвета. Темное от загара лицо совершенно неопределенного возраста – никаких глубоких морщин или признаков старческого увядания, да вообще непонятно, сколько ему может быть лет.

Он сидел неподвижно, но казалось, в совершенно расслабленной позе, хотя ноги сплетены в полный «лотос», спина прямая как доска в одну плоскость с приподнятой головой, руки на коленях, а ощущение создавалось такое, что у него расслаблена каждая мышца, каждая клеточка тела, не было заметно даже, как он дышит.

Он так сидел и, совершенно не мигая, смотрел на затухающий закат, а Костромин не мог взгляда отвести от загадочного незнакомца, чувствуя всем своим телом идущую от этого человека невероятную энергию и силу и что-то еще… необъяснимое.

Вот всем своим существом он чувствовал пульсирующие волны исходящей от него мощнейшей энергии.

И вдруг человек повернул голову и посмотрел прямо ему в глаза…

Ох! Лучше бы он этого не делал!!

У Костромина возникло ощущение, что тот смотрит конкретно в его мозг, в его мысли, в его нутро неподвижным взглядом совершенно черной радужки на белоснежных белках глаз. Проникая этим взглядом во все его мысли, даже самые потаенные, самые черные, в его сокрытую даже от самого себя сущность.

И так это было страшно, так жутко до ступора, что сердце остановилось…

Юрий моргнул… и оказалось, что он смотрит в темно-серые смешливые глаза удивительно приятного, располагающего к себе человека неопределенного возраста, от мягкой улыбки которого в груди становилось тепло и радостно.

«Господи! – подумалось Костромину. – Совсем он уже крышей едет! Мерещится такое от слабости и переутомления, что самому страшно становится».

Просветленный Тон, а это был именно он, тем временем в одно неуловимое движение оказался на ногах, раскланялся с монахами и быстро о чем-то заговорил с ними на тибетском языке.

Они что-то обсудили, снова раскланялись, монахи поклонились до самой земли и снова объяснили Костромину на «любимом» им уже привычном языке жестов, что он должен надеть свою поклажу на спину и идти дальше.

– Что? – возроптал Юрий, правда, без должного напора. – Опять идти? А как же та милая пещерка для путников? Я хочу в ней отдохнуть, я путник, мне положено!

Оказалось, что не положено, и, раскланявшись с парнями, он получил направление дальнейшего движения, указанное рукой просветленного – вперед и вверх.

Куда они шли, зачем, на ночь-то глядя: это же горы – солнце село, и привет! Сразу же темень господня обрушивается на мир! И все же куда-то шли – отшельник впереди со своей поклажей, что принял у братьев-монахов, Юрий за ним: след, как говорится, в след.

И до такой степени он уже отупел от усталости и слабости, что, уже ничего не понимая, монотонно переставлял ноги.

Куда-то они все-таки дошли, потому что Костромин почувствовал, как ему помогают снять рюкзак и укладывают на горизонтальную поверхность.

Все! На этом Юрий закончился.

Он проснулся от того, что яркий, жалящий луч восходящего солнца бил ему прямо в глаза. Костромин поморщился и попытался было повернуться на бок, сбегая от этого назойливого «прожектора», но повернуться не получилось – тело болело так, что не только дышать, даже думать было больно. Даже не так – боль была единственной и основной составляющей всего его организма, сознания и разума, он и стонать не мог, потому что это оказалось больно. Нет, не единственной – еще была невероятная слабость.

Но ему как-то удалось заставить себя открыть глаза, сесть и осмотреться. Первое, что увидел Юрий, – это великое встающее огненное светило, которое сияло прямо ему в лицо через открытый проем…

Открытый куда? – спросил себя Юрий и принялся осматриваться по сторонам.

Действительно, где это он?

В пещере. Ну, удивительно было бы, наверное, подняться высоко в горы и обнаружить себя поутру в комфортной современной квартире.

Вот пещера как раз в тему этого вояжа и, кстати, в гораздо большей степени соответствовала пониманию жилища отшельника, чем сам тот отшельник.

Такая… аскетичная? Нет, аскеза, это когда человек весь в поиске духовного просветления отказался от всего социального и цивилизационного по максимальной возможности: маленькая комнатка, одеяла в углу в качестве постели, очаг, может, стол-стул, еда-одежда в виде даров от людей – это да, она самая!

В этом же жилище все было… не так, а как-то – по-настоящему, что ли, без лишней атрибутики отреченного от мира.

Овальная пещера, наверное, метров двадцать пять, в противоположной от входа стене зияла совсем узкая, где-то сантиметров сорок шириной, щель по всей высоте пещеры, уходящая в глубь скалы, в темную ее неизвестность.

В самом же пространстве пещеры имелся небольшой очаг, сложенный из камней рядом с той щелью в стене, циновки и какие-то… пледы, что ли, сложенные стопкой у стены, служившие, скорее всего, спальным местом отшельнику. Напротив, у другой стены, сейчас располагался Костромин на принесенном с собой спальнике, укрытый своим же одеялом и курткой. Ногами он упирался в подобие шкафа – выдолбленную в скальной породе нишу, внутри которой сделаны деревянные полки. Там хранилось что-то, уложенное во множество грубых тканевых мешочков, и какая-то хозяйская утварь: глиняная посуда, сковородка, что-то еще, он не рассмотрел подробно.

