– Сережа, откуда у тебя деньги?

– Я заработал. Вернее, пока не заработал, а получил аванс.

– И… какая сумма?

– Мам… – замялся Сергей. – Небольшая. Давай я сам разберусь с братом, ладно? – он уже пожалел, что проговорился матери: теперь она не угомонится, пока не узнает правду. Но он не мог, совершенно не мог ей ничего рассказать!

– Пойду я, мам, – Сергей быстро поднялся со стула и вышел, не дожидаясь новых расспросов.

Нужно было дозвониться Вадиму. Сергей вышел на балкон, закурил и набрал номер брата. Тот на удивление быстро ответил – правда, говорил напряженно, словно ему к виску приставили пистолет.

– У меня есть для тебя деньги, – без лишних предисловий начал Сергей. – Тебе нужно приехать как можно скорее.

– Сколько? – Вадим немедленно успокоился. Пистолета уже можно было не бояться.

– Приезжай, поговорим, – завершил короткую беседу Сергей и нажал «отбой».

Нужно было отправляться к Ире – для объяснения. Поставить, так сказать, окончательный диагноз. Но Сергей медлил, курил сигарету за сигаретой, стоя на уютном застекленном балкончике, который они обустраивали вместе с дедом для «пассивного отдыха»: полочки для книг, два плетеных кресла, пара шкафчиков – чтобы хранить всякую мелочь, небольшой столик для чашек и пепельницы.

Дед курил нещадно вплоть до последнего дня, мама ругала его – особенно за то, что Сергей с Вадимом тоже пристрастились к пагубной привычке, но ничего сделать не могла. Очень уж смачно обставлял он свои перекуры. Долго заваривал кофе в самой что ни на есть правильной кофеварке и самым, разумеется, правильным способом; с мечтательным видом наливал напиток в любимую чашку, брал сигареты, зажигалку и чинно выходил на балкон. Сначала оглядывал окрестности, удовлетворено вздыхал, радуясь, что все, как и прежде, на месте – и парк-лес, и небо, и дом, и балкон; и, наконец, усаживался в кресло и закуривал. А когда кто-то пытался влиять на него «в положительном смысле», дед отвечал чуть насмешливо: «Не мешайте мне мечтать, а также испытывать удовольствие никому не мешающим образом».

Иногда он курил реже – когда становилось совсем уж плохо со здоровьем, но этот утренний ритуал, ежедневно повторяемый сразу после зарядки и умывания, перед завтраком, не пропустил ни разу в жизни с тех пор, как начал курить. В конце концов, и Мария сдалась. На следующий день после похорон отца, раздираемая горем, глядя затуманенными глазами на опустевшее балконное кресло, вспомнила студенческое баловство – да и заварила кофе дрожащими руками. Налила в любимую папину чашку, взяла его сигареты, вышла на балкон и села в его кресло. И с первой затяжкой к ней вернулся покой.

Сергей догадывался об этом ее секрете, но не подавал виду и не высказывал недоумения, почему это мать вдруг начала снова курить. Они это просто не обсуждали, как и не пытались бросить уже не модную, и не просто вредную – а даже как бы порочную привычку.

Впрочем, на пятой сигарете Серега приказал себе остановиться, погасил окурок и направился к Ирине.

Его впустила соседка Иры, Света. Посмотрела осуждающе, но ничего не сказала. Он молча кивнул ей и прошел в комнату. Ира сидела на диване пред телевизором, поджав под себя ноги и как-то сгорбившись. На экране мелькали огни, доносилась интригующая музыка, и ведущий надрывался истеричным голосом: «Сейчас! Вы! Узнаете! Кто! Станет! Победителем! Нашего шоу!!!!» Зал замер, музыка стихла, затикал метроном, полстраны замерло в ожидании решения очередного дурацкого жюри очередного дурацкого представления. Ничего не меняется со времен Древнего Рима: хлеба, зрелищ, да и достаточно.

Ира тоже замерла в ожидании – но не оглашения финалиста, а слов Сергея.

– Привет, – сказал Серега, хотя они сегодня уже виделись. – Может, выйдем, прогуляемся? – предложил.

– Я, вообще-то, телевизор смотрю, – сердито ответила Ира. А Сергей досадливо поморщился: он с детства был приучен, что нельзя «смотреть телевизор», смотрят передачу. Так же, как приучен говорить «дешевый товар», а не «дешевая цена», цена-то как раз низкая или высокая… Как всегда, услышав неправильные речевой оборот, он тут же ударился в филологические рассуждения – к счастью, тоже – как, всегда, мысленные, иначе ему бы пришлось постоянно вещать и одергивать окружающих.

