«Я не знал, что ты теперь марионетка…»

Я начинаю вымещать свою злость на велосипеде, давя на педали с такой силой, как если бы вместо них были нежные части тела Лукаса.

Когда я подъезжаю к последнему повороту на Магнолия-авеню, приведенный в действие моим гневом велосипед набирает впечатляющую скорость. Я наклоняюсь в сторону поворота, чтобы компенсировать центробежную силу, и мои изношенные шины вдавливаются в тротуар.

Но ненадолго.

Я наезжаю прямо на лужу разлитого машинного масла ‒ подарок окружающей среде от одного из старых дырявых фермерских грузовиков Гамильтона. Заднее колесо велосипеда теряет сцепление с дорогой, а руль начинает раскачиваться в тщетных попытках выровнять идущий ко дну корабль. Время как будто замедляется, и мой велосипед летит по направлению, перпендикулярному движению, заваливается набок и загружает меня, как циркового артиста в пушку. И как раз перед моим столкновением с землёй, время ускоряется.

Мой мозг начинает действовать, вынуждая мою левую руку принять на себя всю тяжесть падения. Героически, рука выскакивает в последнюю секунду, как будто хочет пообщаться с дорогой. К сожалению, дорога может многое сказать. Я слышу тошнотворный треск чуть громче, чем остальной шум аварии, а затем над сценой оседает резкая тишина.



— Милый гипс, — говорит Лукас на следующее утро.