– А не пошёл бы ты, – фыркает, занося руку для удара, но пощечина так и повисает в воздухе. Воспитанная, чёртова эмпатка, боится причинить мне физическую боль. Да куда уж больнее, чем есть?! Я вывернут наизнанку, но не из-за боя с сильным соперником, а из-за её вранья.

– Так, – вклинивается между нами Вова, подмечая накаленную обстановку, спеша остановить, набирающий обороты скандал. – Брейк. Небольшое сотрясение по-любому есть, – в очередной раз светит фонариком в глаза, проверяя реакцию зрачков. Или же просто пытаясь меня ослепить, чтобы я ненароком не кинулся на мерзавку. – Я бы отправил тебя в больничку, но зная твой характер…

Яркий свет вдруг рассыпается, как стекляшки в калейдоскопе, а слова шумят отдельными невнятными звуками, которые сквозь звон в ушах невозможно разобрать. Последнее что я чувствую, прежде чем отключится - лёгкий цветочный аромат женских духов.

Катмен(1) - человек ответственный за устранение повреждений бойца в перерывах между раундами.

Вызов

Марта

В уютном полумраке комнаты витает шлейф уже привычного лекарственного запаха, нестерпимо хочется от него избавится. Он давно успел пропитать не только мои собранные в небрежный пучок волосы, но и немногочисленную мебель, и стены. Надоедливо впитаться в шторы и постельное белье, на которое я покусилась лишь с краю, устроившись на нем локтем, подпирающим голову.

От запала проявить себя сестрой милосердия остаётся мизерный пшик, но упорная жажда доказать Лёше, что я могу быть нужной, пересиливает желание отмыться от гнетущей обстановки.

А ведь бросить Лёшку, и поехать домой приводить себя в порядок, мне не позволяет недремлющая совесть. Всё и так по большей части из-за меня. Явись я в клуб с привычным опозданием, мы не пересеклись бы, и Ринат подобной игры с чужой жизнью не затеял, просто не просек бы наших взволнованных взглядов.

Чувство вины въедливо грызет уже несколько часов кряду, не давая ни забыться, ни простить себя. А игривый блик заходящего солнца, что проникнув сквозь щель, неплотно задернутой шторы, играет на припухшей части Лешиного лица. Издевательски окрашивая багряными красками бледную кожу, дразня напоминанием о случившемся.

Сейчас Лёша спит спокойно, ровное дыхание и лёгкое посапывание действует на меня убаюкивающе, напоминая о недосыпе. Отяжелевшие веки, налитые усталостью постепенно слипаются. Тягучая дрема без спроса затекает в сознание и обволакивает мысли, давая сигнал к отдыху. Я зеваю, проваливаясь ненадолго во что-то мягкое и тёплое, источающее совершенно другой запах. Еле ощутимые нотки зелёного яблока перекрещенные с мятой, и чем-то особенно меня волнующем. Мне кажется, что моей макушки ласково касаются мужские губы, то ли вскользь с благодарностью, то ли мимолетно по чистой случайности.

Сон слишком поверхностный, неглубокий, чтобы я распознала лёгкую возню рядом с собой.

– Ты что ещё не свалила? – без прелюдий, с особым удовольствием начинает мне хамить Лёшка, приподнимаясь на локтях.

– Ждала пока пошлёшь, не люблю уходить по-английски.

Тянусь к подушкам, чтобы поправить их и помочь подопечному занять более удобную позу, но он тут же зло пресекает мою инициативу. Ладонь покалывает от хлесткого удара, но на удивление слёзы не просятся, хотя очень обидно получить ни за что.

– Я не инвалид, обойдусь без тебя, – вырывается полный ледяной ярости голос, заглушая едва приметный стон. – Ты как гудрон. От тебя не избавиться и не отмыться.

Сцепив зубы, заставляю себя сдержать поток всех желчных ответов на его агрессию. Приятнее будет молча наблюдать за тем, как его гордая задница усядется без посторонней помощи.

Лёшка настырно двигается к подлокотнику, всё же умудряясь каким-то чудом уложить подушки у себя за спиной, таким образом, чтобы не приходилось горбиться и страдать от дискомфорта неудобной позы.

–  Я здесь, потому что обещала Вове присмотреть за тобой, – вру, не краснея, мысленно радуясь возможности растворить предательские эмоции в полумрачной обстановке. Скоро наши глаза привыкнут и тогда рассмотреть мельчайшие изменения мимики будет очень просто. – Тебе необходим покой…

– Рядом с тобой мне светит только вечный покой, но я не из пугливых. Я скорее брезглив, – кривится, то ли показывая всем видом степень отвращения ко мне, то ли страдая от боли, которая мучила его все прошедшие сутки. – И не выношу вранья. Так что возьми с полки пирожок за заслуги перед Красным крестом и топай домой.

