Я слышу, как внизу меня все ждут. Я почетный гость и причина, по которой над камином весит плакат с надписью: «Добро пожаловать домой, доктор Белл». Вечеринка началась около часа назад, и моя мама поднимается уже во второй раз, чтобы проверить как я. Относительно. В первый раз, я лежала, развалившись поперек кровати в халате, который не надевала со времен школы.

— Лучше завяжи его, прежде чем спускаться вниз, Дэйзи. Ты же не хочешь, чтобы все увидели, что под ним.

В этот раз, я уже одета, и стою у окна, торжественно уставившись на двухэтажный дом по соседству. Его дом.

— Если ты высматриваешь Мэделин, то она уже внизу.

— Её брата там ведь нет, правда?

Я знаю, что его там нет. Он в Калифорнии. Но мне нужно услышать это от неё.

— Нет, конечно, нет.

Я поворачиваюсь к ней и щурю глаза, пока не становлюсь уверенной в том, что она говорит правду. Вот, что он делает со мной — заставляет усомниться в собственной матери. Это побочный эффект, возвращения в Гамильтон, на наше старое поле сражений. Каждый квадратный метр в этом городе, пропитан нашей кровью, потом и слезами. Однажды, под соседским дубом, я врезала ему в глаз, когда он сказал, что никто не захочет пойти со мной на выпускной вечер в восьмом классе. Все закончилось тем, что я ушла на танцы под руку с Мэтом Дел Реем, в то время как Лукас остался дома, с прижатым мешочком теплого гороха, к своему лицу.

Я не осталась безнаказанной. После того, как моя мама узнала об этом, она подтолкнула меня прямо к его входной двери, чтобы извинится. Неудовлетворенные моим саркастичным «простиииии», наши мамы решили, что нам нужно обняться. Я помню, как потянула его в сладкие объятия и наши щеки соприкоснулись, так, что я могла прошептать ему угрозу на прощание, что бы наши родители ничего не услышали.

— Если ты еще раз, наябедничаешь, то я поставлю по синяку под каждым твоим глазом, — прошипела я.

Воспользовавшись своим положением, он сжал мои ребра, как удав, что наши мамы сочли весьма милым.

— Надеюсь, тебя собьет школьный автобус, — прошептал он в ответ.

— Дэйзи? — говорит мама, возвращая меня обратно из воспоминаний. — Ты готова спуститься? Всем не терпится тебя увидеть.

Я отворачиваюсь от окна и разжимаю свои кулаки. Этот случай произошел пятнадцать лет назад, но мои костяшки иногда еще побаливают, интересно, его глаз тоже?

Внизу меня ожидают довольно разнообразные гости, пришедшие отпраздновать мое возвращение: старые соседи, друзья, преподаватели и даже мальчик, доставляющий газеты. Я не знаю и половины из них, но, опять же, я не называла Гамильтон — домом, с тех пор, как одиннадцать лет назад уехала учиться в колледж.

Как только я оказываюсь в поле зрения, все начинают кричать и шуметь — моя мама управляет всеми, как чрезмерно усердный руководитель, возглавляя всех у подножия лестницы.

— Добро пожаловать домой, док!

«Поехали, Дэйзи!» — проносится в моей голове.

Все хлопают меня по плечу и чокаются со мной своими напитками. Вообще, я не любитель вечеринок, но сегодня, мне есть что отпраздновать. Я, наконец-то, собираюсь исполнить свою мечту: начать собственную практику. Это причина, по которой я вернулась в Гамильтон, и по которой, я много и усердно трудилась в медицинской школе и ординатуре.

Чтобы избежать распития шотов со своим учителем физкультуры из средней школы, я направляюсь на кухню, где нахожу Мэделин. Она готовит пунш. Я не удивлена, что моя мама напрягла её работой, ведь она моя давнишняя и самая лучшая подруга.

— Я все думала, когда же ты собираешься спуститься. Подожди, на тебе, что, платье со школы? — спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

— Я еще не успела распаковать свои вещи, когда увидела его, висящим в шкафу, и приняла это за вызов.

Она ухмыляется и перекидывает часть своих каштановых волос через плечо.

— Ну, сейчас оно смотрится на тебе лучше, чем тогда.

