Сашка смотрела на него во все глаза, рассматривала выражение его глаз. От многочисленных неоновых витрин и фонарей было совсем светло, и она видела очень ясно, как он на нее смотрит и что там в его глазах. Ее холод продрал — пробежал тем самым током, которым дают лабораторной крысе, по позвоночнику и застрял где-то в затылке, подняв волосы дыбом.

Она плюхнулась рядом с мужчиной на асфальт, тоже вытянула ноги, не находя в себе силы отвести взгляд от его глаз.

— А… — протянул он. — Вижу, вы меня понимаете.

Она понимала! Она вдруг до самого дна прочувствовала эту отупляющую, перешедшую все пределы усталость, уже давно не телесную, пожравшую все — душу, жизнь, будущее, которого просто нет, все женское в ней, молодое и немолодое, все стремления, надежды, эмоции — все, все!!!

— Понимаешь, — объяснил мужик, — эта усталость, бег непрекращающийся, убил меня. У меня друг умер недавно, лучший друг! А я сижу на поминках, слушаю, что говорят, поминая его, и понимаю, что ничего не чувствую, даже горя! Втихаря на часы поглядываю, прикидываю, когда смотаться можно, еще поработать успею, к любовнице на часок заехать и домой, спать. Нет человека, понимаешь? Нет его, он-то человеком умер, в отличие от меня! Я вот сегодня понял, что даже не мечтаю ни о чем! Все безразлично, ничего не цепляет — тупо, тошно, никак! Если человек перестает мечтать, значит, он умер!

— Ну вот, ведь плачете, жалеете себя, может, оживаете? — предположила Саша.

— Плачу от бессилия!

Она отвела от него взгляд, подтянула к себе одну из сумок, достала из нее батон хлеба, отломила кусок:

— Будете?

— Буду, — вздохнул мужик и взял предложенный хлеб из ее рук.

Сашка отломила и себе, откусила. Они жевали, молча, глядя куда-то вперед, вздыхали потихоньку каждый своему, личному.

Мечтать! Наверное, это было бы прекрасно — мечтать! Она давно уже ни о чем не мечтала, даже о том, что вот случилось бы такое счастье, свалились бы деньги с небес или распродажа копеечная дорогих товаров, продуктов — ну, хоть на таком уровне!

Они так же молча съели еще по куску булки.

— Вам нельзя сидеть на земле, застудитесь, — проявил неожиданную заботу мужик.

— Вам тоже ни к чему.

— Да, некрасиво я как-то, — огляделся он, оценивая ситуацию. — Давайте вставать!

Он поднялся, помог встать Сашке и оказался намного ее выше. Она посмотрела ему в лицо, запрокинув голову.

— Спасибо вам, девушка, вы мне помогли. Надо, наверное, познакомиться? — неуверенно спросил он.

— Нет, — не согласилась Сашка, — вы мне тоже помогли. Без имен помощь честнее.

— Да, пожалуй. Вас проводить?

— Нет, это уже из области обычной жизни, а к откровениям такого уровня обычная жизнь неприемлема. До свидания, — улыбнулась Сашка.

— До свидания, — улыбнулся в ответ мужчина, поцеловал ей руку и шагнул в сторону.

Она посмотрела в его удаляющуюся широкую спину, подхватила свои сумки и медленно пошла к дому. Пройдя всего несколько шагов, остановилась, замерев захваченная врасплох неожиданно пришедшей мыслью: она, молодая, здоровая женщина, много чего уже добившаяся в жизни, не мечтает, даже не думает, о любви, любимом мужчине, семье, детях! Даже о сексе не думает и не мечтает! Ни о чем, нормальном, естественном в любом возрасте, тем более в ее! Ей же еще и тридцати нет, а она не живет, не дышит, у нее даже будущего нет!

Потому что нет никакой мечты! Она мертвая! Она и не помнит, когда думала, что хочется любить, быть любимой, на свидания ходить, одеваться красиво!

Она умерла! Есть некая телесная оболочка — с именем, фамилией и отчеством и с прилагающимися к ним регалиями, званиями, а ее, Александры Романовой, нет!

Ее нет, она пустая, ей ничего не хочется, ее ничего не интересует, не заботит будущее, единственное, о чем еще думает эта телесная оболочка, — как и где заработать на прокорм себя и мамы.

— Меня нет! — прошептала Сашка потрясенно. — Я не живу. Даже не выживаю. Я перестала быть!

