В понедельник вечером, моя мама становится подозрительной из-за того, что я не обрадовалась домашнему куриному пирогу. Факт в том, что я едва ли могу хоть что-нибудь съесть. Я сижу напротив неё, за нашим обеденным столом, пока она развлекает меня рассказами о своих выходных без меня, и, кажется, я ловлю каждое её слово, как будто через плохую, сотовую связь. Она знает, что что-то не так, и думаю, поэтому зовет Мэделин. Она как особое спецподразделение.

Она появляется в тот момент, когда я, вернувшись наверх, стою у окна своей спальни и смотрю на детскую комнату Лукаса. С задернутыми занавесками я почти ничего не вижу.

— Каким путём ты предпочитаешь пойти, простым или сложным? — заявляет Мэделин, входя в мою комнату с сумкой в руках.

Она достаёт бутылку вина, шоколад и кислые мармеладные червячки.

Я не ведусь на её уловку, до тех пор, пока не делаю свой выбор и не разрываю пакет с червями.

— Боже. Что-то действительно случилось! — говорит она, и трясущейся рукой прикрывает рот, как будто я только что объявила о смертельном диагнозе рака.

Я бросаю пакет обратно на кровать и тянусь за шоколадом.

— Уже слишком поздно! Ты схватила червей! Что, черт возьми, происходит?

Видите ли, Мэделин знает, что у меня есть поговорка: вино на каждый день; шоколад для заурядного плохого дня; но мармеладные черви ‒ это красная тревога, код для мрачной ситуации.

Не вижу смысла ходить вокруг да около. Я прокручивала эти мысли в голове весь день. Её мнение может помочь.

— Мы с Лукасом чуть не занялись сексом, когда были на карантине в клинике.

После того, как приговор оседает в комнате, кажется, что у Мэделин случается микроинсульт, потому что у нее начинает дергаться левый глаз, а движения её рта становятся вялыми. Я протягиваю палец и говорю ей следить за моими движениями, но она отталкивает его и сжимает мои плечи.

— Что ты только что сказала? — спрашивает она, пытаясь вразумить меня.

— Мы с Лукасом дурачились. Ну, ладно. Вообще-то, это произошло дважды. Думаю, мы бы и сексом занялись, если бы сотрудники ЦКЗ не были так пунктуальны.

— Фу! — наконец она отходит и стряхивает с себя образы, кружащиеся у нее в голове. Ее руки прикрывают уши. — Нет. Нет. Нет. Я не хочу думать о том, что мой брат делает это.

— Ты думаешь, я хочу?! Нас практически заставили сделать это!

— Что значит заставили? Это было частью протокола ЦКЗ по заражению? Трахнуть своего заклятого врага?

— Не было никакого шанса избежать этого. Воздух, который был в смотровой, был таким плотным, что его можно было разрезать скальпелем. Мы двое просто не предназначены быть запертыми вот так, это так же легко могло закончиться убийством.

— Ты сейчас серьезно?

— Да. И имея это в виду, я полагаю, мы должны считать себя счастливчиками. Честно говоря, Мэделин, это разрушило все мои предположения о том, почему он не смог удержать ни одну девушку все эти годы. У парня есть навыки.

— СТОП!

— Прости, ты мой единственный друг. Ты должна выслушать меня.

— Нет. Это вредно для моего здоровья.

— О, пожалуйста. Это ты хотела, чтобы я поладила с ним! Ну, угадай что, мы неплохо поладили. Мы ладили по всему чертову кабинету!

Мэделин падает на мою кровать и зарывается под подушки, пытаясь заглушить звук моего голоса. Но я все равно продолжаю.

— Я много думала об этом с тех пор, как нас выпустили, и решила, что это ничего не меняет. Я до сих пор его ненавижу.

— Конечно.

— Честно говоря, тот факт, что он квалифицирован в этом деле, меня еще больше бесит.

— Так что ты собираешься делать, когда увидишь его завтра на работе?

— Как ты думаешь, что я буду делать, Мэделин? Вести себя как взрослый человек, которым я и являюсь. Поскольку ничего не изменилось, я не изменю и своего поведения. Ничего не изменилось. Еще раз повтори вместе со мной: ничего не изменилось.

— Ты звучишь не очень уверенно.

— Хорошо, но завтра утром буду. А теперь передай мне этих мармеладных червей.

Когда на следующее утро я захожу в клинику доктора Маккормика, то являюсь образцом профессионализма. На мне надеты самые шикарные черные облегающие брюки и кремовая шелковая блузка. За счет каблуков я становлюсь на несколько дюймов выше, а еще, совсем недавно, я накрахмалила свой белый халат. Также я навожу справки обо всех пациентах, которых сегодня мы будем принимать, и проверяю, чтобы в каждой ручке были чернила.

