Джой смущенно сидела рядом с ней, понимая, что мать попыталась дать ей какой-то важный материнский совет. У нее и в мыслях не было критиковать мать за это, напротив, она испытывала благодарность. Но как ни старалась, была не в состоянии соотнести материнский опыт со своим, когда у нее был Эдвард. Если отец, обычно нетрезвый, пытался обнять мать, она заметно вздрагивала и хлопала его по ищущим рукам. Сама Джой, проснувшись, всегда мечтала о том, чтобы Эдвард прикоснулся к ней.

Так что, когда наступила первая брачная ночь, Джой и не думала пугаться. Она уже давно жаждала преодолеть невидимую грань между посвященными женщинами и непосвященными, как она сама. Распаленная его долгим отсутствием, когда ей оставалось заполнять пустоту лишь смутными, беспокойными снами, она прильнула к нему с жадностью, почти не уступающей его страсти.

Разумеется, это было не идеально. Да она в точности и не знала, что значит идеально. Джой просто наслаждалась его близостью, погрузившись в удовольствие от прикосновения мужской кожи, под которой играли мышцы, от ее запаха и рисунка. Все это было желанным избавлением от принаряженной и припудренной женственности, до сих пор царившей в ее жизни. Джой нравилась энергия их соединенных тел и то, что страсть Эдварда к ней не приводит ее в замешательство. На следующий день, радостная и нисколько не смущенная своим новым состоянием, она встретила вопрошающий взгляд матери широкой, уверенной улыбкой. Но Элис, вместо того чтобы порадоваться за дочь, поморщилась и поторопилась уйти под предлогом, что ей нужно на кухню.

Почти каждый штрих той ночи запечатлелся в памяти Джой, и она предавалась воспоминаниям в бесконечные влажные ночи, которые проводила в одиночестве, снова оказавшись в своей детской постели. Было даже и к лучшему, что она должна была увидеться с Эдвардом через пять месяцев и четырнадцать дней, прибыв в Тилбери после шестинедельного путешествия на пароходе «Дестини».

Стелла тоже собиралась встретиться с Диком, и ее родители, как и родители Джой, радовались, что девушки будут путешествовать вместе, хотя перед тем на них обрушился поток советов. Элис была убеждена, что морские транспортные корабли – рассадник аморальности. Дело в том, что кузен Бей Лин во время войны служил коком на военном корабле, и служанка рассказывала о веренице скучающих жен морских офицеров, которые ходили взад-вперед по трапам, ведущим к каютам мужчин. Джой не знала, чем больше шокирована ее мать – внебрачными связями или тем, что эти связи были с мужчинами не офицерского звания. Мать Стеллы с ее вечными «нервами» была больше обеспокоена недавней катастрофой с кораблем «Эмпайр уиндраш», затонувшим в шторм у берегов Мальты. Но Стелла и Джой, впервые вырвавшись из-под опеки родителей, были полны решимости пуститься в приключение.

Правда, после нескольких недель на борту оказалось, что представление Стеллы об этом несколько отличается от представления Джой.

– Верно. Пойду немного прогуляюсь, – сказала Стелла, опуская с лежака гладкие загорелые ноги и кивая Джорджине Липском.

Та подняла голову. Невозможно было понять, о чем она думает, поскольку глаза были закрыты очками.

– Далеко? – спросила Джорджина.

Стелла неопределенно махнула рукой в сторону носа корабля.

– Просто хочу размять ноги, – небрежно произнесла она. – Посмотрю, чем занимается публика. Похоже, многие остались сегодня в каютах.

Джой пристально посмотрела на Стелу и поняла, что та отказывается встречаться с ней взглядом.

– Желаю приятно провести время. – Джорджина улыбнулась, обнажив ровные белые зубы.

Стелла поднялась и, завернувшись в купальный халат, решительно направилась к бару. Джой, неожиданно огорчившись, поборола в себе искушение последовать за ней.

На время воцарилось молчание, и Джорджина взяла у официанта очередную порцию спиртного.

– Твоя подружка хочет привлечь к себе внимание. – Она загадочно улыбнулась из-под темных очков. – Нет способа быстрее добиться известности, чем заводить шашни на воде.