И так ей стало страшно… Она на какие-то секунды вдруг почувствовала леденящую холодную дыру пространства безразличия, в которое падала, падала, падала!..

— Я похоронила будущее.

Александра на всю жизнь запомнила это ощущение и свой страх от соприкосновения с бездной безразличия в себе, порожденной убийством вечно вынашиваемого внутри каждого человека ребенка — мечты!

Поэтому она и ринулась в новое дело, загоревшись, порой идя напролом, совершая множество ошибок, уставая до чертиков, рискуя… Но ей было интересно. Жизнь начала новый, неведомый виток, который в начале пути можно было подвести под единственную, рулеточную терминологию — либо пан, либо пропал!

Ей стало интересно жить, интересно новое дело, и мечты проклюнулись сквозь черный холод безразличия, постепенно набирая силу и становясь красавцами деревами до небес!

Она стала живой! Другой, изменившейся, более сильной — и живой!

А когда наваливалось слишком уж много, не продохнуть, Сашка вспоминала себя ту, мертвую, и полбатона, которые они с незнакомцем молча сжевали вдвоем, сидя на асфальте тротуара, каждый заглядывая в свою непроглядную тьму, и улыбалась, потому что втайне думала, что мужик тот был ангелом, которого специально послали для нее — спасти.

И ведь спасли! После той встречи у Сашки быстро и неожиданно переменилась жизнь. А началось все, как обычно бывает у Бога, — нежданно-негаданно, и предположить нельзя было, из какой ерунды вырастет целое предприятие!

Пару лет до смерти папы, в той еще счастливой жизни, Александра, занимаясь серией опытов по своей научной работе, получила неожиданные результаты — обычный процесс научных исследований. Герман Александрович, посмотрев эти этапные соединения, тогда сказал ей:

— Для твоей работы это никуда, а вот для косметологии было бы интересно.

— Да, а что интересно? — спросила Саня.

И он, увлекшись, стал объяснять ей, выводя на листе бумаги варианты различных соединений, взяв за основу полученные Сашей формулы. И заставил запатентовать.

На всякий случай.

Он всех своих учеников заставлял в обязательном порядке патентовать даже самые незначительные открытия. И проверял.

Александра вспомнила про те свои формулы химических соединений от безденежья и наступившей нищеты. Она покупала самый дешевый шампунь, от которого волосы портились и плохо укладывались, и стала обогащать его и в крема добавляла кое-что свое.

— Сашенька, — поинтересовалась как-то жена Германа Александровича, — каким шампунем вы пользуетесь? У вас волосы глаз не оторвать: шелковые, блестящие!

— Своим, — рассмеялась Сашка, — собственного приготовления.

— А вы не могли бы и мне изготовить?

Случилось так, что эта просьба изменила дальнейшую жизнь Александры.

Эмма Витальевна, так звали жену академика Кохнера, была доброй и, что самое важное, очень мудрой женщиной, поэтому, когда через неделю или две Александре позвонила незнакомая женщина и, представившись подругой Эммы Витальевны, спросила, не могла бы Саша продать ей шампунчик, как у Эммочки, она не очень удивилась.

— Вы не волнуйтесь, — поспешила уверить ее дама, не услышав мгновенного утвердительного ответа. — Эммочка меня предупредила, сколько это стоит.

— Сколько? — полюбопытствовала Сашка, слегка ошарашенная напором.

Дама сказала. Сашка онемела от названной суммы и мысленно вознесла благодарственную молитву Эмме Витальевне.

После первой дамы позвонила еще одна. И еще.

Через какое-то время Саша обнаружила, что ее квартира превратилась в мини-производство шампуней и кремов, а еще что она стала зарабатывать на этом производстве. Она села, подсчитала, сколько заработала за последний месяц, и удивилась необычайно — дважды! Первый раз: «Не может быть!», и второй: а куда делись деньги?

И поняла — деньги делись на маму.

У них была всегда, всю жизнь, деревянная шкатулка, которая стояла в кухонном серванте, и все деньги складывались туда и брались оттуда по мере надобности. Замотанная институтом, преподаванием, домашним производством, общением с покупательницами, бытовыми хлопотами и проблемами, Саша автоматически складывала все заработанное в шкатулку, забывая пересчитывать и распределить на хозяйство.

Она постояла, тупо рассматривая пустоту денежной шкатулки, и поняла, куда делись деньги.

— Мама, — ворвалась Сашка в комнату матери, держа в руке вещественное доказательство, — ты что, потратила все деньги?

