— Я купил картину у самого художника, — ответил мистер Фин. — Он непризнанный гений, а теперь он состарился, бедняга. Много лет тому назад он оскорбил Королевскую Академию и ее члены никогда не могли забыть ему этого. Он говорит, что они преследовали его всю жизнь. У меня много полотен Саундерса. — Он с восторгом смотрел некоторое время на корову, затем прибавил: — Я заплатил ему четыре фунта десять шиллингов.

Поль не мог удержаться от замечания, хотя в тоне его и не слышалось иронии:

— Хорошая цена!

— Да, я думаю. Это то, что он просил. Я никогда не мог торговаться с художником. Ведь его творчество духовное, не так ли?

И Поль удивлялся детской наивности этого человека, сына сицилианки, ходившей с шарманкой, который, выйдя в путь вместе с Барнеем Билем, составил себе богатство на рыбных консервах. Разрушить его веру в гениальность Саундерса, было бы преступлением, таким же низким, как убивать в детях веру в прекрасное. Ибо Поль видел, что Сайлес Фин находил в мире художественных иллюзий убежище от многого: не только от суетных забот большого предприятия, но, должно быть, и от суровой напряженности его веры, от его властного и подавляющего божества. Тут Бог ступал ласковой стопой.

Была и другая причина, в которой Поль едва ли сознавался себе самому, того, что он находил отдых в обществе старика. Вуаль, которую он так искусно набросил на свое прошлое и поддержание которой требовало постоянного напряжения, была не нужна здесь. И Барней Биль, и Джен свободно говорили о нем. Сайлес Фин знал все о Блэдстоне — о том, что он был натурщиком, о его бесславной карьере на подмостках. Поль мог говорить с ними свободно, без вечного подсознательного чувства необходимой замкнутости. В своих собственных глазах он все еще был принцем из волшебной сказки; но Сайлес Фин и двое его друзей хранили память о тех днях, когда он пас свиней. Принц из волшебной сказки, который пас свиней, — романтическая фигура, и Поль не сомневался в том, что он — романтическая фигура. Даже Джен, вопреки своему прочному здравому смыслу, допускала такую мысль. А Барней Биль открыто провозглашал это, хлопая его по спине и видя немалую свою заслугу в том, что помог принцу выйти на дорогу в его королевство. И мистер Фин, несмотря на их горячие политические и богословские споры, относился к нему со странной и глубокой почтительностью.

Тем временем Поль продолжал свой путь к славе. Случайные визиты в Хикней-хис были хотя и редкими, но всегда значительными эпизодами его деловой жизни. На нем лежала парламентская работа для полковника Уинвуда, работа с мисс Уинвуд, работа для Лиги молодой Англии. На нем лежали его общественные обязанности. Наконец, была София Зобраска. Он начал также писать, живописно защищая свои взгляды, для серьезных еженедельных и ежемесячных изданий. Потом наступило Рождество, и он оказался в Дрэнс-корте, несколько нуждаясь в отдыхе и намереваясь поработать в тишине этого дома. Но большое количество гостей, среди которых был лорд Френсис Айрес, главный лидер оппозиции, угрожало этим его стремлениям.

В день Рождества к обеду приехала принцесса из Четвуд-парка. Ему пришлось поклоняться ей издалека и большую часть вечера — с чувством жестокой ревности. Лорд Френсис, холостяк и очаровательный господин, каким и должен быть человек, обязанностью которого было поддерживать добрые отношения между членами парламента, взял принцессу Софию в плен и удерживал ее в отдаленном углу своими медоточивыми речами. Она смотрела на него своими изумительными затуманенными синими глазами, как, случалось, прежде смотрела на Поля. Он возненавидел лорда Френсиса, считая себя выше его, как когда-то считал себя выше Билли Гуджа. Он был лучшим человеком, чем Френк Айрес. Френк Айрес был просто попугай. А ему приходилось, улыбаясь, выслушивать пустую болтовню мадемуазель де Кресси. Он был очень холоден и вежлив, когда прощался с принцессой у двери ее лимузина.

— Ah, que vous êtes bête[38] — рассмеялась она.

Поль лег спать раздосадованный. Она сказала ему в лицо, что он глупец. Так это и было. Он подумал о всех тех блестящих и полных собственного достоинства словах, которые мог бы сказать ей, если бы проклятая машина не укатила слишком быстро. Но на следующее утро лорд Френсис встретил его в пустынном по-зимнему саду, улыбнулся и дружески протянул ему руку. Поль скрыл свою ненависть под маской вежливости. Несколько минут они говорили о безразличных вещах. Потом Френк Айрес внезапно сказал:

— Думали ли вы когда-нибудь о том, чтобы выставить свою кандидатуру в парламент?

