Как там в «Женитьбе Бальзаминова»: «У женщины все несчастья случаются оттого, что она завсегда подо что-нибудь подвластна».

Она, Санька, попала сейчас «подвластно» под каких-то уродов, которые решили, что могут вот так, просто, взять у нее все, что захотят, — жизнь, бизнес, все!

Щас-с! Не на ту барышню напали! У этой жизненное кредо — «даже если тебя съели, то всегда есть два выхода»!

Сашка скорбно вздохнула: кредо — это, конечно, замечательно, но… и процитировала вслух, уткнувшись носом в оконное стекло;

— «Ах, когда бы Бармалей нам не строил козни, мы не знали бы, что мы, видимо, герои!» на-на-на… — пробубнила слова, которые не помнила, и закончила: — «Так что очень хорошо, что сейчас нам плохо!»

— Не может быть, чтобы вы помнили этот фильм, — услышала она сзади и резко обернулась. — Когда он был популярен, вас и в проекте не значилось!

Свежий, как майская роза, словно спал последние сутки сладким сном, улыбаясь, как Бельмондо, на пороге кухни стоял Иван Федорович Гуров, он же хозяин данной квартиры, подвизающийся по ночам трудиться принцем.

— И-и-издрасте! — с переполоху выдала Сашка.

— Здрасте, здрасте! — бодрил голосом и внешним видом господин Гуров. — Что вы поднялись в такую рань?

— А бог его знает чего, Иван Федорович, — поделилась горюшком Сашка, — спалось мне комфортно, спасибо вам, устала я как незнамо кто, казалось бы, спи и спи себе, а вот пойди ж ты!

«Не девка, а КВН, лига чемпионов всем составом!» — порадовался Иван.

— Есть хотите? — спросил он дружелюбно.

— Хочу. И кофе хочу, очень, — заткнув в последний момент оглашение всего списка пожеланий, включающего душ и ее спокойное благоденствие, сказала Санька.

— Сейчас все будет, — пообещал хозяин и вдруг спросил: — Смыться хотели?

— Хотела, — призналась разоблаченная преступница.

— И куда?

— Придумала бы. Посидела на лавочке какой и придумала.

— Зачем вам лавочка? Думайте здесь, в комфортных условиях, — щедрой рукой обведя личные апартаменты, предложил господин Гуров.

— У вас есть сигареты, Иван Федорович?

— Есть, а вы разве курите?

— Нет, я не курю. Но иногда хочется с кофе, от усталости или в экстремальной ситуации. Как думаете, у меня сейчас экстремальная ситуация? — спросила она его в спину.

Он колдовал у плиты — кофе варил. Запах стоял умопомрачительный! Кофе у него был настоящий, серьезный, и варил он его по всем правилам.

— Похоже на то, — не отрываясь от своего занятия, согласился он.

Кофейная шапка стремительно поднялась, он ловко подхватил турку, разлил живительный утренний напиток по чашкам, которые предусмотрительно выставил на стол.

— Вам молоко?

— Давайте.

Открыв холодильник, он что-то там долго искал, доставал, захлопнув дверцу ногой, вывалил на стол всякую всячину и предложил Сашке поучаствовать в процессе готовки:

— Помогайте.

Вдвоем, в четыре руки они быстро сделали бутерброды, целую гору, и сели за стол друг против друга, приступили к неспешной трапезе.

Почему неспешной? Или уже бежать не надо? И что дальше?

— Не обращайтесь ко мне «Иван Федорович», мне это так же не нравится, как вам Александра.

— А как? Ванятка или все-таки Юстас?

Почему-то он вызывал у нее странную, непреодолимую потребность все время язвить, подкалывать его со злой, иногда снисходительной иронией. Что в нем такого, в этом мужике, что постоянно подталкивает ее отстаивать свое «я», салютуя умом и колкостями?

— Я вам не нравлюсь, — не спросил, утвердил он, с довольным видом откусывая от бутерброда.

— Нравитесь, — не купилась на подачу Сашка. — С чего вы мне должны не нравиться? Вы не картина Васнецова и уж тем более Малевича, чтобы нравиться или не нравиться. Я вас не знаю даже. Вы мужчина темный и непонятный, и совсем уж непонятно, что вы делаете в моей истории и что вам, собственно, от меня надо, а это, знаете ли, нервирует и настораживает.

— Вызывая желание нахамить, опустить, поставить на место, — в тон ей продолжил он Сашкину мысль.