Лукас сделал то же самое. Его волосы выглядят гуще, чем обычно. Более коричневого цвета. И умоляют о моих руках. Его челюсть недавно выбрита, а очки уверенно покоятся на переносице. Он ‒ кукла Кен, маскирующийся под доктора, и меня беспокоит то, что, вероятно, он таким просыпается.

— Ты избегаешь меня, — говорит он, когда я прохожу мимо него на кухне. Моя кружка дымится от только что налитого кофе.

Я хлопаю его по плечу.

— Не больше обычного, доктор Тэтчер. Ты весьма избегаемый.

Прежде чем я успеваю вернуться в свой кабинет, он хватает меня за руку.

— Мне нравится твоя блузка. Как далеко, по-твоему, отлетят пуговицы, когда я разорву ее?

— Да, — отвечаю я, повышая голос. — У меня были хорошие выходные. Спасибо, что спросил.

Доктор Маккормик приближается к кухне. Я услышала, как он идёт по коридору, раньше Лукаса. Я ухмыляюсь, и он отступает, отпуская мою руку.

Доктор Маккормик весело улыбается, наполняя свою чашку кофе. С каждым днем он веселее, вероятно, взволнован перспективой предстоящего выхода на пенсию.

— Приятно видеть вас вместе этим утром. Карантин, должно быть, пошел вам на пользу.

— Думаю, доктору Белл понравилось больше, чем мне, — отвечает Лукас. — По крайней мере, она была красноречивее на счёт этого.

Его двусмысленность проносится мимо нас со всей тонкостью товарного поезда, но доктор Маккормик не показывает никаких признаков понимания. Я вонзаю каблук в его ногу, прежде чем отвернуться.

— Доктор Тэтчер был настоящим солдатом. На самом деле, заключение, казалось, даже устраивало его. Думаю, в тюрьме он бы справился.

Доктор Маккормик смеется.

— Думаю, некоторые вещи никогда не меняются.

Пятнадцать минут спустя, мы с Лукасом стоим в коридоре, готовясь к встрече с нашим первым пациентом. Сейчас без пяти минут восемь и мне жарко. И я сексуально озабочена. Картина моего профессионализма превращается в порнографический снимок полароида.

— Может ты прекратишь это? — выпаливаю я в гневе.

— Что прекратить? — спрашивает он.

Отточенная невинность капает с его точеных черт.

— Перестань смотреть на меня, как будто ты видел меня голой, — шиплю я себе под нос.

Его рот оживляется.

— Не думаю, что ящик Пандоры так работает. Как бы ты хотела, чтобы я смотрел на тебя?

— Как и раньше. С ненавистью. И немного с презрением.

— Так?

— Еще хуже.

Он стоит рядом со мной, и его грудь прижата к моей руке, я раскачиваюсь, как стопка блоков.

— Просто посмотри в другую сторону. Я пытаюсь дочитать эту карту.

— Я уже говорил об этом. Мистер Николс, пятьдесят восемь лет. Обычный ежегодный осмотр. Могу я посмотреть на тебя еще раз?

— Он не упоминал о каких-либо жалобах в бланке записи на прием? И нет. Между нами ничего не изменилось. То, что произошло в смотровой, останется в смотровой.

— Нет претензий. Он как огурчик. Согласен, смотровая под запретом, так что, встретимся в моем кабинете во время обеда? Я бы хотел провести второй раунд, и, судя по тому, как ты смотришь на меня все утро, знаю, что ты тоже этого хочешь.

Мои глаза округляются от его наглости. Говорят, что глаза ‒ это зеркало души, но в этот момент они обнажают мое либидо. Мне бы шторы.

Я стучу в дверь смотровой, где находится мистер Николс и вхожу. Сейчас очередь Лукаса возглавить приём.

— Доброе утро, мистер Николс. Я доктор Тэтчер, а это моя коллега, доктор Белл.

— Почему вас двое?

Я поднимаю свою руку в гипсе, который теперь тонированный, благодаря моей попытке скрыть работу Лукаса. Дань уважения «Звездным войнам» была только временной мерой; мне необходимо было стереть его почерк и сердечки с моей руки.

Я сажусь в углу кабинета, и Лукас начинает осмотр. Он слушает сердцебиение мистера Николса, и тут я понимаю, что мы вернулись на место преступления. Это та самая смотровая комната. Мэрайя заменила журналы «Хайлайтс» свежими изданиями, а моя граница из депрессоров для языка исчезла. Остальное в том же виде, в каком мы её оставили. Стена, к которой Лукас прижал меня, находится прямо передо мной. Насмехается. Когда я моргаю, то вижу там нас: Лукас прижимается ко мне, притираясь своими бедрами к моим. Я вижу, как моя голова откинута назад, а его руки обнажают меня. Я голая и его губы на мне. Горячие и влажные. Опускаются ниже, заставляя меня стонать.