– Ир, поговорить надо, – Сергей переминался с ноги на ногу, ему было неловко и жалко Иру, но понимал, что обратного пути нет.

Ира нехотя подвелась с дивана:

– Пойдем на кухню.

Сергей двинулся за ней. Присел на край обшарпанного кухонного уголка.

– Чаю? – обиженным голосом предложила Ира.

– Нет, спасибо, – отказался, затем прокашлялся и сообщил: – Ира. Видишь, что-то не клеится у нас. Не выходит ничего…

– Да, конечно, не выходит! – Иру словно прорвало – похоже, обида накапливалась уже давно, и теперь девушка спешила высказать Сергею все наболевшее – до того, как он навсегда исчезнет из ее жизни, не успев в ней как следует обосноваться. – Не выходит, потому что ты не хочешь, чтобы вышло! Думаешь, не вижу, что ты – профессорский внучок – с простой кассиршей знаться не желаешь! И зачем ты только взялся на мою голову!

Ира уронила голову на сложенные на столе руки и горько, навзрыд, заплакала.

Сергей опешил. Он совершенно не ожидал слез – думал, поговорят, ну, будет неприятно… Но слезы?! Женских слез он не выносил и не знал, как себя вести в таких случаях.

– Ир, ну чего ты, в самом деле! И причем здесь внучок? Вернее, внучек? – рассердился Сергей, не удержавшись от филологического комментария, и из-за этого рассердившись на себя тоже.

– А притом, что я тебе не ровня!

– Фу ты, глупость какая! – Сергей аж поморщился. Но в глубине души понимал, что она права – конечно, не на материальном, а совершенно на других уровнях они были, конечно, «разноуровневые». Это если брать, например, уровень образования. А вот если говорить об уровне морали – так на одинаковых они уровнях. А, может, по сравнению с Ирой он даже находится пониже… То есть все, как всегда, зависит от точки зрения. Сергей вздохнул.

– Не в этом дело, Ира. Совершенно не в этом! Ты очень хорошая девушка, добрая и правильная. Верю, что тебе повезет, и ты встретишь отличного парня. Но мы – ты и я – не можем больше встречаться. Извини.

Сергей поднялся и вышел. Чувствовал он себя прескверно, неуютно и как-то двойственно: с души у него словно свалился камень, но в то же время появилась какая-то новая тяжесть – что-то вроде чувства вины. Причем непонятно за что. Может, за то, что дал девушке веру в любовь, не давая самой любви? Это такой же обман, как если пообещать всемирную выставку крупнейшего бриллианта, а вместо него на полном серьезе представить публике невзрачную стекляшку. Скандал и буря! Но это не больно. А вот нелюбовь вместо любви – больно, очень больно…

Словом, на душе у Сергея было премерзко, и чувствовал он себя последним обманщиком.

* * *

Всю дорогу до дома Аня, не смолкая, говорила. Бабушка едва успевала вставить пару слов, остальное время лишь кивала, улыбаясь и стискивая Анину ладонь. Казалось, девушка после долгих, изматывающих недель в больнице словно снова начала дышать.

Машина свернула на окружную дорогу, показались тесно стоящие друг к другу коттеджи. Лет двадцать назад это было несказанной роскошью – построить дом «на окружной», непременно в четыре этажа, с башенками и витражными окнами. То, что дворцы стояли каждый на своих шести сотках, впритык друг к другу и к загазованной кольцевой дороге, где ежедневно проносятся тысячи легковушек и грузовиков, никого особенно не волновало.

Но Ольховскому вовсе не хотелось денно и нощно наблюдать личную жизнь соседей, и на настойчивые просьбы Анжелики построить родовое гнездо в модном районе внимания не обращал. А взял да и купил просторный участок на окраине села Сосновка – хоть и в двадцати километрах от города, но рядом с рекой и практически на опушке темного соснового леса, в месте совершенно райском, да еще и по стоимости земли почти втрое дешевле, чем у кольцевой дороги.

Вслед за Александром Петровичем в Сосновку потянулись и другие ценители загородной жизни. Когда у леса начал стихийно образовываться целый поселок, Ольховский тут же прикупил строительную компанию, с ее помощью развернул соответствующую инфраструктуру, а за несколько следующих лет возвел здесь два коттеджных городка. Теперь коренные сосновцы не намолятся на Ольховского, потому как и дорога у них теперь до города человеческая, и маршрутки ходят регулярно, и новая школа с детсадом и поликлиникой, и даже крытый бассейн, доступный не только коттеджным обитателям, но и местным.

Местность стала известной, модной и престижной. Правда, больше знают ее по названию новых городков – Залесье I и Залесье II, но Сосновка теперь явно уже не причисляется к забитым околицам.

