— Поль? Это странно!

В тех кругах, к которым принадлежал плохо одетый малыш, Томов, Билей и Джимов было хоть пруд пруди, но имя Поль едва ли встречалось.

— Что странно? — переспросил Поль.

— Твое имя. Как ты попал на него? Оно необычно.

— Полагаю, что так, — сказал Поль. — Я никогда не думал об этом и никогда не знал никого с таким именем.

Так открылся ему еще один знак его таинственного происхождения. Поль ощутил трепет. Он удержался от искушения спросить своего нового знакомого, не такое ли это имя, которое дают принцам.

— Послушай, шутки в сторону, — сказал художник, набрасывая волны густых черных волос, — правда ли, что ты собираешься искать в Лондоне свою судьбу? Знаешь ли там кого-нибудь?

— Нет, — ответил Поль.

— Как же ты собираешься существовать?

Поль засунул руки в карманы штанов и забренчал монетами.

— Я собрал кой-какую мелочишку.

— А сколько?

— Три шиллинга, семь с половиной пенсов, — провозгласил Поль с видом богача. — А с вашим шиллингом будет четыре семь с половиной!

— Вот так сумма! — воскликнул молодой человек. Некоторое время он продолжал молча рисовать, потом сказал: — Брат мой живописец, величина, королевский академик. Он охотно напишет тебя. Да и товарищи его. Ты легко мог бы заработать как натурщик, занимаясь как ремеслом тем, что сейчас делаешь ради шутки.

— А сколько я мог бы зарабатывать?

— Ну, это зависит от разных обстоятельств: от фунта до тридцати шиллингов в неделю.

Поль глубоко вздохнул и застыл на своем месте. Художник, дорога, пестрый фургон, поля и холмы исчезли из его чувств.

— Зайди ко мне, когда будешь в Лондоне, — продолжал дружелюбный голос. — Мое имя Раулат; В. В. Раулат, 4, Грей-инс-сквер. Запомнишь?

— Да.

— Записать тебе?

— Нет. В. В. Раулат, 4, Грей-инс-сквер. Я не забуду это. Я никогда ничего не забываю, — сказал, возвращаясь к жизни, Поль в приливе хвастливости.

— Скажи-ка мне все, что ты помнишь, — попросил мистер Раулат, смеясь.

— Я могу перечислить всех королей Англии, с годами царствования, графства и главные города Великобритании и Ирландии, вес и меры, и «Ассирияне кинулись, как волки…»

— Святой Моисей! — воскликнул Раулат. — Еще, может, что-нибудь?

— Да, целую кучу, — сказал Поль, боясь, что изгладится впечатление, которое ему удалось произвести. — Я знаю казни египетские.

— Не может быть!

— Реки крови, гады, песьи мухи, мор, язвы, град, саранча, тьма и смерть первенцев, — выпалил Поль единым духом.

— Господи! — воскликнул Раулат. — Да я думаю, что ты не затруднишься перечислить тридцать девять членов!

Поль наморщил лоб.

— Вы говорите, — произнес он после некоторой паузы, — о тридцати девяти членах исповедания, как в молитвеннике? Я пытался читать их, но не понял.

Раулат, не ожидавший такого ответа на свое шуточное предположение, на мгновение даже прервал свою работу.

— Однако, что привлекло тебя к тридцати девяти членам?

— Я хотел научиться чему-нибудь, — ответил Поль.

Молодой человек смотрел на него, улыбаясь.

— Самообразование — славная вещь, — сказал он. — Старайся узнать все, что можешь, и когда-нибудь станешь образованным человеком. Но ты должен воспитывать в себе чувство юмора.

Поль уже собирался просить разъяснений по поводу этого совета, когда появился Барней Биль, освежившийся и подкрепившийся, и крикнул веселым голосом:

— В путь, в путь, сынок!

Раулат поднял руку.

— Только парочку минут, если можете. Я почти окончил.

— Извольте, сударь, — отвечал Барней Биль, ковыляя через двор. — Рисуете его?

Художник кивнул.

Барней Биль заглянул через плечо.

— Черт дери! — воскликнул он в восторге.

— Не правда ли, удачно? — спросил художник любезно.

— Да ведь это живое его изображение!

— Он рассказал мне, что отправляется в Лондон искать счастья, — сказал Раулат, кладя последние штрихи.

— И своих высокородных родителей, — поддержал Барней Биль, подмигивая Полю.