И почти со счастливым видом отправил остатки бутерброда в рот. Сашка проследила взглядом за заталкиванием в рот продукта утреннего питания.

— Не без этого, Иван Федорович, не без этого, — призналась она.

Продолжая жевать, сохраняя на лице все то же довольное выражение, он встал, достал из ящика сигареты, зажигалку, поставил перед Санькой на стол пепельницу, сел на прежнее место, с удовольствием закурил и протянул ей пачку. Сашка двумя пальчиками достала сигарету, терзаясь легким раскаянием — зачем обострила ситуацию? Ожидала, что он поспешит ей объяснить свою заинтересованность в этом деле?

Ага! Как раз тот случай!

— Давайте-ка, Сашенька, оставим на время наши пикировки и попробуем поразмышлять, как вы правильно выразились, о «вашей истории», — миролюбиво предложил он.

Санька прикурила от любезно зажженной и поднесенной к ее сигарете зажигалки, подумала, затянувшись и закашляв с непривычки. Откашлялась, затянулась еще раз.

— Ладно, — «снизошла» наконец она, — как я понимаю, обсуждать ваше более чем активное участие в моей судьбе и заинтересованность в ней вы не желаете.

Она посмотрела на него в ожидании… Возражений? Признаний?

Ни того ни другого не последовало — внимательные, нейтральные золотисто-шоколадные глаза.

Она кивнула — ну, нет так нет!

— Примем за версию, что вы не желаете мне ничего плохого и не имеете отношения к тем ребяткам…

Комментариев не последовало. Он отхлебнул кофе, затянулся сигаретой, посмотрел на Сашку, всем видом выражая готовность выслушать продолжение.

— …Что вы такой герой-спасатель со всей прилагающейся к данному статусу поведенческой шелухой, — еще одну, последнюю и безнадежную попытку сделала Сашка.

Нет. Она затушила недокуренную и до половины сигарету в пепельнице, вместе со своими ожиданиями и обличающими высказываниями.

— Мы с вами перебрали варианты возможных поводов для моего похищения и ни к чему не пришли. Значит, надо проанализировать, как все произошло, в деталях, может, тогда я смогу что-то понять.

— Саш, давайте на «ты», — сбил он ее с учительского тона.

— Давайте, — сразу согласилась она. — Вот смотрите… смотри, — все-таки запнулась Сашка.

— А ты старайся, старайся! — как преподаватель физкультуры нерадивому ученику, осваивающему брусья, втолковывал он. — Может, грамм пятьдесят на брудершафт?

— Да знаешь куда этот брудершафт! — возмутилась Сашка, от злости влет переходя на единственное число в обращении. — Не сбивай меня, Гуров!

И так это у нее легко и правильно сложилось внутри — «Гуров!», — словно она знала его сто лет и дружила с детства, что она притормозила и посмотрела на него удивленно.

— Кто знал, что ты поедешь за город? — А сколько можно разводить тут, надоела Ивану вся эта канитель вокруг да около. — И вообще, почему ты очутилась одна ночью на дороге?

— Кто знал? — призадумалась Сашка, задав вопрос самой себе. — Лилька, естественно, я же у нее была, мой зам Филимонов, секретарь. А уж кому они сказали и сказали ли вообще, что маловероятно, не знаю.

— Мама?

— Нет! — отрезала она.

— Поругались?

— Нет! — холодно, захлопываясь сразу.

— Ну хорошо, — отпустил он до поры. — Лиля — это подруга или родственница?

— Подруга.

— Почему ты не осталась ночевать у нее? И кто знал, что не останешься?

— Я у нее редко остаюсь. Не люблю. Всего несколько раз оставалась. А что не останусь, знали все вышеперечисленные.

— Но могла остаться? Передумать?

— Могла, но это процентов десять вероятности. Ты к чему спрашиваешь?

— А к тому, что тебя ждали на дороге. Именно тебя! Это не наскок на гоп-стоп! И не на машину твою метились, иначе зачем ты-то им нужна? Изнасиловать? Я тебя умоляю! В этом случае все по-другому: тюкнули бы разочек по башке, а дальше делай что хочешь — хоть насилуй, хоть банты на голове завязывай! Тебя ждали, а упустив, оперативно заслали патруль к дому. И нужна ты им была в светлом уме и трезвой памяти, без телесных повреждений.

— Да! — осознав правоту его умозаключений, согласилась Санька. — Да! И тогда точно отпадает версия с завещанием, все по той же причине — тюкнули по голове, без хлопот и истерик привезли куда надо, а там уж куда спешить!