Аня очень любила дорогу домой – ту ее часть, которая вела через лес и луга, начинавшиеся прямо после съезда с кольцевой.

Но еще вчера, глядя в окно на милый сердцу, до боли знакомый пейзаж за окном, она думала, что видит его в золотом мерцании осенних красок в последний раз. А сегодня уже почти верила, что увидит и снежные одеяла на полях, и весенний разлив, и летнее буйство зелени, и все это повторится много-много раз…

– Бабушка, он очень мне понравился. Тот парень, с книгой, – уточнила Аня, прервав пятиминутную паузу.

Вера затаила дыхание – внучка сама заговорила о нем, и стало окончательно ясно, что план сработал.

– Пойдешь завтра на экскурсию? – ровным голосом спросила она, боясь выдать волнение.

– Конечно, пойду! Я так хочу пойти! – Аня повернула к Вере Николаевне смеющееся лицо, уткнулась ей в грудь. И заплакала.

Вечером, после ужина, Вера зашла к Ане. Осторожно постучалась в дверь – та оказалась приоткрыта.

– Ты не стучи, заходи, – сказала внучка. Она перебирала вещи в письменном столе, складывая их в аккуратные стопочки и кучки.

Спросила, не поднимая глаз:

– Ты тоже думаешь, что мне уже не стоит ходить в институт? Мама считает, это будет напрасной тратой времени.

– А как считаешь ты? – поинтересовалась Вера, присаживаясь на изящную банкетку между письменным столом и окном.

– Я буду ходить, – Аня выпрямилась на стуле и, наконец, подняла глаза на бабушку. – Конечно, буду, – с уверенностью повторила еще раз. Вера радовалась, что Аня уже не плакала. «Мужественная моя девочка», – думала Вера Николаевна, вглядываясь в заострившиеся, ставшие еще более выразительными, черты лица внучки. А та продолжала:

– Там все мои друзья. И вообще, что значит – пустая трата времени? А тупо сидеть в доме и ждать смерти – не пустая? Я хочу жить, пока это возможно – так, как жила всегда, испытывать эмоции…

Она остановилась, чтобы передохнуть.

– Мне пора принять лекарства.

– Да, я и зашла, чтобы тебе напомнить, – засуетилась Вера Николаевна, вскочив с банкетки. – Принести воды?

– Нет, спасибо, у меня есть, – Аня подошла к тумбочке возле кровати, взяла из верхнего ящика лекарства, отсчитала нужное количество таблеток, запила водой из стоявшей там же, на тумбочке, бутылки. Повернулась к бабушке:

– Думаю, стоит ли рассказать Сергею…

– Я бы молчала, – как можно беспечнее произнесла Вера. – Ты ведь приняла самое мудрое решение – жить, как ни в чем не бывало, и постараться максимально наслаждаться жизнью. Представь, что и ты пока что ничего не знаешь! Просто живи…

– Я тоже так подумала! – улыбнулась Аня. – Буду молчать. Пока смогу…

* * *

Вадим объявился на следующий день, рано утром. Все в доме еще спали, и даже самая ранняя пташка – Катя – все еще нежилась в своей постели, не желая подниматься: сегодня предстояла сложная контрольная по математике, а математику она страшно не любила.

Но щелчок замка все-таки услышала. Испугалась и спряталась с головой под одеяло. Кто это может быть? Неужели вор? Да у них-то в квартире и взять нечего, не то что у Стрельниковых, которые жил напротив. Может, вор просто двери перепутал?

Пока Катя размышляла, стоит ли указать злоумышленнику на его ошибку и, главное, каким безопасным для жизни способом это сделать, предполагаемый вор, ни чуточки не прячась, прошел на кухню и совершенно бесцеремонно начал искать съестное, громыхая крышками кастрюль.

От возмущения Катя чуть не задохнулась под своим одеялом: не нашел сокровищ, так решил поживиться, чем бог послал! Это так дедушка всегда говорил, хотя Катя не совсем понимала, при чем здесь бог: обычно еду приносили мама или Сергей.

Но не успела она продумать план действий, как раздался голос мамы:

– Вадик, это ты?

Катя разочарованно вздохнула. Это оказался никакой не вор, а всего лишь ее брат.

Нельзя сказать, что она совсем уж не любила Вадима. Но ей никогда не хотелось, например, выбежать ему навстречу, как Сергею. Не хотелось пожаловаться на учительницу или на ябеду Ленку Чурыдло (ну и фамилийка досталась! Наверное, из-за того и ябедничает), похвастаться новым ластиком. И уж тем более никогда не приходило в голову жевать с Вадимом один на двоих бутерброд с сыром и блаженно молчать, уставившись в окно их кухни.