Поль покраснел и почувствовал себя неловко. Инстинкт подсказывал ему, что не следует так прямо открывать тайну его рождения этому утонченному человеку. Полю показалось, что Барней Биль обманул его доверие, и, сам выросший на мостовой, он обвинил своего покровителя в неэтичном поведении. Такого промаха он, сын принца, никогда не сделал бы. К счастью, и мистер Раулат, как подумал Поль, с удивительным тактом не спросил объяснений.

— Молодой Иафет[11] в поисках отца. Надеюсь, он найдет его. Ничто в жизни не может заменить романтизма. Без него она плоска и мертва, он для нее то же, что атмосфера для картины.

— И лук для баранины, — добавил Барней Биль.

— Совершенно верно, — согласился Раулат. — Поль, мой милый мальчик, я думаю, что ты присоединяешься к мистеру…

— Барней Биль, сэр, к вашим услугам. И если вам угодно купить удобное кресло или изящный половичок, или щетку по баснословно низкой цене… — он кивнул в сторону фургона. Раулат повернул голову и, смеясь, заглянул в мигающие черные глазки. — Я не предполагал ни минуты, сэр, что вы собираетесь купить что-нибудь, но исключительно для удовлетворения моей артистической совести.

Раулат захлопнул альбом и встал.

— Выпьем-ка что-нибудь, — сказал он. — Артисты должны познакомиться поближе.

Он шепнул поручение Полю, который юркнул в корчму и тотчас же вернулся с парой знаменитых белых кружек с голубыми разводами, пенившихся через край. Мужчины, припав губами к сосудам, кивнули друг другу. Неподвижная жара августовского дня окутывала их тела, но струи небесной прохлады изливались на их души. Поль с завистью смотрел на них, страстно желая быть взрослым.

Затем последовали приятные полчаса беспорядочной беседы. Наконец Барней Биль, взглянув на солнце прищуренным глазом следопыта, объявил, что время ехать.

— Можно мне посмотреть рисунок? — спросил Поль.

Раулат передал ему альбом. Внезапное представление о себе самом, когда видишь себя таким, как ты рисуешься чужому глазу, всегда заставляет задуматься. Для Поля это было совершенно новым ощущением. Ему часто случалось видеть свое отражение, но тут он впервые взглянул на себя со стороны. Набросок был очень живой, сходство поразительно схвачено, но вместе с тем подчеркнуты живописность и романтичность.

Гордо поднятый подбородок, жадный огонек в глазах, чувственный изгиб губ очень понравились ему. Этот портрет был идеалом, в соответствии с которым надо было жить. Невольно он уже старался походить на него.

Барней Биль еще раз напомнил, что время двигаться. Поль с сожалением вернул альбом, Раулат с любезными словами подал ему шиллинг. Поль, лучше которого никто не мог знать магическую власть денег, секунду поколебался. Мальчик на портрете отказался бы. Поль отодвинулся.

— Нет, я ничего не возьму. Мне приятно было это сделать.

Раулат рассмеялся и положил монету обратно в карман.

— Благодарю вас, — сказал он с театральным поклоном. — Я в безмерном долгу у вас.

Барней Биль взглянул на Поля одобрительно.

— Это ты хорошо сделал, малый. Никогда не бери денег, которых не заработал. Всего хорошего, сэр, — он взялся за картуз. — И благодарю вас, — кивнул он в сторону пустых кувшинов.

Раулат проводил их до фургона.

— Помни, что я говорил тебе, мой молодой друг, — сказал он ласково. — Я не отступаюсь от своего слова. Я помогу тебе. Но если ты умный мальчик и хочешь знать, что для тебя лучше, то держись мистера Барнея Биля, свободы на большой дороге и легкого сердца бродяги. Это даст тебе много больше счастья.

Но Поль уже считал свое цыганское «я» таким же умершим, как прежнее свое блэдстонское «я», и эти мертвые «я» должны были служить ему ступенями для более высоких достижений. Поэтому он остался глух к парадоксальной философии своего нового друга.

— Я запомню, — сказал он. — Мистер В. В. Раулат, 4, Грей-инс-сквер.

Молодой архитектор долго смотрел вслед фургону, на котором качались и скрипели разнообразные подвески, и вернулся к своему мольберту, задумавшись. Веселье покинуло корчму «Маленького медведя». Он сел и стал писать карандашом письмо брату, королевскому академику.

«Таким образом, ты видишь, дорогой мой, — писал он к концу своего послания, — я в недоумении. Что маленький оборвыш изумительно красив, неоспоримо. Бросается в глаза, что он, как молодой птенец, жадно питается всякой пищей красоты, знания и ощущений, какая попадается ему на пути. Но протянул ли я руку помощи, как мне думается, молодому непризнанному гению или же указал обыкновенному мальчику дорогу к огням суетных наслаждений, этого я не могу знать».