Джой лежала на своей койке, вытянув ноги и ловя дуновение ветерка между окном и приоткрытой дверью. В эти последние несколько дней путешествия она много времени проводила именно так, не желая быть весь день в компании других жен и их капризных скучающих детей или других офицеров, которые собирались в барах, вспоминая о минувших сражениях. Когда они отправлялись в путешествие, Джой с волнением предвкушала первое настоящее приключение в своей жизни. Но на протяжении долгого пути из Бомбея в Суэц, когда температура воздуха повышалась, дни как будто замедлились и время остановилось, а мир сузился до бара, палубы и столовой. Постепенно все пассажиры стали чувствовать себя на борту некой постоянной принадлежностью, даже не особенно стремясь сойти на берег в портах. Со временем все трудней становилось вообразить себе другую жизнь, и как следствие, многие и не пытались, отдавшись неспешному ритму жизни на борту. В конце концов пассажирам стало казаться, что их прежние занятия – теннис на палубе, вечерние прогулки, плавание – требуют чересчур больших усилий, и даже разговоры происходили теперь редко. Теперь они все чаще и чаще засыпали после обеда или смотрели фильмы вечером, и только некоторые вяло подпевали актерам. По вечерам они смотрели туманным взором на переливчатые закаты, успев привыкнуть к их неземной красоте. Только люди вроде Джорджины Липском, вынужденные подчиняться потребностям детей, были вовлечены в какую-то деятельность.

Стелла то хандрила, то становилась беспокойной, и временами Джой даже радовалась, когда подруга исчезала. Все это устраивало Джой, которая поняла, что недостатки корабельной жизни очень напоминают то, что осталось в Гонконге. Поэтому она со спокойной совестью потворствовала своей антиобщественной природе. Ей нравилось оставаться в каюте одной и рассматривать то, что она почитала сокровищами Эдварда: его письма, уже успевшие измяться, свадебную фотографию в рамке и маленькую китайскую картинку – голубая лошадь на рисовой бумаге, – которую купил ей Эдвард в первый день их семейной жизни, когда они гуляли по Гонконгу.

В то утро он разбудил ее рано, и Джой широко раскрыла глаза, в полудреме не совсем понимая, как оказалась в одной постели с этим мужчиной. Вспомнив, она потянулась к нему, томно обхватив руками его веснушчатую шею и щурясь от яркого света. Эдвард притянул ее ближе к себе, тихо что-то бормоча. Но она не слышала ничего, кроме шуршания простынь.

Позже, когда открытая кожа Джой высохла от пота, Эдвард приподнялся на локте и чмокнул ее в нос.

– Давай вставать, – прошептал он. – Хочу, чтобы наше первое утро мы провели вдвоем, пока все еще спят. Давай убежим.

Немного обидевшись на то, что Эдвард не хочет остаться в постели новобрачных, Джой обвилась вокруг него теплыми ногами. Но, желая угодить ему, почти сразу встала, надела шелковое платье и короткий жакет – наряд, сшитый матерью. Они заказали себе в номер чай и быстро выпили его, смущенно глядя друг на друга через стол, а потом, жмурясь от света, вышли на шумные улицы столицы. Вид, звуки и далеко не благоухающие ароматы Коулуна ранним утром ошеломили их. Джой рассматривала все с удивленным непониманием новорожденного, поражаясь тому, как сильно изменился мир за сутки.

– Мы сядем на паром «Стар», – сказал Эдвард, схватив ее за руку и потянув за собой к терминалу. – Хочу показать тебе Кэт-стрит.

Джой не бывала на рынке на Кэт-стрит. Предложи она отправиться туда матери, та побледнела бы, говоря, что это прибежище преступников и проституток – правда, мать назвала бы их падшими женщинами – и что туда не ходят люди их класса. Это место располагалось в западной части острова, которую Элис именовала чересчур китайской. Но когда они сидели на деревянных лавках парома, пребывая в блаженстве своего нового состояния и не замечая гомона голосов вокруг, Эдвард рассказал Джой, что со времени революции 1949 года в Китае в эту область хлынуло имущество семей и здесь можно найти ценные старинные вещи.

– Хочу кое-что тебе купить, – сказал он, проводя пальцем по ее ладони, – чтобы у тебя была вещь, которая напоминала бы тебе обо мне, пока мы в разлуке. Что-то особенное для нас обоих.

Он тогда назвал ее миссис Баллантайн, и Джой зарделась от удовольствия. Каждый раз, как Эдвард напоминал ей о статусе жены, Джой думала об интимных подробностях предшествующей ночи.

Они приехали сразу после семи, но жизнь на рынке на Кэт-стрит уже кипела вовсю. Торговцы, сидящие со скрещенными ногами перед скатертями, на которых разложены старинные часы, искусно вырезанные из нефрита изделия. Расположившиеся на скамейках старики, а рядом с ними – клетки со щебечущими птичками. Отделанные позолотой дорожные кофры. Мебель, украшенная эмалью. И над всем этим – сладковатый аромат пасты из репы, которую предлагали разносчики, зазывая покупателей пронзительными голосами и болтая так быстро, что даже Джой, неплохо владевшая кантонским диалектом, почти ничего не понимала.

