– Здравствуйте! Можно ли у вас найти постой на ночь?

– По-моему, ты произнесла не совсем правильную фразу, – высказал предположение по-русски Юрий, выходя из машины следом за женой.

– Вы можете говорить со мной на родном языке, – предложила, улыбнувшись, женщина на русском, украшенном приятным, немного грассирующим прононсом.

– О! – обрадовалась Варя. – Вы говорите по-русски, это так здорово!

– Как у каждой неординарной француженки, у меня есть русская бабушка, – с лукавой усмешкой произнесла женщина и пояснила: – А я считаю себя вполне неординарной француженкой.

– И обоснованно, – чуть поклонился ей Костромин, выказывая особую мужскую уважительность.

И было от чего! И на самом деле женщина казалась удивительной, словно перенеслась из другой эпохи, по виду ей можно было дать возраст, скажем, от семидесяти и до дальнейшей неопределенности.

Высокая, стройная с великолепной, королевской осанкой, по-настоящему красивая той удивительной красотой, которую не убивают годы, лишь придавая ей изысканности и выдержанности, густые седые волосы убраны в красивый пучок, длинное, украшенное настоящим кружевом светлое платье, легкая великолепная кружевная шаль на плечах – и потрясающая аура, излучаемая ею.

– Меня зовут мадам Франсина, – представилась она, – вы найдете здесь и пансион, и радушный прием. Подъезжайте к дому, там вас встретит мой сын Пьер.

Они сидели за длинным старым, как сама Франция, столом с мадам Франсиной, двумя ее сыновьями и их женами, с тремя их уже взрослыми детьми и угощались потрясающе вкусными блюдами, весело беседовали и наблюдали за тем, как угасает день.

А потом Юрий с Варварой поднялись в отведенную им комнату на третьем этаже усадьбы. Комната была угловая, с высоченными потолками, с какой-то потрясающей старинной лепниной над изголовьем королевской кровати. Все три ее огромных окна были распахнуты настежь, и невесомые прозрачные занавески летали белыми крыльями, раздуваемые теплым летним ветерком.

Откуда-то доносились звуки французского аккордеона, наигрывающего нежные мелодии, солнце садилось, пронизывая насквозь всю комнату золотисто-оранжевым светом, пахло лавандой, прогретым виноградным листом, изысканной стариной, великолепным вином и счастьем… бесконечным прозрачным, высоким счастьем!

На широком подоконнике стоял поднос с одним бокалом вина на двоих, которое они согласились попробовать, чтобы не обижать хозяев, не понимавших, как это можно вообще не пить такое вино. Стояла плетенка с кусками свежего, потрясающе вкусного домашнего хлеба, тончайшая старинная фарфоровая тарелка с несколькими кусками сыра разных сортов, лежали гроздья темного винограда, просвечиваемые лучами уходящего солнца насквозь до маленьких косточек в каждой ягодке…

И под все эти великолепные запахи, цвета и звуки они занимались любовью на королевской кровати – медленно, томно, смакуя каждое свое движение, каждый взгляд и вздох, как великолепное вино, и в весенних глазах Варюхи плавился слезами последний исчезающий оранжевый луч солнца…

Невозможно перенести всю высоту того момента их жизни и невозможно забыть… – это в сердце, это в памяти крови, это суть жизни.

– Господи, Варюха, – простонал Костромин, проживая все заново в своих воспоминаниях. – Как же я по тебе соскучился! Как же я ужасно по тебе соскучился! Как же я тоскую по тебе!

Но она так и не отозвалась, снова исчезнув зачем-то и куда-то.

На второй день метель, полностью исчерпав все свои силы, капитулировала, и Костромин смог выбраться из своего убежища. Правда, пришлось долго откапывать вход, заваленный снегом, видимо, сильно осерчала на него снежная воительница за то, что ему удалось улизнуть от нее, и засыпала хлипкую дверцу до самого верха. Потратив пару часов, Юрию удалось откопаться и вылезти на площадку.

М-м-да, снега навалило основательно, но делать нечего, идти все равно придется. И, приторочив к себе рюкзак, он пошел.

К пещере Тона Костромину удалось добраться только к вечеру, пробиваясь сквозь бесчисленные снежные заносы по пути.

Отшельник встречал его у входа, как всегда, совершенно невозмутимый.

– Ну и зачем это было надо? – спросил его Юрий после традиционного приветствия.

Он уже давно понял, что даже приблизиться к пониманию и осмыслению того, что может и какими способностями обладает Тон, не дано никому. Но то, что тот четко знал, куда его посылает и что с ним произойдет в том пути, в этом Юрий не сомневался ни на секунду.