Поль, бродивший со своим спутником между опустевшими клумбами, сразу остановился. Главный лидер политической партии — чертовски важный тип! Для молодого политика он значит куда больше, чем даже премьер-министр или тем более какой-нибудь статс-секретарь. Если лидер оппозиции роняет предположение, что человек мог бы выставить свою кандидатуру на выборах в парламент, это значит, что тот при ближайшей свободной вакансии или на общих выборах с полной уверенностью будет выставлен в качестве кандидата, имея за собой силы всей партии. Ведь это часть обязанностей лидера — находить кандидатов.

— Конечно, — ответил Поль не слишком умно. — При случае. Когда-нибудь.

— Ну, а если скоро?

— Скоро?

У Поля закружилась голова. Что надо понимать под словом «скоро»?

— Хорошо, — рассмеялся лорд Френсис, — не завтра. Но очень скоро. Видите ли, Савелли, я буду говорить откровенно. Партия уже в течение долгого периода явно бездеятельна. Посмотрите на большинство из нас. Нам нужна молодая кровь — не старые заики, — чтобы, возвращаясь к власти, мы могли располагать группой деятельных людей в расцвете сил. Я знаю, разумеется, — моя обязанность знать это — что вы сделали для Лиги молодой Англии, но я пропустил вашу речь в Хикней-хисе осенью. Вы имели огромный успех, не так ли?

— Им, кажется, понравилось то, что я сказал, — скромно ответил Поль. — Когда же вы слышали об этом?

— Вчера вечером.

— Уинвуды — самые дорогие люди на свете, — произнес Поль осторожно, — но они предубеждены в мою пользу.

— Это были не Уинвуды.

Прекрасная истина блеснула в уме Поля.

— Тогда это была принцесса Зобраска.

Лорд Френсис рассмеялся.

— Не все ли равно? Я знаю все о вас. Редко приходится выслушивать чьи-либо речи из вторых рук. Вопрос таков: согласились бы вы выставить вашу кандидатуру, когда наступит время?

— Думается, что соглашусь! — ребячески весело воскликнул Поль.

Его ревнивая досада уступила место восторгу. Так, значит, София рассказывала о нем Френку Айресу! Расточая свои чары лидеру, она имела в виду его, Поля. Она повторила его речь Айресу! Лорд Френсис внезапно превратился из попугая в замечательного малого. И принцесса воцарилась в его сердце с еще большим блеском, чем прежде.

— Единственное препятствие, — сказал Поль, — в том, что мне приходится зарабатывать на существование.

— Это можно будет исправить, — сказал лорд Френсис.

Лишь только представился случай, Поль прилетел в Четвуд-парк и высказал своей принцессе все, что думает о ней, называя ее богиней, ангелом и другими хорошими именами. И принцесса, которая была одна, угощала его драгоценным русским чаем в скорлупках из китайского фарфора и английскими бисквитами.

Она приняла его не в официальной гостиной, как некогда, но в интимной обстановке ее собственного будуара, среди мягкого света, мягких тканей и подушек. Когда чай был выпит, Поль сознался ей в своем несправедливом недовольстве Френсисом Айресом.

— Вы слишком ревнивы, — сказала принцесса.

— Поэтому-то вы сказали «Какой же вы глупец»? — спросил он.

— Отчасти.

— А какие же были другие причины?

— Каждая женщина имеет тысячу причин, чтобы назвать мужчину глупым.

— Назовите же мне хоть часть из них!

— Хорошо! Ну, разве не глупо стараться поссориться со своим лучшим другом, когда предстоит разлука на три или четыре месяца?

— Разве вы скоро уезжаете?

— На будущей неделе!

— О! — воскликнул Поль.

— Да. Я еду в Париж, потом на мою виллу на Мон-Борон. У меня тоска по родине. Потом, к весне, в Венецию.

Поль печально смотрел на нее. Жизнь сразу показалась ему бледной и пустой.

— Что я буду делать все это время без моего лучшего друга?

— Должно быть, найдете другого и забудете.

София откинулась на подушки цвета пурпура и терракоты, а круглая черная подушка обрамляла ее голову, как нимб.

Поль тихо сказал, наклонившись вперед:

— Неужели вы допускаете, что вы женщина, которую можно забыть?

Их глаза встретились. Игра становилась опасной.

— Будут помнить принцессу, — ответила она, — но забудут женщину.

— Если бы не женщина в этой принцессе, что могло бы меня заставить ее помнить? — спросил он.

— Но ведь и тут вы видите меня не слишком часто!