А Поль шел рядом с Барнеем Билем вовсе не в состоянии недоумения. Он чувствовал, что, помимо всего, человек может жить надеждами на лучшее будущее. Все хорошо в мире, где ослепительные судьбы, подобные его судьбе, неизбежно должны свершаться.

— Я слышал о таких вещах, — задумчиво покачивая головой, говорил Барней Биль, выслушав рассказ о предложении мистера Раулата. — Одна из моих двоюродных сестер вышла замуж за человека, который знавал женщину, простаивавшую в чем мать родила перед компанией молодых художников, и он уверял, что она такая же порядочная женщина, как и его жена, в особенности если принять во внимание, что она поддерживала немощного старика отца и полный дом малолетних братьев и сестер. Поэтому я не вижу в этом никакого зла. И я не хочу становиться на твоей дороге, сынок, если ты этим путем надеешься отыскать твоих высокородных родителей. А тридцать шиллингов в неделю в четырнадцать лет — нет, я был бы сильно виноват перед тобой, если бы сказал «не делай этого!». Но вот чего не могу понять: на кой черт им такая мелюзга, как ты? Почему не хотят они платить тридцать шиллингов в неделю за то, чтобы рисовать меня?

Поль не отвечал, инстинктивно уклонясь от оскорбительных предположений. Но в душе его росла глубокая жалость к этой простой, хотя и доброй душе — Барнею Билю.

5

Когда они в ноябре, после продолжительного кружного странствования добрались до Лондона, Барней Биль сказал Полю:

— Ты достаточно знаешь меня, малый, чтобы понимать, что я желаю тебе добра, а не зла. Я кормил тебя и дал тебе кров, к сожалению, не могу сказать, что сделал много для того, чтобы одеть тебя, но я колотил тебя не больше, чем ты заслуживал, — здесь Поль рассмеялся, — и затратил кучу драгоценного времени, которое мог бы с пользой употребить на ничегонеделание, обучая тебя разным вещам, и, так сказать, пополняя твое образование. Правда ли это или я мерзкий лжец?

Поль подтвердил полную справедливость всего высказанного Барнеем Билем. Тот продолжал, положив коричневую руку на плечо ребенка и серьезно глядя на него:

— Я взял тебя из твоего счастливого дома, потому что если и допустить, что этот дом по-своему счастлив, то ты-то не был в нем счастлив. Я хотел помочь тебе приступить к поискам твоих высокородных родителей и сделать из тебя человека. Теперь я хочу сделать для тебя самое лучшее, что могу, и предоставляю тебе решить: если ты хочешь продолжать странствовать со мной, то в ближайшую поездку я положу тебе жалованье, а когда ты подрастешь, возьму тебя в компаньоны и оставлю тебе дело, когда помру. Это — жизнь, достойная мужчины, свободная жизнь, и я думаю, что ты любишь ее, не так ли?

— Да, — сказал Поль, — это хорошо.

— С другой стороны, как я уже прежде говорил, я не хочу становиться на твоей дороге, и если ты думаешь, что будешь ближе к своим высокородным родителям, связавшись с господином архитектором, тоже ладно — ты достаточно вырос, чтобы выбирать. Я предоставляю это тебе.

Но Поль уже выбрал. У дороги есть магическая притягательная сила, которой он отдал бы всю свою ребяческую душу, если бы не был так настоятелен зов его судьбы. Дорога не вела к ней. Принцы и принцессы не встречались на дороге. Их сверкающие экипажи не сталкивались с фургоном, не стояли они и у украшенных гербами ворот больших парков, терпеливо поджидая давно утраченного сына. Поль знал, что должен искать их в их собственном мире, до которого его, конечно, возвысит его фантастический заработок в тридцать шиллингов в неделю.

— Ты не запретишь мне наблюдать за тобой дружеским взором в течение ближайших двух-трех лет? — спросил Барней с доброй, хотя и саркастической улыбкой.

Поль покраснел. Он почувствовал себя эгоистом, неблагодарным животным, неспособным отблагодарить Барнея Биля за то, что он вывел его из дома рабства в страну, текущую медом и млеком. Он в равной мере был тронут и деликатностью упрека и заботой о его будущем благополучии. Романтические слова, вроде тех, какие он читал в книгах, смутно бродили в его голове, но он не мог найти подходящих выражений. Он умолк на несколько мгновений, запустив руки в карманы штанов. Потом он быстро выхватил агатовое сердечко и протянул его своему благодетелю.