С другой стороны от входа стоял «рюкзак» Юрия, прислоненный к чему-то объемному, высотой с метр, накрытому куском ткани, украшенной традиционным тибетским рисунком, а рядом аккуратной стопкой лежали какие-то тряпичные вещи. Пол усыпан сухими травами, сверху застелен самыми простыми домоткаными ковриками тоже традиционно тибетского исполнения.

Вот теперь все.

Ни столов, ни стульев, ни уступчика какого каменного, на котором можно было бы посидеть.

Юрий заставил себя перевернуться и встать на четвереньки, подождал, пока прекратят светиться круги перед глазами, подышал глубоко, прихватил куртку и подняться на ноги, постоял, переживая приступ головокружения, натянул кое-как со стонами и матами на себя куртку и медленно побрел к выходу, делая щадящие скупые движения больного напрочь человека, не желающего добавлять себе лишней боли.

Не поверите – пещера выходила на ровную небольшую площадку диаметром, наверное, метров тридцать-сорок с уклоном прямо… к вертикальному обрыву. Зато за пещерой и с остальных сторон не поднимались грозные скалы. То есть скалы, конечно, имелись, собственно, чего другого можно ожидать в горах, но они все располагались как бы в отдалении, а окружали эту площадку и пещеру не такие уж крутые подъемы, только один огромный кусок скалы торчал чуть вправо в стороне… на плоской вершине которого и увидел Костромин сидящего в позе лотоса брата Тона.

Медитирующего, судя по его неподвижности.

– Хозяева, а где у вас тут удобства, которые можно было бы посетить? – ворчливо поинтересовался себе под нос Костромин.

И отчего-то посмотрел влево, постоял немного и двинулся в ту сторону – вот почему-то ему захотелось пойти именно туда.

Отошел Юрий от площадки и пещеры прилично, метров приблизительно на сто пятьдесят, по не очень крутому, можно сказать, почти пологому подъему вверх. Услышал где-то рядом звон ручейка, двинулся на этот звук и обнаружил бодрый и сильный родничок, стекающий со скального уступа в небольшую ложбинку.

Родничок весело журчал и, странное дело, не замерзал, хотя морозец был вполне приличный.

Ну, ладно, водички Костромин попил и даже кое-как умылся, хоть его всего и скукожило от леденящего холода. Но где же все-таки тут отхожее место или хоть где – вся природа в твоем распоряжении?

Выяснилось, что не вся.

Метрах в десяти от родника обнаружилась… дыра в земле.

Точнее, в скальной породе, и дыра бездонная – его кислое «ау» вглубь осталось без ответа, а падение пущенного туда камня он даже не услышал.

Ладно, природа, мать наша!

Почему Юрий решил, что это туалет? Вот почему-то определенно решил так, словно точно знал. Можно, разумеется, еще спросить, как он его нашел – тут хоть направо пойди, хоть налево, хоть вдоль, хоть поперек, хоть целый день блуждай, эту небольшую дыру едва ли сыщешь.

Да отчего-то у Костромина пропало всякое желание задавать какие-то вопросы.

После опробования работы «сливного бачка» в этой загородной «резиденции» он снова вернулся к роднику, помыл руки и умылся более продолжительно, помогая себе матом стойко переносить «заморозку» водой, и поплелся обратно к пещере.

Возле пещеры, точнее, закрытой двери, которую он не заметил раньше, собственно дверь это слишком крутое название для некой конструкции из плотно переплетенных тонких ветвей. Но не суть. Так вот, возле входа его ждал брат Тон, который молча протянул гостю глиняную кружку. Юрий взял и, не задавая вопросов, что было бы сложно с его полным незнанием тибетского языка, да и глупо в такой ситуации, выпил горячий, насыщенный, терпкий напиток и вернул кружку владельцу, поблагодарив кивком головы.

Тон поставил кружку на землю у входа и махнул рукой, приглашая Костромина следовать за собой. И, как ни странно, привел его к тому самому родничку, указал жестом сесть рядом с водой, сам опустившись на снег, тут же переплетя ноги в позу лотоса. Вообще заметить, как он это сделал, в том смысле, что сел и ноги переплел, Костромин не смог, тот словно перетек из одного состояние в другое, вот стоял, а вот уже сидит.

Ну, ладно, про чудеса напрягать мысли не будем, примем за усталость и слабость, боль во всем теле, не дающую сосредоточиться и вот такую выдающуюся ловкость человеческого организма.

Кряхтя и постанывая, в несколько приемов, Юрий как-то уломал свое тело, опустив его неловко задницей на снег, даже не пытаясь изобразить гибкость ног, сел и оперся спиной на выступ скалы.

– Рассказывай, – мягким жестом руки предложил ему отшельник.

– Что? – спросил Юрий. – Про свою жизнь? Про то, что случилось?

Брат Тон кивнул почти величественно.

Костромин заглянул в его серые улыбчивые глаза и стал рассказывать. Понятное дело по-русски, не особо понимая смысл в этом рассказе, совершенно недоступном его собеседнику – переводить-то некому.

Почему-то он начал свое повествование с самого начала, с того момента, когда они встретились с Варюхой. Рассказывал сбивчиво, ломко как-то, перескакивая с одного события на другое, но постепенно втянулся, слова полились плавно, и он уже посмеивался и улыбался, вспоминая Варюхины шутки и курьезные моменты из их жизни, и не заметил, что говорит все более красочно, увлекаясь…