На «Кривой Гаусса» женских тел я нахожусь где-то слева от середины — худая и среднего роста. Моя грудь выросла только после школы, в то время, как у остальных одноклассниц, она уже была. Все же, когда наверху я надела свое платье и посмотрелась в зеркало в полный рост, меня обрадовало увиденное, я стала своей подростковой мечтой. Спасибо, Кэти Пэрри.

— Тебе нужно было подняться наверх, — говорю я.

Она указывает на полупустую чашу пунша.

— Твоя мама попросила меня помочь, как только я вошла.

— Предлагаю оставить его и взять бутылку вина, держу пари, мы успеем полностью осушить ее, до того, как кто-нибудь заметит.

— Ты же в курсе, что мы уже взрослые, да? Нам больше не надо прятать алкоголь.

Я пожимаю плечами и начинаю крутить у ее лица бутылку каберне.

— Да, но так гораздо веселее. Плюс ко всему, я заметила доктора Маккормика по пути сюда, и если он увидит нас, то с нами покончено. Нам придется болтать с ним весь вечер.

Карие глаза Мэделин расширяются, как два блюдца.

— О, Боже! Ты права. Бежим! Я захвачу бокалы.

— Дэээйзиии!

Поющий голос моей матери останавливает меня на полпути нашего бегства. Мои инстинкты говорят бросить бутылку и притвориться, что я тут не причем, но затем я вспоминаю, что мне уже двадцать восемь лет.

— Смотри, что только что доставили!

Я поворачиваюсь и чуть на самом деле не выпускаю бутылку из рук. Она заходит на кухню, держа в руках бомбу.

— Что. Это? — хриплю я.

— Эти цветы для тебя! — светится она, — смотри, здесь около двух дюжин.

Что бы быть точной, их было три дюжины. Больших. Белых. Маргариток (прим. переводчика: на английском маргаритка произносится как «дэйзи»).

— Выброси их!

— Что? Не будь дурочкой! Их только что доставили.

Она наполняет вазу водой, наклонившись у раковины, в тот момент, когда я вырываю букет из ее рук, обрызгав перед своего платья. Замечательно, теперь я мечта каждого подростка.

— Дэйзи!

— Нет. Нет. Нет.

Мне требуется сделать три шага, чтобы добраться до задней двери во двор, четыре, чтобы спуститься по лестнице, и, наконец-то, выкинуть этот букет в мусорный контейнер. И вдруг, я замечаю, дразнящую карточку, которая выглядывает поверх выброшенных цветов.

Он никогда не упускал деталей: она бледно-розового цвета, и это окончательно выводит меня из себя!

— Ты собираешься прочитать ее? — спрашивает Мэделин.

Она стоит за моей спиной, выглядывая из-за плеча, и смотрит прямо на карточку.

— Нет.

— Может быть, там написано, что-нибудь милое?

Я игнорирую её. Как его сестра, неосознанно, она становиться на его сторону. Она всегда так делала.

— Как он написал это? — спрашиваю я.

— Что?

Я пытаюсь держать свой тон ровным.

— Если он в Калифорнии, как он написал это? — я указываю на записку, — это его почерк.

— Ох, ну…

— Мэделин?

— Я думала, ты знаешь…

— Знаю, что? — У меня пересыхает во рту. — Ты думала, я знаю, что?

— Он вернулся. Переехал обратно на прошлой неделе. Я действительно думала, что ты знаешь.

И вот так, парад в честь меня заканчивается, и все что от него осталось, это конфетти, застрявшие в моих туфлях.

Дело не в том, что я не люблю цветы; я их люблю, я просто ненавижу маргаритки. От них у меня начинается нервная чесотка. Они воплощают в себе то, какой меня хотят видеть другие. Для всех, я милая блондинка с большими голубыми глазами. Они бы с радостью отрезали мою голову и посадили её у себя в саду. Я, ни разу, не маргаритка! Я — доктор. Я никогда не хотела, чтобы обо мне так думали, и Лукас знает это, лучше, чем кто-либо другой.

После того, как закрываю крышкой контейнер, я тащу Мэделин в свою комнату. Если Лукас вернулся обратно в Гамильтон, я должна знать, почему. Как бурундук собирает свои орехи, я должна собрать всю информацию, до тех пор, пока мои щеки не лопнут.

— Мэделин, почему он вернулся?

— Ну… он закончил ординатуру, как и ты, и приехал, чтобы начать работать. — Она избегает моего взгляда.

— Что за работа?

Она нервно сжимает свои руки.

— На доктора Маккор…

— НЕТ! — перебиваю её я, — Боже, только не это!