— Разве это деньги? — брезгливо поморщилась мать.

— Ты знаешь, да! — разозлилась Сашка. — И нам с тобой на них надо было жить целый месяц!

— Заработай еще! Ты же превратила мою квартиру в лабораторию, я же терплю, а у меня аллергия, и ты об этом знаешь, но тащишь в дом всякую химическую гадость!

И тут Сашку прорвало!

Долго сдерживаемая, поднявшаяся к горлу вонючая тина ненависти гейзером вырвалась наружу. Сашка со всей дури швырнула шкатулку куда-то в угол и проорала:

— Да пошла ты знаешь куда?! Работать!

Мама подняла брови, расширила глаза от неожиданности и, не утратив величия, поинтересовалась:

— Александра, ты что, ополоумела?

— Все, хватит с меня! — объявила Сашка приговор. — Все деньги отныне будут находиться у меня и тратиться только по моему усмотрению, тем более что зарабатываю их я одна!

— Ты этого не сделаешь, — невозмутимо заявила мать, — я же не могу жить без денег!

— Я тоже!

Когда Сашка в особенно трудный момент предложила ей оформить пенсию, ну, хоть какую-то, оказалось, что максимум, на что мама может рассчитывать, — это самая низкая пенсия домохозяйки. Мама возмутилась: это же унижение, даже за папу она получает больше! И само собой, ничего не оформила.

Всю ночь после «денежного бунта» Саша читала дневники отца. К утру она узнала, почему мама не любила ее всю жизнь, с рождения.

Все просто. В Бразилии, например, это сплошь и рядом, и в Мексике тоже, судя по их сериалам, надежно утвердившимся на российских телевизионных экранах.

Все просто. И до слез трагично!

У папы случился роман, когда он уже был женат. Не роман — любовь! Сильная, настоящая, единственная. Он хотел развестись, но мама категорически отказала, и не просто отказала, подключила тяжелую артиллерию, все возможные рычаги давления — непростых родителей, партком и обещание суицида.

Папа повоевал и сдался, расставшись с любимой женщиной.

Через несколько месяцев папе позвонили из роддома и сообщили, что его любимая умерла, родив девочку и записав ее на его имя. Сашку.

Вот тогда папа взбунтовался, он забрал Сашку, привез домой и выставил маме ультиматум: либо она принимает и растит девочку, как родную дочь, либо он разводится с ней и растит дочь сам.

Без нее или с ней, но с дочерью он никогда не расстанется.

И мама поняла, что никакие угрозы на сей раз не сработают, и сдалась, приняв его условия. Отказываться от богатой, беззаботной жизни она не хотела, детей сама рожать не собиралась, еще чего!

Утром после бессонной ночи открытий Сашка, как обычно, приготовила завтрак себе и «не маме». Она делала бутерброды, варила кофе и специальную диетическую кашу для мамы, расставляла приборы и все удивлялась — почему она ничего не чувствует?

Ни радости, ни печали, ни ненависти, ни горькой обиды — почему?

Не обвиняет, не плачет или смеется, не орет от несправедливости — почему?

А когда перелила кофе в кофейник и понесла его от кухонной столешницы к столу, замерла возле окна, глядя во двор, и поняла — она счастлива!

Счастлива! И свободна!

От всего! От ненависти, от чужой холодной нелюбви, от необходимости любить в ответ — а как же иначе!

Свободна от чужого человека!

Это потом, в последующие дни, недели, она обдумывала всю свою жизнь, анализировала, вспоминала, стараясь все осознать, понять. Потом.

А тогда утром у окна она первый раз в жизни почувствовала себя свободным и нормальным человеком! И оказалось, что для этого не надо быть идеальной, безупречной, самой хорошей! Достаточно просто быть!

Первый раз в жизни!

— Вы живете вместе? — негромко спросил Иван, понимая, что она еще там, в воспоминаниях.

— Нет, — вернулась в настоящее Сашка. — Я сняла себе квартиру и ушла, а когда заработала деньги, купила однокомнатную квартиру, переселила маму туда. А сама вернулась на Никитскую.

— И она согласилась переехать?

— Нет, не соглашалась, но у меня есть железный аргумент в любых спорах с ней: деньги и обещание урезать ее содержание.

— Саш, ты мстишь ей, что ли? Не можешь простить?

— А что прощать? И мстить за что? За то, что она не смогла стать мне матерью? Она не могла! Я понимаю. Я все про нее понимаю, она такая, какая есть!