* * *

В последний учебный день перед весенними каникулами, я проснулась обессиленная, и мне было так холодно, что я надела свитер на занятие Гаррика, несмотря на то, что в Техасе уже была весна. Все было вполне очевидно, или должно было быть, но я была так занята, стараясь пережить этот день и дождаться каникул, что позабыла про свою тревогу.

Гаррик отпустил нас рано, но перед этим сказал:

— Извините, ребята, что даю вам на каникулы домашнее задание, но когда вы вернетесь, я хочу от вас четкий план того, что вы будете делать 23 мая. Для тех из вас, кто не смотрит в календарь, напоминаю, что это будет следующий день после вашего выпускного.

У меня за спиной хихикнул Дом:

— А быть все ещё пьяным с предыдущей ночи считается окончательным планом?

У меня даже не хватило сил закатить глаза.

— Некоторых из вас я увижу сегодня вечером на репетиции, а остальным — отличных весенних каникул! Не попадите в тюрьму, не женитесь, не делайте ничего в этом духе! Всем счастливо.

Мне кажется, прозвучали аплодисменты, но моя голова была немного неясной. Я собрала свои вещи и решила, что мне сегодня не так уж и необходимо идти на оставшиеся занятия. Я должна пойти домой и вздремнуть. Вздремнуть звучало хорошо. Когда я посплю немного подольше, мне станет легче.

Ковыляя к двери, я почувствовала головокружение.

Я и не осознавала, что все уже ушли, пока мы с Гарриком не остались одни, и он не спросил:

— С тобой все хорошо, Блисс?

Я кивнула. Казалось, будто у меня голова была набита хлопком.

— Просто устала, — сказала я ему. Я говорила довольно внятно, чтобы убедиться, что мой ответ прозвучал старательно нейтрально, а не убого или злобно. — Но все равно спасибо. Хороших каникул!

Мой голос звучал где-то далеко, и мне понадобились все силы, чтобы выйти из дверей и добраться до машины.

Поездка домой оказалась загадкой. Определенно, вождение машины было, но я не помнила улиц или даже того, когда поворачивала руль. Но вот я очутилась перед своей квартирой, так близко к своей кровати.

Мне хотелось упасть прямо в нее, но моя невротическая потребность вешать календарь рядом с постелью напомнила мне, что сегодня вечером у меня репетиция. Я поставила будильник на 17.00, чтобы у меня было время по-быстрому приготовить ужин, а второй — на 17.05 на тот случай, если я случайно выключу первый. А потом кровать сомкнулась вокруг меня, и я провалилась в забытье.

Несколько минут спустя, мир вокруг меня закричал, и он был таким громким, что я попыталась прижать ладони к ушам, но они мертво и безжизненно лежали по бокам. Я сглотнула, и мой язык будто проткнули иголками, а горло горело, как обветренные губы.

А чтобы перевернуться, казалось, нужно было сдвинуть горы.

Часы показывали 17.45.

Я моргнула и посмотрела еще раз.

17.45.

Мир продолжал кричать, и, наконец, наконец, я подняла руки и нажимала на будильник, пока звон не прекратился.

Я снова сглотнула, но мой язык казался слишком большим. Слюна обжигала, как кислота.

В полубессознательном состоянии я снова посмотрела на часы. Я уже опаздывала. Репетиция начиналась через пятнадцать минут. Как-то… не знаю, как… мне удалось вытащить себя из постели. Ноги дрожали, будто пол был лодкой, а под ним — море. Мне нужно было кое-что сделать… Я знала это, но не могла думать ни о чем, кроме этого неотступного ощущения, что я что-то пропустила. И было так холодно, где мое пальто? Мне нужно пальто.

Завернувшись в какие-то теплые вещи, что смогла найти, я, пошатываясь, вышла к машине. Через секунду мир перевернулся, как ребенок, который отказывается сидеть спокойно. Я вытянула вперед руку, чтобы удержаться на ногах, но мне не за что было ухватиться, поэтому я раскинула руки в стороны. Я не упала, но едва удержалась на ногах. Я уставилась на землю. Я так устала. Разве было бы плохо оказаться там? На земле?

Однако было так холодно. Мне действительно нужно пойти внутрь, если я хотела прилечь… или залезть в машину. У меня есть время на то, чтобы вздремнуть в машине?

Я встряхнула головой, пытаясь прогнать туман, и что-то ужасное загрохотало у меня в голове. Больно. Боже, так больно. Я прижала к ней руки, пытаясь понять, почему, и снова сглотнула, отчего меня снова пронзила боль. Все болело. Все.