Она, наконец-то, поворачивается ко мне, на ее лице читается сочувствие.

— Мне очень жаль, Дэйзи! Я думала, ты знаешь! Почему доктор М. не сказал тебе, что вы будете работать вместе?

Прикрыв свой рот рукой, я чувствую, как учащается мой пульс. Я нервно начинаю ходить по комнате. Этому должно быть какое-то объяснение. Но факты ведь на лицо: доктор Маккормик владеет единственной семейной клиникой в нашем городе, и он намекнул мне о том, что собирается на пенсию. Его офис предназначен только для одного специалиста, и во время последнего года моей ординатуры, он сам предложил мне работу. Очевидно, можно продолжить праздновать парад в честь меня.

Так какого чёрта, Лукас делает в этом уравнении? Я цепляюсь за последний кусочек оптимизма. Может доктору М. потребовался офисный менеджер, или, что еще лучше, санитар?

Мэделин преграждает мне путь, что заставляет меня остановиться.

— Ты не думаешь, что настало время оставить все между вами позади? Прошло уже одиннадцать лет. Вы оба собираетесь стать успешными врачами. Серьезно, вам не обязательно до сих пор ненавидеть друг друга.

Из меня вырывается истерический смех.

— Ооо, Мэделин! Мэделин! Мэделин!

— Прекрати, называть мое имя.

— Ты помнишь, как в выпускном классе, после инцидента на парковке, миссис Бэквит, наш школьный психолог, затащила Лукаса и меня в свой кабинет?

— Нет.

— Нам потребовался всего лишь час, чтобы сломать её. Она решила сдаться и больше не пытаться перевоспитать нас, она уволилась в тот же день, переехала в Нью-Йорк, и начала выращивать овощи. Она сказала, что Лукас и я — и я цитирую её заявление об уходе — лишили её веры в человеческое будущее.

— Звучит так как будто ты это только что придумала!

— Я знаю твоего брата, возможно даже лучше, чем ты. Эти одиннадцать лет ничего не значат. Ничего не изменилось. Эти годы дали нашей ненависти окрепнуть и созреть, как с годами созревает хорошее вино, или еще лучше — вонючий сыр.

— Разве ты не должна была изучать медицину все это время?

— Ох, поверь мне, я изучала! Я представляла, что все ужасные кожные заболевания, кисты и папилломы, про которые нам рассказывали, есть у Лукаса. Я воображала, что вместо безымянного больного, который участвовал в исследованиях, это он страдает от всех самых медленных и мучительных болезней. Именно это, помогло мне запомнить многое из того, что мы изучали.

— Ты безнадежна. — Она поднимает руки в воздух и направляется к выходу. — Я собираюсь вниз, развлекаться с твоими гостями. А тебе нужно собраться со своими мыслями, Дэйзи. Нравится тебе это или нет, но Лукас будет работать с тобой на доктора Маккормика. И я предлагаю тебе, начать все с чистого листа. Смотри, что он сделал сегодня. — Она кивает в сторону моей кровати, на которой лежит бледно-розовая карточка. Мэделин успела вытащить её из контейнера, до того, как я чуть не отрезала ей руку, с силой захлопывая крышку. И теперь я жалею, что не пролила ее кровь. — Очевидно, что эти цветы — предложение мира.

Какая же она наивная девочка, не познавшая жизни, в постоянной вражде.

— Я тебя умоляю, это предупреждающий выстрел.

Она закатывает глаза и выходит, оставив меня одну в моем «Оперативном Штабе». Цветы — это секретное послание, его маленькое напоминание, что ничего не изменилось. Для всех остальных, это выглядит как добрый жест. Они не могут видеть подтекст — издёвку, и именно это, он и имеет в виду.

Я смотрю на карточку, а затем на открытую дверь. Я собираюсь прочитать её, но слышу, как мама кричит, что бы все использовали подставки. «А то, они не знают». Поэтому я подхожу к двери и закрываю ее.

Чтобы не передумать, я быстро смотрю на карточку. Из-за его острого почерка, мне приходится прищурить глаза.

«Если розы — красные,

То ты — маргаритка,

Я слышал, ты вернулась,

Что ж, как и я!»



Соревнование между мной и Лукасом Тэтчером началось с самого первого дня. И под первым днем я имею в виду — день нашего рождения. Разве что, родились мы с разницей в пятьдесят восемь минут.