Тон приподнял немного бровь, что означало в его случае легкую иронию, и спокойно пояснил:

– Ты очень хотел услышать свою жену. Последние дни ты слишком часто об этом думал.

– Ну, вот и пообщались, – проворчал Костромин.

После того похода с вынужденным отдыхом в пещерном убежище нагрузки Юрия, как физические, так и духовные, увеличились в несколько раз.

Он теперь был только учеником, все двадцать четыре часа в сутки – это стало его единственной сутью, не оставляя даже мгновения для уединения с самим собой; делая упражнения, Костромин отключал сознание, концентрируясь только на них, стоя под водопадом или задерживая дыхание под водой, бегая по тропам или поднимаясь на скалу, он открывал свое сознание и повторял определенные мантры. Во сне та информация, что он получал от Тона, стала гораздо более концентрированной и усиленной, а при вечерних разговорах у костра Юрий слушал объяснения просветленного.

Костромину казалось, что Тон торопится многое объяснить ему, подгоняя и направляя, и он принимал его уроки, стараясь максимально сконцентрироваться на каждом своем действии, на каждом услышанном от Тона слове.

А через две недели этой новой невероятно уплотненной получением знаний и навыков жизни, посреди ночи красочный познавательный сон Костромина был прерван сильнейшим чувством волнения за Варвару. Юрий выскочил из своего сна с непроизвольным криком: «Варя!!» – и резко сел в постели.

– С ней все в порядке, – донесся до него негромкий голос Тона.

– Я чувствую, что с ней что-то происходит! – нервничал Костромин, увидев учителя, сидевшего в позе лотоса на своей подстилке.

– Убери эмоции, успокой сознание и посмотри истинным взглядом, – напомнил ему один из новых навыков Тон.

Юрий сел ровно, переплел ноги в лотос, уравновесил дыхание, успокаивая сознание, а Тон немного помог ему:

– Ты же видишь, что у всех твоих родных отсутствуют неприятности, сложности и болезни, – вел его силой своего необыкновенного голоса просветленный.

– Да, – согласился Юрий, выполнявший последовательные мысленные «шаги», которым обучил его учитель. – У Вари я тоже не вижу и не чувствую беды, болезни и несчастья, но с ней определенно что-то происходит, я не могу понять, что.

– Это нормально, – ответил Тон и повелел: – Выходи из сканирования. – Юрий открыл глаза, а отшельник продолжил объяснять: – Про родных по крови людей очень трудно получить информацию. Ее специально закрывают, потому что человек не должен влиять на обстоятельства их жизни, поскольку жизнь каждого человека – это только его мера ответственности и судьбы. Но любящие люди всегда будут стараться прикрыть родного от беды, предназначенной ему, поэтому незрелым посвященным и людям, освоившим некоторые свои способности, и закрывают такие возможности. Когда идущий за знаниями достигает Уровня Полной Невозмутимости, только тогда ему дается доступ ко всей информации.

– Но с ней что-то происходит, учитель Тон, – волновался Костромин.

– Ну, раз ты почувствовал, что это не горе, не несчастный случай, не болезнь и не беда, то может, это любовь, – выдвинул версию Тон.

– Какая любовь? – совершенно обалдел Костромин и уверенно пояснил: – Я ее любовь.

– Где ты сейчас, а где она? – чуть приподняв бровь, напомнил учитель. – Тебя не было рядом с ней очень долго, скоро год будет. Все, что могла, она для тебя сделала: отмолила у темных сил и передала свою любовь и энергию. Теперь у тебя началась новая жизнь, но и у нее началась своя новая жизнь.

– Ты так видишь? – перепугался ужасно Костромин. – Видишь, что у нее другой мужчина.

– Нет, я не просматриваю твою жену, – ответил невозмутимо Тон. – Это твоя жизнь, в которой ты должен разобраться сам. Но я предполагаю, что у нее может появиться новая любовь, раз ничего плохого с ней не происходит, а эманации сильного переживания ты уловил.

– То есть она сейчас влюбляется в другого человека, так, что ли? В интимной близости? – волновался все больше Юрий.

– Вполне возможно, что в данный момент у нее происходит именно интимная близость с другим человеком, в которого она влюбляется, ты правильно заметил, – ровным тоном подтвердил Тон.

– Так! – выдохнул Костромин растерянно и спросил: – И что делать?

– Спать, – сказал Тон и посмотрел ему в глаза.