Я больше не могла стоять. Стоять было слишком тяжело. Я была уже почти на земле, протянув к ней руки, думая, что асфальт у щеки будет теплым, когда что-то поймало меня сзади.

Я продолжала тянуться, но меня поймали, как рыбу, болтающуюся на крючке.

Я начала плакать, потому что у меня раскалывалась голова, а горло сдавило как железом. Мне все еще нужно было пальто, мне не хотелось быть рыбой и хотелось спать.

Спать.

Кто-то говорил мне, что со мной все будет в порядке. Крючок исчез, моя подушка снова меня удерживала, и мне, должно быть, все приснилось.

Спать.

Я сплю и вижу сны.

* * *

Что-то зажужжало. Я подумала о пчелах. Я летала с пчелами.

— …Будет в порядке. Я не могу сказать, насколько плохо, но у неё определенно лихорадка. Она без сознания. Мононуклеоз, да. Я должен отвезти ее в больницу? Вы уверены? Уверены. Ладно. Да. До свидания.

Я вытянула руку. Слишком много было слов. Пчелы не должны говорить. Это бессмысленно. Где я?

— Где? Ох, — простонала я, потому что все еще болело, даже после сна. Моя рука нащупала что-то. Или что-то нашло мою руку. И оно было теплым. А я замерзала. Я вздохнула. Тепло коснулось моей щеки, и я прижалась к нему, желая большего.

— Так холодно, — сказала я теплу.

А потом тепло ответило, низко и мягко:

— Я не знаю, что делать.

Я схватилась за тепло, удерживающее мое лицо, и попросила:

— Ещё.

Потом тепло ушло, несмотря на то, что я пыталась его удержать. Мимо меня пронеслось легкое дуновение, и я задрожала, задрожала, задрожала. Я плакала, и слезы были похожи на ледяные реки.

— Холодно, — сказала я.

Я сглотнула, но мне стало хуже, а не лучше. Я ненавидела это. Я хотела, чтобы все закончилось. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.

— Пожалуйста.

— Я здесь, милая. Подожди.

Мир перевернулся, наклонился вбок, сломался. И он обнял меня, взяв меня с собой, но вместо того, чтобы умереть, я почувствовала тепло, твердое и сильное. Я схватило его, желая оказаться внутри него, чтобы перестать дрожать, чтобы все прошло.

Это было солнце, и оно держало меня в своих объятиях, называло по имени, касалось меня от макушки до пяток. Я заснула, убаюканная в небе, в руках звезды.

* * *

В следующий раз, когда я проснулась, голова у меня была достаточно ясной, чтобы понять — я больна. Мне пришлось дышать носом, потому что горло слишком сильно отекло и было слишком чувствительным, чтобы выдержать прохождение воздуха через него. Мышцы болели, а желудок казался опустошенным. Мне всё ещё было холодно, но при этом я не замёрзла. Растаяла. Сон снова звал меня. Я все еще так устала.

Но знала, что это значило.

Я всё-таки подхватила мононуклеоз.

И это значило, что я должна сказать Гаррику. Но это могло подождать, пока голова не перестанет трещать, легкие не заполнятся, а горло не перестанет гореть. Когда температура спадёт, я позвоню ему.

Я передвинулась, желая, чтобы мои колени, локти и плечи просто перестали существовать, потому что сейчас они были только болью. А потом я поняла, что сплю, это жар изменил мой мозг, потому что Гаррик был здесь, подо мной, его голая грудь — моя подушка. Эта лихорадка была жестокой. Но я знала, что всё это только потому, что я думала о нем. Вероятно, я все еще спала.

У него были открыты глаза, которые смотрели на меня, не говорили, а просто смотрели. Это не может быть правдой.

— Жаль, что это не реально, — прохныкала я прежде, чем снова сдаться.

Спать.

Спать.

* * *

Когда я проснулась снова, озноб прекратился, я была одна. Хотя и знала, что это был сон, я уткнулась лицом в подушку, желая, чтобы это было не так.

Я не замечала до сих пор или, возможно, просто не признавалась в этом, но даже сейчас я влюблялась в Гаррика. Может, я никогда и не переставала. Каждое воспоминание и фантазия заставляли меня больше желать его. Несмотря на то, что я всё ещё была истощена, в этот раз мне пришлось постараться, чтобы уснуть.

— Блисс, просыпайся.

И секунды не прошло. Должно быть, это сон.

— Тебе нужно попить. Просыпайся.