— Похоже, что отпадает.

— Мне непонятно одно: если им нужна была я, именно я, зачем тогда вся эта петрушка с пересаживанием — выволокли бы за волосы и затолкали в джип?

— А! — махнув рукой, брезгливо скривился он. — Ты же их рассмотрела, поняла, что это за гвардейцы? Мелкие шестерки, исполнители. Проявили личную денежную инициативу, ну не могли они такую халяву бросить на дороге!

— Возможно.

— Когда ты решила ехать в гости? За день, за два, на прошлой неделе?

— Да никогда не решила! Я возвращалась с производства. Оно у меня в Подмосковье находится, только в другой стороне. Лилька позвонила, принялась ныть, уговаривать приехать, это ее обычная манера. Мне очень не хотелось, я себе отдых на сутки запланировала, чтобы отоспаться. Но у Лильки такая манера уговаривать, что если вовремя не остановил, то лучше сдаться, чем это нытье выслушивать. Остановить я не успела, пришлось ехать, а по дороге я позвонила Филимонову и Ирине — это моя секретарша.

— Саш, это малоприятно, но выходит, что твоя Лиля как-то поучаствовала: либо специально тебя вызвала, либо стуканула кому заинтересованному, сообщив, что ты едешь, — с сочувствием высказал Гуров свои выводы.

Сашка посмотрела ему в глаза. Долгим, странным взглядом.

Он выдержал, не отвел глаз. Ждал.

— Возможно, — все же не утверждая, оставляя место для надежды, сказала она.

Очень осторожно, чтобы не пережать и не напугать раньше времени, Иван сделал заход:

— Так может, задать ей некоторые вопросы?

И внутренне напрягся — клюнет ли?

Она внимательно разглядывала его выражение глаз, обдумывая что-то. Встала, отошла к окну, спрятавшись от шоколадного ожидания ответов.

«Я знаю, девочка, я знаю, как тебе непросто!» — посочувствовал Иван.

Ей все было непросто, он понимал и поражался, как она держится — ни истерик, ни паники, ни слез-сопель и бестолковых метаний — спокойствие, контроль! Ох, видимо, подоставалось девоньке в жизни-то, ведь где-то она научилась такой самодисциплине! Не барышня, а кремень! Комиссарша в кожанке. Революционный товарищ! Только иногда в балтийской глубине такое проскальзывает темным акульим телом — такое больное, спрятанное ото всех!

Как сейчас, всего на секунду, когда она осознала правильность его выводов. Ивану совсем не хотелось использовать ее, подставлять под удар, следуя придуманному и одобренному начальством плану, но… но события развивались, и внутри этих событий динамитной шашкой была она — госпожа Романова! Он это чувствовал, знал!

И коль скоро есть такая данность, надо навязать противнику свои правила игры, а не принимать те, что навязывает объект наблюдения, которому понадобилась Александра.

Он смотрел Сашке, замершей у окна, в затылок и искренне ей сочувствовал, зная, что ко всем ее переживаниям он собирается добавить еще порцию, подставляя ее в виде приманки, и что ей предстоит при этом испытать, он тоже знал и чувствовал себя от этого скотиной.

Потому что она ему нравилась, не просто нравилась, как она сказала? — «Вы не картина Малевича, чтобы нравиться или не нравиться». Вот именно! И в связи с этим обычное рутинное дело незаметно перерастало в нечто личностное, касавшееся его самого, Ивана Федоровича Гурова. А то, что она напугается ужасно, и получить может, и — не дай-то бог — чего похуже, от гоблинов узколобых, заставляло его чувствовать себя последней…

И тем не менее он плавно подводил ее и подталкивал прыгнуть головой вперед прямехонько в осиное гнездо!

Ах, ты ж твою мать!

Она молчала. Он не мешал, не торопил, поглядывая на ее напряженные плечи и шею. Закурил еще одну сигарету — да пошел он, этот здоровый образ жизни, туда, откуда вышел!

Как в том анекдоте, когда вожделенное и недоступное, как гора Монблан, раздаточное окно винного магазина периода антиалкогольной кампании захлопнулось перед мордами двух друзей-акашей, выстоявших всю многочасовую очередь. И стоявший ближе к окну с разворота вмазал другану в челюсть.

— Коля, за что?! — возмутился страдалец.

— А чё делать?! — философски заметил дружбан. Вот именно — а чё делать?! Будь оно все неладно!



Сашка думала. Ей надо было очень хорошо, отметая любые эмоции, обиды и нежелание признавать правду, подумать.