Людмила Волок - Сделка

Все было уже готово, когда приехал Смирнов. Вера взяла его пальто, он наклонился поцеловать ее. И она заметила, что он очень волнуется. Прямо в прихожей взял ее руки, прижал к своей груди и сказал:

– Верочка, я боюсь ошибиться, нужно будет все еще проверить, и не один раз…

Она отстранилась испуганно. Это должно было произойти, Вера знала – все они знали! И время, отпущенное болезнью, уже истекало. Но услышать приговор сейчас не было сил.

– Молчи. Пожалуйста, ничего не говори. Дай мне… пять минут.

Опустив плечи, она пошла на кухню, совсем по-старушечьи шаркая ногами. Какая разница, что Максим сейчас смотрит ей вслед. «Тридцатилетняя девушка со спины», как он любил над ней подшучивать, умерла. Осталась лишь разбитая горем пожилая женщина.

– Вера, Вера, ведь ты еще не знаешь ничего! – Максим Леонидович быстро догнал ее, взял за плечи и повернул к себе.

– Улуч-шение, – проговорил, запинаясь. – Последние анализы показали улучшение. Понимаешь?

Вера не понимала. Она еще некоторое время смотрела затуманенными глазами на Максима. А потом упала ему на грудь и судорожно всхлипнула.

Вера перебирала плечики с блузками унылого грязно-бежевого цвета. Интересно, почему «осеннее-зимние коллекции» всегда таких мрачных цветов? Она, конечно, вряд ли бы надела ярко-розовую кофточку или брючки цвета свежей травы, но молодежь, конечно, носила бы. Вот Аня тоже морщится – ей явно не по вкусу мрачная гамма! Они в магазине уже полчаса, но так ничего из обновок и не выбрали – ни одна, ни другая. Наконец, Вера выдернула из скучного ряда синий свитерок и, торжествующе предъявив находку внучке, отправилась в примерочную.

Свитер сидел хорошо, но Веру терзали смутные сомненья: что-то было не так. Снаружи раздался Анин голос:

– Бабуль, ты готова? Покажись!

Вера отодвинула занавеску и предстала перед Аней.

– По-моему, у тебя что-то похожее есть… – задумчиво произнесла Аня.

– Вот в чем дело! А я все думаю, где подвох. Есть похожий, и не один, кстати…

– Снимай тогда ненужную тряпицу и идем кофе пить! Надоел мне уже этот шопинг.

Они зашли в одну из многочисленных кофеен на верхнем этаже торгового центра, втиснутую в живописное пространство между раздевалкой катка, тиром, несколькими искусственными пальмами в огромных бочках и панорамным окном, выходящем на ряд одинаковых многоэтажек.

– Мне кажется, я всю жизнь покупаю один и тот же свитер, – пожаловалась Вера Николаевна внучке, насыпая сахар в чашку.

– Ты это… в широком смысле, да? – осторожно спросила Аня. Ей казалось, что несостоявшаяся покупка вовсе не стоит не то что душевных страданий, но и минимальных переживаний.

– И в узком, и в широком… – Веру потянуло на философию. – Люди удивительно консервативны в своих пристрастиях! Я уже не говорю о том, что женщины выбирают всю жизнь одного и того же мужчину, а мужчины, соответственно, одну и ту же женщину. Ну, не буквально, конечно. В смысле – похожих. И наступают на грабли снова и снова…

– А Максим Леонидович – тоже тот самый мужчина?

– Еще не знаю. Но, думаю, да. – Вера виновато улыбнулась. Оказывается, Аня все заметила, а она-то думала, наивная, что держит свой роман в тайне!

– Да ладно, вы так друг на друга смотрите, что все сразу становится понятно! – Аня засмеялась и отпила кофе. Прислушалась к себе. Кофе ей нравился. И еще нравился чизкейк; возможно, не самый вкусный в мире, но примечательный уже тем, что вызывал у нее аппетит. Аппетит – какое забытое слово! Она ела незамысловатый десерт посреди шумного торгового центра, смотрела в окно на мрачное холодное небо и на многоэтажки-близнецы, и чувствовала, как наполняется счастьем – до самой макушки, до кончиков волос…

Позавчера бабушка примчалась домой, словно на пожар, влетела к ней в комнату и чуть не задушила в объятиях. Аня как раз сидела в кресле, с книгой, набросив свою оренбургскую шаль – живое воплощение Серегиных фантазий. Или грез о счастливой старости. Она сидела, как довольная сегодняшним днем восьмидесятилетняя старушка, и ее бабушка вбежала в комнату и обняла ее, свою двадцатитрехлетнюю внучку-старушку!