– А я никуда не пойду, ясно? – с вызовом вздернув подбородок в ответ на Лешкины зло сощуренные глаза, продолжаю буравить его взглядом. Это не игра и не блажь, а банальная усталость. Доказывать хоть что-то я бессильна. – Я не спала больше суток, я устала. А терпеть твои оскорбления мне уже надоело. Так что либо держи язык за зубами, либо будешь потом держаться обеими руками за унитаз, когда я в бульончик тебе слабиленчика добавлю, – чисто импульсивным движением сдергиваю одеяло, а Лёше в нынешнем положении едва ли хватает проворности, чтобы противостоять. Лишь протестующий вопль разрезает напряжённый воздух между нами.

– Что ты делаешь? – он удивленно вскидывает бровь.

Адресованный мне вопрос, я задумчиво пропускаю мимо ушей, расстегивая молнию на платье. Освобождаюсь от тени струящегося шёлка, представ перед ошалевшем зрителем в одном белье.

Я почти физически ощущаю его интерес, с которым он бессовестно скользит от щиколоток всё ещё окутанных красной тканью платья вверх. Вдоль бёдер, заостряя внимание на кружеве, будто фантазируя, как я выгляжу без него. Нехотя поднимая зелёные глаза, сверкнувшие неугомонным вожделением, таким ярким, почти одержимых, что я вдруг ощутила ответный жар.

Он зарождается на губах, словно от неистовых поцелуев, на грани нетерпеливых покусываний и боли.

Спускается к груди, томительно согревая сердце, изголодавшееся по настоящей любви.

И наконец, достигая живота, разливается вниз таким сладким возбуждением, что я хочу поделиться им с Лёшей.

Ложусь к нему в постель, принимая молчание за знак согласия провести жаркую ночь, или, вечер, а может день. Да какая сейчас разница.

Кофе угостите?

Лёша

Уснуть не получается, в отличии, от Марты, которая сразу же засыпает, едва коснувшись подушки. Без стеснения прижавшись ко мне не только своей спиной, но и упругими ягодицами, совершенно неприкрытыми бельём.

Крошечные красные стринги хоть и остаются на ней предупреждающим знаком, что чужое лучше не трогать, но по большому счету не так уж и смогут остановить меня. А вот бархатистая кожа, дразня прикосновениями, стирает и без того хлипкие грани между взять несмотря на последствия и перебороть желание для своего же блага.

Чёрт бы её побрал искусительницу, ёрзающую рядом, источающую тонкий аромат парфюма и бешеной сексуальности! Но при всей силе воли, отрешено пялиться в потолок удаётся из рук вон плохо. Эти самые руки так и просятся в бой, до покалывающей судороги в пальцах, которые хотят с остервенением сминать девичьи бедра, грудь, брать без остатка и отдавать без сожаления.

Во мне кипит столько чувств, эмоций и желаний, что они, не находя выхода, попросту начинают сжигать меня изнутри.

Я понимаю, что Марта просто со мной играет, вынуждает на какие-то действия, но к сожалению, или счастью я слишком слаб, чтобы играть в подобные игры. Да и итог, грозит нам обоим чем-то драматичным. И если я могу выдержать любой удар судьбы, то для Марты покровительство Шорохова слишком важно. То ли привязанность к тугому кошельку в разы крепче, то ли для неё их отношения нечто необходимое, заставляющее её с преданным блеском в глазах смотреть на своего избранника.

Прокручивание в голове одних и тех же тревожных мыслей не способствует сну, а присутствие под одеялом объекта моего навязчивого вожделения, добавляет бодрости во всем теле. А в особенности в паху.

Спать вместе с кем-то мне непривычно, я стараюсь не доводить свои знакомства и свидания до совместного утреннего пробуждения.

А сейчас впервые в жизни хочется удержать в объятиях желанную девушку, зная наперёд, что она ускользнет при первой же возможности, как исчерпает весь резерв благодеяния.

Может, только на короткое мгновение трепетом в душе откликается возможность быть вместе с Мартой, но я безжалостно стряхиваю наваждение, откидывая его в сторону вместе с одеялом.

Осторожно, чтобы не задеть Марту, встаю с дивана, возвращая одеяло на место, прикрывая все аппетитно выставленные на показ части тела. Иду на кухню, почти на ощупь, сдерживая болезненный стон, когда натыкаюсь на дверь, оставленную открытой не до конца.

