Глава 14

Джой Баллантайн так сильно страдала от утренней тошноты, как рассказывала впоследствии знакомым ее мать, что ее муж уволил одну за другой двух кухарок, убежденный в том, что они пытались отравить Джой. Сначала Элис приняла это на свой счет, поскольку в свое время приложила немало усилий для поиска прислуги номер один, но даже ей пришлось признать, что частые приступы рвоты у Джой и неспособность по неделям подняться с дивана никак не ассоциировались со здоровой беременностью.

Ибо начиная с шести недель, когда Джой сообщила Эдварду о предстоящем отцовстве, ее самочувствие стало еще больше ухудшаться, бледное лицо приобрело специфический желтовато-серый оттенок, обычно пышные волосы стали тусклыми и безжизненными, несмотря на бесконечные попытки матери уложить их. Ей стало трудно двигаться, она жаловалась, что от ходьбы ее тошнит, столь же трудно разговаривать и почти невозможно бывать на людях, поскольку у нее случались внезапные приступы сильной рвоты. Элис говорила, что жизнь в многоквартирном доме только все усугубляет.

– Все эти кухарки, которые весь день готовят чеснок и бог его знает что еще. Вывешивают на просушку свиные потроха. Готовят пасту из репы. До чего отвратительный овощ, пахнет тухлятиной.

– Да, спасибо, мама. – Джой наклонилась для облегчения над тазиком.

Узнав, что скоро станет бабушкой, Элис заметно взбодрилась – из-за своего физического состояния Джой не могла долго держать это в тайне – и с почти неподобающим удовлетворением взяла на себя роль главы семьи, проживающей в квартире номер четырнадцать в Санни-Гарден-Тауэрс. Она заменила последнюю прислугу номер один девушкой по имени Вай Ип из Гуандуна, которая была гораздо моложе прочих кухарок, но знала английскую кухню, и, как говорила Элис, молодая женщина более энергична с детьми.

– Вот что я тебе скажу, Джой, дети не только губят наше здоровье, но и совершенно изнуряют нас. Поэтому тебе потребуется человек, который освободит тебя от части обязанностей.

Элис наняла также прачку Мэри из Козуэй-Бей и при каждом удобном случае указывала зятю на превосходно накрахмаленные сорочки.

Между тем Джой проливала молчаливые, горькие слезы, обиженная на этого поселившегося внутри приживальщика, измученная неумолимой тошнотой и раздосадованная собственной недееспособностью. Больше всего она проклинала этого непрошеного узурпатора за то, что он встал на пути ее отношений с Эдвардом. Она теперь не могла уже сопровождать мужа на мероприятия, ее внешний вид, как она догадывалась, разочаровывал его, хотя он ничего не говорил. Это уже частично разъединило их, превратив ее из партнера в будущую маму, над которой трясутся женщины и врачи и для которой оказались под запретом верховая езда, теннис и другие виды физической активности, доступные недавно им обоим. Джой знала, что Эдвард и смотрит-то на нее по-другому. Это было заметно по той осторожности, с какой он приближался к ней после работы, деликатно целуя в щеку, вместо того чтобы страстно привлечь к себе, как он обычно делал. А как муж смотрел на нее, когда она тащилась из комнаты в комнату, стараясь придать себе бодрый вид, а мать оживленно замечала, что в жизни не видела такого бледного лица. Но худшее настало на десятой неделе, когда Эдвард, очевидно раздосадованный отсутствием близости между ними – обычно Джой ложилась с ним четыре или пять раз в неделю, – склонился над ней и стал гладить, ожидая поцелуя.

Однажды Джой, задремав, в панике проснулась. Она не говорила мужу самого ужасного: что теперь ее тошнит даже от запаха его кожи. В тот раз он всего лишь поцеловал ее в щеку, и ей удалось спрятать страх под улыбкой. На этот раз ее замутило от ритмичных движений его руки, а когда он прижался губами к ее рту, к горлу подступила тошнота. Господи, прошу, не надо, молила Джой, зажмуривая глаза и пытаясь остановить подступающую тошноту. А потом, понимая, что не может больше терпеть, грубо оттолкнула его и бросилась в ванную, где ее долго и шумно рвало.

Это было началом. Эдвард не захотел выслушивать ее слезных объяснений, а молча перешел в гостевую комнату. Джой почти физически ощущала волны исходящей от него обиды. И на следующее утро он не пожелал об этом говорить, хотя слуги были в другой комнате. Но на третий вечер, когда она лежала, размышляя над тем, почему он так поздно пришел с верфи, Эдвард пробормотал одно слово: «Ваньчай». И Джой стало страшно.