Я попыталась отвернуться, забраться в сон поглубже, но что-то потянуло меня, и я села против своей воли. Что-то держало меня за спину, не давая лечь, так что вместо этого я наклонилась в сторону.

Моя голова уперлась во что-то твёрдое. Я не лежала, но почти. Я закрыла глаза.

— О, нет, не спи. Сначала попей. Потом можешь поспать.

Я спала. По крайней мере, я так думала. Должно быть, это сон, потому что из ниоткуда у меня в руках появилась чашка. Она была тёплой, почти такой же тёплой, как руки, обнимающие меня.

Пахло замечательно, и я позволила чашке приблизиться к своим губам.

Суп.

Наверно, куриная лапша. На вкус соленая и теплая, но глотать слишком трудно. Я отодвинула чашку.

— Пожалуйста, милая. Я беспокоюсь о тебе. А мне не нравится беспокоиться о тебе.

Я знала эти слова, и это было жестоко для моего подсознания повторять мне их сейчас, когда он вообще больше не беспокоился. Я подняла взгляд, и вот он, еще более совершенный в моем сне, чем в реальной жизни. Он был солнцем. Он всегда был солнцем, сияющим и искрящимся.

Это было слишком. Мне было больно снаружи и внутри.

— Я скучаю по тебе, — сказала я солнцу. — Я была такой глупой. А теперь я потеряла свет.

Он не сказал мне, что тоже скучал. И не сказал ничего из того, что мне хотелось услышать от него. Он произнес:

— Попей, Блисс. Мы поговорим, когда ты поправишься.

Я сделала так, как он сказал, потому что слишком устала бороться, слишком устала от встречи с нереальным. Медленно я сделала глоток, откинув голову назад и позволив жидкости скользить по горлу, чтобы не нужно было сильно напрягаться при глотании. Выпив половину чашки, я больше не могла. Я отодвинула ее, и он позволил мне это.

— А теперь можешь поспать. Спи, милая.

Я упала на подушки, но меня обхватило что-то еще, наверно, страх. Я боялась потерять это… это пространство сна между мирами, где я ничего не разрушила. Может, следующими приедут Кейд или Келси. И на короткое время моя жизнь снова могла бы стать простой.

Воображаемый Гаррик дотронулся рукой до моего лба.

— Думаю, температура у тебя почти спала. Это хорошо. Утром тебе будет намного лучше.

Я нахмурилась.

— Значит, скоро мне нужно будет позвонить тебе.

— Позвонить мне?

— Чтобы сказать, что ты тоже можешь заболеть.

Он наклонил голову в сторону. Почему он не понимал?

— Не думаешь, что я уже знаю?

— Не ты. Ты не настоящий.

— Я не настоящий?

— Настоящий Гаррик не был бы здесь.

Я свернулась на подушке, желая, чтобы этот сон закончился. Он больше не был приятным. Не был настоящим. Мы никто друг для друга… больше никто.

Но воображаемый Гаррик остался, держа руку у меня в волосах, и я позволила себе поверить в это, еще ненадолго.

Глава 24

Около четырех часов утра я проснулась в луже пота. Мое тело прилипло к простыням, а лицо приклеилось к постели.

Думаю, пик лихорадки определенно миновал.

Я оперлась руками о постель, чтобы подняться, но мое чувство равновесия, должно быть, было выключено. Кровать казалась мне неустойчивой. Я потянулась назад и, нащупав лампу, легким щелчком включила свет. Затем, решив, что мне это снится, выключила его и снова включила.

Ущипнула себя. Ущипнула действительно сильно. Но ничего не изменилось.

Определенно, это Гаррик спал в моей постели.

Черт.

Черт.

Какая часть моих вызванных лихорадкой снов была реальностью? Я успокоилась, поняв, что моя жизнь в качестве пчелы была всего лишь фантазией, как и сказочные животные, которых, могу поклясться, я видела во сне. А потом я жила на солнце с инопланетянами.

Но Гаррик находился в моей постели. Он, определенно, был в моих снах, но все это не могло быть реальностью. Иногда он летал, большую часть времени он был голым. И была еще дюжина моментов, какие-то совсем расплывчатые, а некоторые очень четкие. Где же была граница? Что произошло на самом деле? Черт возьми, было ли это вообще реальностью? Может, мне просто приснилось, что жар прошел? Я сходила с ума и, пока мне не пришло в голову придумать какой-то план, я начала трясти Гаррика, чтобы разбудить его. Когда он очнулся, у него был затуманенный взгляд и, как всегда, прекрасный. На мгновение я была поражена тем, что он спал на моей подушке.