Попутно улавливая тихий стук, но слишком цикличный, чтобы понять – стучат именно в мою входную. Для особой перестраховки всё же смотрю в глазок и лишь потом отпираю замок.

– Отлично выглядишь, сиделка определённо пошла тебе на пользу, – ободряюще улыбается Вова, протискиваясь в квартиру, с полным пакетом в руках.

Возразить и намекнуть, что сиделка успела побывать грелкой в моей постели, я не решаюсь. Лишние сплетни ни к чему. Вован, конечно, не трепло, но давать ему поводы для пустых домыслов и всевозможных нелепых версий, всё равно что кинуть на крышку гроба очередную горстку земли и собственноручно закопать себя глубже.

Хватает того факта, что водила скорой помощи видел наше трио и был прекрасно осведомлён, по какому адресу осталась Марта.

– Вов, вот какого хрена ты её сюда притащил?

С нескрываемым раздражением кидаю в спину парня, уже скрывшегося на кухне.

– Я притащил? – перестав рыться в принесенном пакете, он многозначительно поглядывает на меня, удивленно вскидывая брови.

Кто бы сомневался… сознаваться этот не станет. Хотя… ведь Марта тоже могла красиво приврать. Вопрос только зачем? Неужели возиться с больным ей в удовольствие или просто это некое заглаживание вины за враньё?

– Она мне сказала, что это ты попросил её присмотреть за мной, – еле слышно выговариваю претензии, наблюдая, как в его глазах появляется вопросительное выражение. – Поссать без её ведома не мог, кормила чуть ли не с ложки, пока я её не послал далеко и надолго. Методично на нервы действовала, зараза, – отчаянно привираю, надеясь, что мой обман не будет раскрыт.

– А чего ты тогда шепчешь, раз она тебя бесит, сон её бережёшь?

– Не хочу, чтобы она пришла и начала путаться под ногами.

– Ну-ну. Я так сразу и понял. Братан, у тебя на твоей расписной морде написано, что ты бы ей вдул. Или ты уже ей дал по трусам? Колись.

Ответить я не успеваю, горячее дыхание ударяется чуть выше моих расслабленных до недавнего времени лопаток, после застывая лёгким поцелуем на шее. Изящные пальчики с осторожностью скользят по ребрам, встречаясь на моем животе и сцепляясь в замок. Объятие получается нежным, но выбивающим землю из-под ног, а тепло тела Марты, всё ещё хранящее уют пухового одеяла, дразнит, высекая заметную дрожь, но не от холода. А от близости, от реальности происходящего, от затуманивающего сознание влечения, такого острого, что я буквально ощущаю голой спиной затвердевшие соски Марты.

– Доброе, мальчики. Кофе угостите?

Марта вышагивает босыми ногами по потёртому линолеуму. Моя футболка хоть и прикрывает её бёдра, и округлый зад. Но как только Марта встав на цыпочки, на самые пальчики, с грацией утонченной балерины, тянется руками вверх, ткань провокационно задирается, открывая пикантное зрелище.

Я криво улыбаюсь, сдерживая эмоции, не предназначенные для любопытного зрителя, который во все глаза пялится на демонстрацию женских прелестей.

Мы одновременно шумно сглатываем, но способность выдать хоть что-то членораздельное, первая появляется у Вовы.

– Лёхе кофе нельзя. А я, пожалуй… пойду, необходимые медикаменты я привёз. Как их принимать расписал. И не сильно тут усердствуй, лишний прилив крови к мозгу сейчас вреден.

– Мы будем предельно аккуратны, весь приток крови перенаправим в другие органы, – просияв, Марта отвечает колкостью на упрёк.

А я готов прямо сейчас свернуть ей шею за очередную игру, в которую она меня втягивает.

Ты будешь жалеть

Марта

– Стерва, – короткое, но ёмкое слово произносится едва слышно, расцветая на припухших губах Лёши, чтобы тут же исчезнуть. – Я провожу Вову, а когда вернусь…, – в сочной зелени глаз полыхает предупреждение, явно направленное меня напугать. Другим посылом не веет даже от его хриплого голоса со скрытыми едва заметными отголосками угрозы. – Очень надеюсь ты оденешься и вернёшься туда, где тебе самое место.

Говорит вполне спокойно, медленно, словно подбирает слова, боясь в открытую послать меня в пешее путешествие на три буквы. Лишь бегающие на скулах желваки выдают его нервозность, по ним-то мне и удаётся распознать сдерживаемое чувство раздражения и не съязвить, а спустить на тормозах зачинающийся скандал.