После этого она никогда больше не спрашивала мужа, где он пропадает вечерами по три-четыре раза в неделю. Но несмотря на усталость, Джой лежала без сна в их двуспальной кровати, ожидая, когда откроется входная дверь и Эдвард, обычно пьяный, ввалится в гостевую комнату, где он спал теперь почти постоянно, за исключением вечеров, когда сильно напивался и забывал, что спит отдельно. Тогда Джой начинало мутить от запаха алкоголя, и она уходила сама. По утрам они не разговаривали: Джой чувствовала себя ужасно и не знала, о чем говорить, а Эдвард, мучаясь от последствий возлияний, вечно торопился на службу. Джой не с кем было поговорить об этом – она не хотела доставлять матери удовольствие, – а той было бы приятно видеть, что они с Эдвардом опустились до семейных неурядиц, вполне обычных для семейных пар вокруг. Стелла была в Англии, а других подруг у нее не было. Другом Джой раньше был Эдвард, и она не собиралась искать кого-то еще.

Итак, Джой худела и худела, в то время как, по словам флотского врача, должна была набирать вес, и потому становилась все печальней. Она понимала: Эдварду проще уйти, чем остаться и смотреть на ее укоризненное лицо.

А потом, примерно на шестнадцатой неделе, Джой проснулась однажды утром и обнаружила, что тошнота почти исчезла, мысль о еде не вызывает у нее отвращения и она с удовольствием прогулялась бы, не страшась почувствовать неожиданные мерзкие запахи. Увидев себя в зеркале, Джой заметила, что щеки у нее немного порозовели, а глаза стали ярче.

– Вот видишь, – отметила мать с легкой ноткой разочарования в голосе. – Ты начинаешь расцветать. Теперь можно немного принарядиться. Выглядеть чуть более радостной для окружающих.

Но Джой хотела выглядеть радостной лишь для одного человека. Когда в тот вечер Эдвард пришел домой, она не просто бодрствовала, а на ней было его любимое платье и она чуть надушилась духами, которые он подарил ей на Рождество. Немного робея, она быстро подошла к нему, едва он открыл дверь, молча прижалась губами к его губам и обняла за талию.

– Пожалуйста, не уходи вечером, – прошептала она. – Останься со мной.

Эдвард опустил взгляд на ее лицо, и в его глазах одновременно отразились жуткая печаль и огромное облегчение. Он крепко прижал Джой к себе, и ей показалось, что сейчас она задохнется. Они долго стояли так, не разговаривая и обнимая друг друга, пока не спало напряжение последних недель.

– Что ж, сегодня утром у вас довольный вид, – заметила Элис, застав их за завтраком.

Потом она догадалась почему и поскучнела.


Примерно пять с половиной месяцев спустя во флотском госпитале родился Кристофер Грэм Баллантайн. Роды были скорыми и прошли без осложнений, что предопределялось, как впоследствии шутил Эдвард, скорее не намерением младенца выйти на свет божий, а желанием матери вновь ездить верхом. Это был крупный, спокойный младенец, обожаемый родителями, которые тем не менее были довольны, что могут вновь распоряжаться телом Джой, и не позволяли, чтобы его появление радикально повлияло на их светскую жизнь или привычку ездить верхом. Это не беспокоило Элис, и не только потому, что не принято было родителям тратить на детей слишком много времени, но и потому, что это позволило ей посвятить себя ребенку, возиться с ним, одевать в красивые рубашечки и катать в огромной коляске, с гордостью демонстрируя другим дамам с детскими колясками своего безупречно одетого красивого внука. Джой наблюдала за тем, как мать обожает ее сына, со смешанным чувством материнского удовлетворения и смущения: казалось, мать проявляет куда бóльшую любовь к этому ребенку, чем когда-либо к ней. Джой не помнила, чтобы ее без конца обнимали, сюсюкали с ней и окружали таким вниманием, какое перепало Кристоферу.

– Не беспокойся, – говорил Эдвард, довольный тем, что ему достается бóльшая часть внимания жены. – Ведь они оба теперь счастливы.