Очнулся Костромин самым ранним утром от яркого солнца. Он вскочил одним движением, обулся и выбежал из пещеры, направляясь к ручью и дырке для утренних процедур.

Тон сидел на вершине своей скалы застывшим изваянием, но, когда Костромин вернулся, отшельник оказался в пещере сидящим уже на своей подстилке в позе лотоса, что было необычно для заведенного им распорядка дня.

– Учитель? – спросил его тихо Костромин, привыкший за это время именно так обращаться к отшельнику.

– Сегодня ты уходишь, – провозгласил Тон.

– Куда? – спросил Юрий.

– Ты возвращаешься в свою жизнь, – ответил отшельник.

– Прямо сейчас?

– Да, – подтвердил Тон и распорядился: – Собирайся.

– Поэтому у нас такая хорошая погода? – осторожно поинтересовался Костромин.

– Да. – Тон улыбнулся. – И потому что весна.

Собирать особо было нечего. Костромин остался в той же одежде, которой снабдил его Тон и с которой, честно говоря, Юрий свыкся, как со второй кожей. Он сложил в свой тибетский рюкзак те вещи, что принес с собой, спальник и куртку, устойчивую к любым морозам и непогоде, ни разу не понадобившуюся ему здесь, да и все.

Они вышли из пещеры и замерли, молча глядя на торжественно поднимающийся из-за горных вершин огненный шар солнца.

– Теперь ты сам легко доберешься до монастыря, без помощи монахов и бегущих ослов, – сказал Тон, чуть улыбнувшись.

– Да, – согласился Костромин, продолжая смотреть на солнце и отчетливо понимая, что этот путь, казавшийся ему когда-то дорогой адовых пыток, на которой он чуть не помер, сейчас представляется для него легкой приятной прогулкой по красивым местам.

– Братья встретят тебя у монастыря.

– Как всегда, «спутниковая голубиная почта», – пошутил Костромин.

– У тебя теперь есть такой же телефон, – усмехнулся Тон.

– Да, но я пока только учусь им пользоваться, – кивнул Костромин.

– Как и всем остальным, – поддержал его отшельник.

И протянул руку, на ладони которой лежал матовый молочно-белый отполированный временем и водой камешек в виде капли с естественной дырочкой в узкой его части, через которую был продет шнурок из какой-то очень прочной телесного цвета веревки.

– Вот, возьми. Пусть будет с тобой до тех пор, пока ты не вырастешь настолько, что тебе уже не понадобятся никакие материальные проводники и источники для встраивания в течение энергий и защиты себя и своих близких, – сказал Тон.

Юрий принял этот дар благоговейно, как величайшую драгоценность, двумя руками и низко поклонившись. Он тут же надел амулет себе на шею, закинул его на грудь под вырез рубахи и прижал рукой к телу.

– Благодарю тебя, – поклонился он еще раз, а выпрямившись, посмотрел в глаза Тону и попросил, понимая, о чем именно просит, как о великом даре: – Я бы очень хотел помнить все, что со мной происходило, помнить каждое мгновение, проведенное здесь, каждый урок и каждое сказанное вами слово. Я бы хотел сохранить все знания, что получил от вас, и память обо всем, что со мной происходило.

Тон смотрел на него долгим взглядом потемневшими до черноты радужки глаз, а потом внезапно улыбнулся своей непостижимой улыбкой:

– Делать упражнения, которые я тебе передал, ты теперь будешь всю свою оставшуюся жизнь, постепенно все усиливая и углубляя их, так же как и медитировать, и расширять свое сознание и разум ты не перестанешь теперь никогда. На этом этапе бег, плавание и задержка дыхания имеет положительное влияние на слой твоего пространства и прекратишь ты эти занятия, только когда почувствуешь, что необходимость в них отпала. Направление к развитию тебе дано, мастера и источники знаний указаны, путь свой ты определил четко и не нуждаешься более в моем присмотре. Но тебе позволено сохранить память о своем пребывании здесь, обо всем, о чем ты узнал и что смог постичь за это время. И обо мне, – чуть склонив голову, объявил свою волю Тон.

А может, и не свою волю. Сие, как говорится, неизвестно.

– Но ты не сможешь рассказать об этом, – продолжил просветленный.

Костромин понимал, что «не сможешь рассказать», в данном случае было прямым указанием: то есть на всех уровнях и физическом в том числе, если он даже захочет что-то рассказать и откроет рот для этой цели, то не сможет произнести ни одного слова или начнет нести какую-нибудь чепуху, не имеющую никакого отношения к его пребыванию у отшельника.