— Знаю. Но вы здесь, вас можно видеть, не всегда, когда я хотел бы, потому что это значило бы каждый час на дню, но вы все же видимы. Вы здесь в атмосфере моей жизни.

— А если я уеду, то больше не буду в этой атмосфере? Не говорила ли я, что вы забудете?

София рассмеялась. Потом быстро качнулась вперед и, упершись локтями в колени и подбородком в руки, пристально взглянула на него. — Мы разговариваем, как парочка из сочинений мадемуазель де Скюдери[39],— сказала она раньше, чем он успел ответить. — А ведь мы живем в двадцатом веке, мой друг. Мы должны быть разумными. Я знаю, что вам будет недоставать меня. И мне — вас. Но что вы хотите? Мы должны повиноваться законам того мира, в котором живем.

— Должны ли? — спросил Поль смело. — Зачем это нам?

— Мы должны. Я должна ехать к себе на родину. Вы должны оставаться дома, работать и стремиться достигнуть своей цели. — Она сделала паузу. — Я хочу, чтобы вы стали великим человеком, — и нежность прозвучала в ее голосе.

— Если вы будете около меня, — сказал он, — я смогу завоевать весь мир.

— Как ваш добрый друг, я всегда буду около вас. Видите ли, мой дорогой Поль, — она быстро перешла на французский язык. — Я совсем не такова, какой кажусь людям. Я одинока и не слишком счастлива, у меня были разочарования, которые наполнили горечью мою жизнь. Вы в общем знаете мою историю, она — общественное достояние. Но я молода. И сердце мое исцелилось, и ему недостает веры, нежности и… дружбы. Многие льстят мне. Я не уродлива. Многие ухаживают за мной, но они не трогают моего сердца. Никто из них мне не интересен. Не знаю, почему. А потом — мой титул, налагающий на меня обязательства. Иногда я хочу быть самой обыкновенной женщиной, которая может делать все, что ей вздумается. Но в конце концов я делаю, что могу. Вы пришли, Поль Савелли, с вашей молодостью, верой и талантом, и вы ухаживаете за мной, как и остальные. Да, правда — и пока это было забавно, я допускала это. Но теперь, когда вы интересуете меня, — другое дело. Я желаю вам успеха. Желаю от всей души. Это кое-что в моей жизни, признаюсь вам, quelque chose de trèls joli[40] — и я не хочу расплескать этого. Так будем же добрыми друзьями, прямыми и откровенными, без всякой мадемуазель де Скюдери. — Она взглянула на него глазами, утратившими всякую томность, хорошими, чуть увлажнившимися верными глазами.

— А теперь, — сказала она, — будьте так добры, подложите полено в камин.

Поль встал, подбросил полено на тлеющие уголья и подошел близко к принцессе. Он был глубоко взволнован. Никогда раньше она не говорила так. Никогда раньше она не показывала своего настоящего женского образа. Ее фразы, такие естественные и искренние, такие ласковые, сказанные на ее родном языке, звучали в его ушах. Светский блеск исчез, оставалась только милая и прекрасная женщина.

— Будет так, как вы желаете, моя принцесса, — тихо сказал Поль. В эту минуту он не мог сказать больше. В первый раз в жизни он потерял дар слова в присутствии женщины, потому что в первый раз в жизни любовь к женщине захватила его сердце.

София встала и улыбнулась ему.

— Добрые друзья, честные и преданные?

— Честные и преданные.

Она дружески протянула ему руку, но в глазах ее была любовь… Такова уж, сплошь и рядом, манера женщин.

— Может ли прямой и откровенный друг писать вам время от времени? — спросил Поль.

— Конечно. И прямой и честный друг будет отвечать.

— А когда я вновь увижу вас?

— Разве я не сказала вам, — ответила она, звоня в колокольчик, потому что наступило время прощания, — что буду в Венеции к весне?

Поль вышел на морозный воздух, яркие зимние звезды светили ему. Часто в такие ночи он смотрел на небо, стараясь узнать, какая из них — его звезда, звезда его счастья. Но в эту ночь такие мысли не приходили ему в голову. Он не думал о звездах. Он не думал о своей судьбе. Его душа и ум были охвачены одной мыслью — о возлюбленной. Наконец-то пришла она — великая страсть, бесконечное желание. Она пришла в мгновение, вызванная к бытию ласковыми звуками французской речи: «Но я молода, сердце мое излечилось, и ему страшно не хватает веры, нежности и… и… — восхитительное замешательство, — и дружбы». — Дружбы, конечно! Но все, кроме ее уст, говорило «любовь». Он шел под зимними звездами, человек, весь поглощенный мечтой.