В следующие два года все были счастливы: Эдвард, руководящий инженерными работами на верфи, Элис в роли неофициальной няни и Джой, будучи любящей матерью, снова была рядом с мужем и решительно не желала допустить, чтобы между ними вновь возникла дистанция. Даже наоборот, Эдвард стал более любящим, внимательным, пожалуй, даже благодарным за то, что Джой не превратилась в беспокойную, суетливую, помешанную на детях мать. Он не имел ничего против того, чтобы оставаться на берегу, в отличие от некоторых офицеров, которые, подолгу задерживаясь на одном месте, начинали тревожиться. Ему нравилось быть с семьей. С женой. Он никогда не вспоминал об «эпохе Ваньчай», как втайне называла это Джой, и она никогда не требовала от него объяснений. Она была наслышана о той части города и не хотела вникать в нежелательные подозрения. «Не буди лиха, пока тихо» – эта пословица приходила ей на ум. Они все были счастливы, счастливее даже, чем ожидала Джой, если учесть события, приведшие к рождению Кристофера.

Вот почему, когда однажды утром она проснулась со знакомым тревожным ощущением тошноты, сердце у нее сжалось от страха.

– Что ж, ваши подозрения правильны, миссис Баллантайн, – сказал флотский врач, умывая руки в маленькой овальной раковине. – Я бы сказал, около семи недель. Ваш второй, не так ли? Мои поздравления!

Он очень удивился, услышав шумные, неудержимые рыдания Джой. Не в силах поверить, что случилось самое ужасное, она сидела, прижав ладони к лицу.

– Мне жаль, – положив руку ей на плечо, сказал врач. – Я думал, это было запланировано. В конце концов, после рождения вашего сына мы обсуждали методы…

– Эдварду они не понравились, – вытирая лицо, ответила Джой. – Он сказал, это все портит. – Она вновь расплакалась. – Мы думали, что соблюдали осторожность.

Прошло несколько минут, и сочувствие врача поубавилось. Сев за стол, он решительно сообщил секретарю по телефону, что скоро будет готов принять следующего пациента.

– Извините, – сказала Джой, ища в сумке несуществующий носовой платок. – Я сейчас успокоюсь. Правда.

– Знаете, миссис Баллантайн, ребенок – это благословение, – сказал врач, строго глядя из-за бифокальных очков. – Множество женщин были бы счастливы здоровому пополнению семьи. А тошнота, как вы знаете, верный признак здорового ребенка.

Джой, уловив в его словах нотки увещевания, встала, чтобы уйти. «Я знаю, – думала она, – но мы больше не хотим детей. Мы даже не были уверены, что хотим первого».

– В этот раз тошноты может и не быть, – предположила Элис, очень довольная перспективой рождения второго внука. Она была склонна приравнять плодовитость дочери к упрочению собственного статуса. По крайней мере, у нее появилась роль, которой она была лишена с того времени, как Джой выросла. – У многих женщин этого нет.

Однако Джой, которая уже начинала чувствовать еле уловимые запахи колонии, пряные ароматы еды, разносимой уличными торговцами, выхлопы транспорта и замирала при виде тележки с мясными тушами, знала, что ее ждет. Она ощущала беспомощное оцепенение мелкого зверька, парализованного светом фар и ожидающего худшего.

Напротив, в этот раз было еще хуже. Джой быстро уложили в постель, теперь она не ела ничего, кроме вареного риса, которым ее кормили каждые два часа, чтобы остановить рвоту. Ее рвало, если она была голодна, рвало после еды. Ее рвало, когда она двигалась, и рвало, когда она просто лежала под вращающимся вентилятором, мечтая, чтобы ее переехал грузовик и положил конец ее страданиям. Она могла лишь шептать ласковые слова малышу Кристоферу, который льнул к ее распростертому телу. Как было объяснить ему, что ее мутило даже от запаха его волос? Скоро Джой стало настолько плохо, что ей было безразлично, что подумает Эдвард. Ей просто хотелось умереть. Хуже просто не могло быть.

На этот раз даже Элис забеспокоилась – часто вызывала врача, и тот выписывал лекарства, которые Джой отказывалась принимать. Врач тревожился по поводу того, что она быстро теряет вес.

– Если обезвоживание будет продолжаться, нам придется положить ее под капельницу, – сказал он. Но в его манере сквозило, что, хотя все это, без сомнения, неприятно, Джой придется смириться. Такова женская доля. – Почему бы вам не подкраситься немного? – посоветовал он перед уходом, промокая ее потный лоб сложенным носовым платком. – Чуть-чуть порадовать себя.

Эдвард, который поначалу проявлял к Джой сочувствие – сидел, бывало, рядом с ней, гладил по волосам, неубедительно говоря, что скоро она поправится, – вскоре устал проявлять терпение и уже не скрывал подозрений, что жена немного переигрывает.