Все это напоминало Дикий Запад. Но Джой, глядя на энтузиазм Эдварда, подавляла в себе желание прижаться к нему. Он не хотел, чтобы жена цеплялась за него, – он говорил ей об этом накануне. Ему нравилась сила Джой, независимость, то, что она не суетится и не дрожит, как жены других офицеров. Лежа в темноте и обнимая ее, Эдвард тихим голосом рассказал, что знал лишь одну другую женщину, похожую на нее. Он тоже любил ее. Но во время войны ее убило бомбой в Плимуте, куда она приехала к сестре. Джой почувствовала, как при слове «любил» у нее сжалось сердце, хотя она понимала, что эта женщина не может быть для нее угрозой. И с этим чувством пришло пугающее понимание того, что теперь ее счастье в плену у него и она стала заложницей его бездумных слов, почти полностью завися от его доброты.

– Посмотри, – сказал Эдвард, указывая на лавку, у которой толпилось много народа, – вот эта. Что скажешь?

Джой проследила за движением его пальца и увидела небольшую картинку в рамке из бамбука, прислоненную к разукрашенному металлическому горшку. На ней свободными мазками туши на белой бумаге была изображена голубая лошадь, вырывающаяся на волю, но при этом окруженная темными линиями, словно какой-то преградой.

– Тебе нравится? – спросил он. У него, как у ребенка, сияли глаза.

Джой посмотрела на картину. Ей не понравилось. Или, по крайней мере, она не обратила бы на эту лошадь внимания. Но выражение лица Эдварда заставило ее взглянуть на картинку его глазами.

– Нравится, – сказала она. Муж хочет купить это для нее, своей жены. – Очень нравится.

– Сколько? – Эдвард подался к торговцу, который изучал их, примечая хорошую одежду, белую морскую форму.

Теребя длинные свисающие усы, он, словно не понимая, пожал плечами.

Джой взглянула на Эдварда.

– Гейдо цин а? – спросила она.

Торговец взглянул на нее, потом снова пожал плечами. Зная, что он понял ее, Джой повторила вопрос.

Мужчина вынул изо рта глиняную трубку, словно обдумывая что-то. Потом назвал цифру. Непомерную цифру.

Джой недоверчиво посмотрела на него, попросив снизить цену. Но мужчина покачал головой.

Пытаясь сдержать ярость, она повернулась к Эдварду.

– Он с ума сошел, – тихо произнесла она. – Просит цену в десять раз большую, и только потому, что ты в форме. Пойдем отсюда.

Эдвард посмотрел на Джой, потом на торговца.

– Нет, – сказал он. – Скажи, сколько он просит. Сегодня для меня не важно, сколько это стоит. Ты моя жена. Хочу купить тебе подарок. Этот подарок.

Джой сжала его руку.

– Это чудесно, – прошептала она, – но я не могу принять его. За эту цену.

– Почему?

Джой смотрела на мужа, не зная, как выразить то, что хотелось. «Это все испортит, – сказала она себе, – потому что, глядя на эту картинку, я буду думать не о твоей любви ко мне, а о том, что тебя надул этот мошенник. А мне не хочется так о тебе думать».

– Послушай, – прошептала она в ухо Эдварду. Его запах отвлекал ее, заставив вдруг пожелать, чтобы они были не на рынке, а у себя в номере. – Давай сделаем вид, что уходим. Он испугается, что потеряет клиентов. Тогда, быть может, предложит что-то более разумное.

Но торговец стоял и смотрел им вслед, и Эдвард разволновался. Они обходили лавку за лавкой, и он сказал, что ему ничего больше не нравится. Картина – само совершенство, и он хочет купить ее.

– Войдем в храм, – предложила Джой, указывая на украшенный позолотой и яркими красками храм Ман Мо, стоявший на углу Голливуд-роуд. Из дверей храма доносился аромат благовоний.

Но Эдвард рассеянно сказал Джой, чтобы она пошла одна. Переминаясь с ноги на ногу, он сказал, что хочет немного прогуляться.

Джой огорченно отвернулась, думая, что разочаровала его. Утро получилось не таким, как она себе представляла.

Оказавшись в полумраке храма, она немного пожалела, что пришла сюда. На нее, чужестранку, посягнувшую на их святыню, молчаливо обернулись китайцы, зажигавшие свечи в задней части храма. Джой пробормотала приветствие на кантонском диалекте, и это несколько успокоило их – по крайней мере, они отвернулись от нее. Джой подняла глаза к потолку, с которого свешивались бесчисленные тлеющие спирали благовоний, размышляя, когда можно будет выйти. Удастся ли ей скоро уговорить Эдварда сесть на борт парома «Стар», чтобы как можно лучше провести их часы перед расставанием.