– Что стряслось? Мы горим? – пыталась быть рассудительной Аня.

– Аня, мы должны поехать в больницу к Максиму Леонидовичу, чтобы сделать повторные анализы, срочно!

– Что, уже? – Аня испугалась. Она не думала, что все произойдет так быстро! – Сейчас вечер. Давай завтра утром? Все равно ведь уже ничего не изменится, – бесцветным голосом произнесла, укутавшись в шаль плотнее. Теперь ей действительно стало холодно.

Вера Николаевна волновалась. Она присела на ручку кресла, обняла Аню и тихонько погладила ее по голове.

– Ты, главное, не волнуйся… Просто Максим сказал… то есть Максим Леонидович…что у тебя вроде как наблюдается улучшение. Мы пока не хотим никого обнадеживать – ни тебя, ни родителей… Надо все перепроверить.

Именно по этим «мы», «Максим» Аня все и поняла про бабушку и своего врача. Порадовалась за них. И начала об этом думать, потому что думать о том, что она может и не умереть через месяц, Аня боялась.

– Хорошо. Только завтра. Договорились? – посмотрела на Веру так доверчиво, как в детстве.

– Ладно, как скажешь.

– У нас первая пара легкая, могу прогулять.

– Хорошо, – согласилась Вера.

– И родителям пока что ничего не скажем.

Вера снова повторила слово, которое уже звучало в этот день, как мантра:

– Хорошо. Хорошо, дорогая моя, все будет хорошо!

Они сдали анализы сегодня утром, и, ожидая результатов, отправились в ближайший торговый центр за обновками. Аня решила вообще не ездить сегодня на занятия – все равно будет думать только о будущем: каким оно будет, если окажется, что судьба отмерила ей еще немного времени?

Вера Николаевна наблюдала, как исчезает с внучкиной тарелки чизкейк, как Аня улыбается, как делает вкусные глотки кофе – и, когда позвонил Максим Леонидович и сказал: «Вера. Все подтвердилось. Анализы, несомненно, лучше! Давайте бегом ко мне!», Вера даже не удивилась. Так и должно было быть. Они выиграли у болезни первый раунд.

* * *

– Конечно, конечно, это ведь логично! – возбужденно приговаривал Ольховский, расхаживая по кабинету. – Мы ведь видели, что девочка продолжает… вести прежний образ жизни.

Дальше говорить было трудно, но он все-таки произнес:

– Насколько я понимаю, когда дела становятся совсем плохи, это сразу же проявляется. Но Аня выглядела как обычно!

В кабинете собралась вся небольшая семья, чтобы обсудить грандиозные новости. Никто до конца не верил, что болезнь отступает; все то молчали, то начинали говорить наперебой, стараясь убедить самих себя в том, что это – правда. Одна Аня, казалось, была безучастной, смотрела в окно, время от времени улыбаясь своим мыслям. Для нее была одна правда: в глубине души она всегда знала, что так и будет. Судьба не могла забрать ее у Сергея – теперь, когда они встретились, и когда стало понятно, что жизнь без любви – всего лишь имитация жизни.

– Аня, ты слышишь меня? – отец стоял рядом с креслом, в котором она сидела.

Аня виновато подняла глаза и честно призналась:

– Не-а. Не слышу. Извини.

Ольховский взял ее за руку и присел на широкий подлокотник.

– Я говорил, что тебе нужно сейчас особенно поберечь себя. Никаких стрессов и нагрузок.

– Да, папа, я знаю – Максим Леонидович вчера говорил то же самое, – пожала плечами Аня.

– Папа хочет сказать, что никаких стрессов – это значит, избегать сильных эмоций вообще, и положительных в том числе, – попыталась растолковать дочери Анжелика. Ольховский скользнул по ней равнодушным взглядом, под которым та съежилась, словно под прицелом. Закончила почти шепотом: – Любовь-морковь всякая там…

Александр Петрович вздохнул. Лика, наверное, все правильно растолковала. Теперь, когда появилась надежда, сомнительный водитель должен отойти в сторону – ему совершенно нет места в будущем их семьи. Правда, нужно как-то… деликатно это делать. Тем более, что Аня пока не поставила семью в известность об их отношениях с Сергеем, и нужно молчать, чтобы себя как-то не выдать! Вдруг заметив, как напряглась Аня, высвободила свою ладонь из отцовских рук, Ольховский тут же пошел на попятный:

– Дочь, ты нас неправильно поняла… Мы совсем не против твоих встреч с молодыми людьми… – он обернулся в поисках поддержки.

Вера Николаевна одобрительно закивала, а Лика обиженно поджала губы.