Щелчок нитриловой перчатки возвращает меня в реальность.

Лукас заканчивает с ежегодным осмотром. Он уверяет Мистера Николса, что для обследования мы используем свою лабораторию. Он выходит из смотровой и тянет меня за собой, а я лишь чуточку больше осведомлена, чем комнатное растение.

— Ты бледная, — говорит Лукас.

В его голосе слышится беспокойство. Беспокойство!

Поэтому я хватаю его за лацкан халата и тащу за собой. Коридор пуст и его кабинет тоже. Он меньше, чем у меня. Я никогда не была внутри, потому что раньше не было причины входить сюда, но теперь у меня есть причина, и эта причина неудобно расположена между моих ног.

Я проверяю, чтобы никто не заметил, как мы проскользнули внутрь, и плотно закрываю дверь. Мы одни. Я запираю дверь на замок. Щелчок. Мы действительно одни. Лукас в шоке.

Но я уже снимаю свой белый халат.

— Послушай, Ромео, я тебя только использую, — говорю я.

Мой белый халат брошен на стул.

— Я хочу проникнуть в твою голову и притупить твои чувства, — продолжаю я.

Моя шелковая блузка снята через голову и брошена на пол.

— Мне нужно, чтобы ты влюбился в меня. Я хочу, чтобы ты добровольно отдал мне свое сердце, чтобы я могла разбить его. Тогда ты уйдешь и отдашь мне практику.

Я расстегиваю брюки и выхожу из них.

— Это самый старый книжный трюк, Лукас.

Я стою перед ним в кружевном белье, которое надела утром без всякой причины. Его взгляд пожирает меня с маленького расстояния. Он сжимает руки в кулаки. Разжимает. Снова сжимает. Затем скручивает свои губы и начинает снимать халат.

— Какое совпадение, Дэйзи. Я тоже только использую тебя, — заявляет он.

Он бросает халат на спинку стула, и мой живот опускается.

— Я хочу трахнуть тебя. Я заставлю влюбиться в меня.

Он делает шаг в мою сторону.

— Чтобы, когда я разобью твоё сердце, ты ушла и отдала мне практику.

Мое сердце колотится в ушах. У меня дрожат колени. Его руки обхватывают мою шею, и он наклоняет мою голову назад, так что следующие несколько слов произносит прямо мне в рот.

— И поверь мне, я действительно хочу трахнуть тебя.

Мои колени подкашиваются в тот самый момент, когда Лукас разворачивает меня и притягивает к себе. Я игрушка в его руках. Податливая. Гибкая. Его руки обвиваются вокруг моей груди и ласкают соски через лифчик. Он грубый. Притягательный. Я протягиваю руку и провожу ей по его волосам, в этот момент он тянет чашки лифчика вниз и берет мои обнаженные груди в свои руки. Они тяжелеют в его ладонях, заполняя его хватку, и он стонет от удовлетворения, насколько ему приятно.

Он целует мое плечо и сжимает грудь ладонями, обхватывая пальцами мои соски так, что, когда убирает руки, следы его прикосновений остаются на коже.

Если он ценит размер моей груди, то я ценю размер его рук. Он хватает меня за талию, как будто я ничего не вешу. Затем прижимает меня, запирая между ним и столом. Левой рукой тянется к моей груди, а правой упирается в пупок и опускается ниже. Устойчиво. Нежно.

Мои кружевные трусики такие тонкие, что не являются преградой для его прикосновений. Его рука скользит вниз и накрывает мое тепло поверх кружева. У меня сжимается живот. А мои нервные окончания возбуждаются.

Я не понимаю, что издаю какие-то звуки, пока Лукас не убирает свою левую руку от моей груди и не прикрывает мне рот.

— Ты нас выдашь, — предупреждает он. — Тогда никто не будет в выигрыше.

Предупреждение должно напугать меня, но я покинула реальность, как только вошла в его кабинет. Может быть, он знает это, поэтому не убирает левую руку, а его правая рука скользит вперед и назад между моими ногами. Своей ладонью он проводит по моему центру, прямо по пучку нервов, и я прижимаюсь к нему.

— Мне сделать так еще раз? — шепчет он мне на ухо.

Я киваю, как дурочка.

Он улыбается мне в шею и водит рукой туда-сюда, туда-сюда. Каждая область его ладони чувствуется по-разному. Твёрдая. Мягкая. Шероховатая. Гладкая.

Мне кажется, что он заставит меня кончить вот так, до тех пор, пока его рука не цепляется за трусики и отодвигает их в сторону. Один палец заменяется двумя, и он просто трахает меня вот так, у своего стола.