– Это хорошо, что не против, – сказала Аня, поднимаясь. – Потому что я все равно буду встречаться, даже если вы мне запретите. Я, кстати, действительно встречаюсь с одним прекрасным парнем. Возможно, даже познакомлю вас с ним, хотя сомневаюсь, что он придется ко двору. Но мне это безразлично, потому что, кажется, я люблю его.

Этого стоило ожидать! Конечно, девочка влюбилась. Да они ведь сами этого хотели! Теща устроила спектакль, тоже, нашелся режиссер человеческих жизней! Почему-то об этом Ольховский подумал с внезапным гневом: раньше Вера Николаевна подобных чувств в нем никогда не вызывала.

– Мы, наверное, уже все обсудили, – медленно проговорила Аня. – Я устала, пойду к себе.

Она ушла, оставив родных справляться с новой неожиданной проблемой без нее. Да и откуда ей было знать, что Сергей из спасателя вдруг превратился в проблему?

* * *

Осень сдалась; она больше не боролась за свою привлекательность и просто махнула на все усилия рукой. Прохожие уже не растягивали удовольствие от маршрута «дом-метро», наслаждаясь созерцанием зрелой роскошной осенней красоты. Они теперь торопились, не останавливаясь взглядом на стремительно стареющей осени, как не замечают и утомленной невзрачной стареющей женщины, встретившийся на пути. Случайно поднявшим на бегу взгляд открывалось хмурое, нездоровое городское небо, испещренное морщинами черных мокрых веток.

Налетел ветер, и заморосил печальный декабрьский дождь. Сергей включил дворники, убавил скорость и остановился перед светофором. Вот погодка! Но что поделаешь – зима пришла; удивительно, что еще снега нет. А, может, и плохо – Аня говорила, что любит снег. Не то чтобы она была заядлой лыжницей или любительницей играть в снежки и лепить снеговиков. Свою симпатию к не любимому большинством людей холодному времени года объясняла, как всегда, необычно:

– Зима располагает к размышлениям больше, чем любое другое время года. Когда я вижу, как за окном идет снег, – тогда рождаются самые дерзкие мечты и строятся самые невероятные планы. Зима – время для того, чтобы думать… Ну и, конечно, ждать весну!

Сергей соглашался с тем, что ожидание может быть даже более волнующим и прекрасным, чем само событие. Но вот необходимость ждать, когда закончатся Анины пары, он бы никак не назвал ни прекрасной, ни волнующей. Куда больше Сергей любил, когда Аня выходила из университетского здания, осматривалась вокруг и, заметив его, словно наполнялась золотым светом. Улыбалась, поднимала руку – вот и я! – и шла ему навстречу.

Сегодня она задерживалась после каких-то дополнительных занятий, и начинало темнеть. Сергей ненавидел это время года даже не из-за дождей, ветра и наступающих холодов: больше всего его удручало наступление вечера сразу после обеда.

Но Аню он увидел сразу. Она стояла под ярким зонтиком, в светлом пальтишке и практически одна на крыльце корпуса. Причем одета была явно не по погоде: ветер рвал полы ее коротенького пальто, и по тому, как Аня переминалась с ноги на ногу в сапожках на высоких тонких каблуках, Сергей понял, что она страшно замерзла и стоит уже долго. Он подошел к ней, взял за руку и быстро повел к машине, на ходу отчитывая, как ребенка:

– Анютка, ну что ты так оделась! Декабрь на дворе, вот-вот морозы ударят, а ты – в чулках и короткой тряпице! Не дай бог простудиться… Почему не позвонила, что раньше освободилась?

– И что бы ты сделал? Пересел на вертолет? – резонно заметила она.

Открыл дверь, бережно усадил Аню на переднее сиденье. Сел сам, завел мотор и включил кондиционер на максимальный нагрев. Аня положила сложенный зонт на пол и спрятала озябшие руки в рукава пальто. Возразить было нечего – просто хотелось выглядеть не пацанкой в куртке и джинсах, а женственной, нежной, беззащитной… У нее, похоже, получилось с блеском воплотить последний пункт плана. Хотя, конечно, никакого плана и не было: она одевалась, как всегда – «под настроение». А настроение у нее было именно такое – женственное и нежное.

Сергей осторожно потянул рукав ее плаща и освободил Анины руки. Взял их в свои ладони и начал тепло и щекотно дышать, стараясь согреть ее тонкие пальцы.

– Это не пальцы, – проворчал он, на миг прервав свое занятие. – Это сосульки! Такие холодные.

И продолжил старательно согревать ее руки. Ане стало вдруг жарко-жарко, кровь прилила к щекам, но убирать свои ладони из Сережиных она не стала бы ни за что на свете.