– Никуда мы переходить не будем. Во всяком случае, до тех пор пока ты не расскажешь, почему тебе так и хочется откусить мне голову. Что, Лапочка игнорирует тебя в квадрате?

Его сарказм только подстегивает мое раздражение.

– Нет.

– У тебя месячные?

– О боже. Ты меня достал. Просто читай.

– Я не буду читать эту чертовщину. – Парень складывает руки на груди. – Послушай, есть легкий способ справиться с твоей стервозностью. Тебе достаточно рассказать, что тебя взбесило, я объясню тебе, что ты ведешь себя нелепо, и мы мирно продолжим занятия.

Я недооценила упрямство Гаррета. А зря, ведь он своей настойчивостью перехитрил меня и добился всего, что ему было надо. Я не хочу откровенничать с ним, но моя ссора с Кэссом висит надо мной, как темная туча, и мне надо развеять скопившуюся в ней грозовую энергию, пока она меня не поглотила.

– Он хочет хор!

Гаррет хлопает глазами.

– Кто хочет хор?

– Мой партнер по дуэту, – угрюмо отвечаю я. – Он же проклятье моей жизни. Клянусь, если бы я не боялась сломать руку, я бы врезала по его наглой, тупой роже.

– Хочешь, я научу тебя? – Гаррет крепко сжимает губы, как будто сдерживает смех.

– Меня так и подмывает сказать «да». Если серьезно, то с этим парнем просто невозможно работать. Песня фантастическая, а он только и делает, что придирается к каждой микроскопической детали. Тональность, темп, аранжировка, чертовы костюмы, в которых мы будем выступать.

– Ладно… так что насчет хора?

– Только представь, Гаррет: Кэсс хочет, чтобы в последнем куплете нам подпевал хор. Чертов хор. Мы уже неделями репетируем эту песню. Предполагалось, что исполнение будет простеньким и незатейливым, чтобы мы оба могли раскрыть свои голоса, и тут он вдруг предлагает сделать из этого гигантское представление!

– Тебя послушать, так он самая настоящая дива.

– Он и есть дива. Я готова оторвать ему башку. – От гнева у меня сдавливает горло, руки трясутся. – И потом, как будто всего этого ему мало, за две минуты до конца репетиции он заявляет, что нам нужно изменить аранжировку.

– А что не так с аранжировкой?

– Ничего. С аранжировкой все нормально. А Мэри-Джейн – девчонка, которая написала эту проклятую песню, – сидит и помалкивает! Не знаю, то ли она боится Кэсса, то ли втюрилась в него, но от нее никакой помощи. Она затыкается, когда мы начинаем бодаться, а должна была бы высказывать свое мнение и помогать решать проблему.

Гаррет надувает губы. Примерно так делала моя бабушка, когда глубоко задумывалась. Просто прелесть.

Но он прибьет меня, если я скажу, что он напомнил мне мою бабушку.

– Ну? – говорю я, не выдерживая его молчания.

– Я хочу услышать эту песню.

Моему удивлению нет предела.

– Почему? Зачем?

– Затем, что ты только о ней и говоришь с того момента, как мы увиделись.

– Ничего подобного! Я заговорила о ней впервые!

Он небрежно отмахивается – подозреваю, это типичный для него жест.

– Ну, я хочу услышать ее. Если у этой девочки по имени Мэри-Джейн кишка тонка для правомочной критики, тогда это сделаю я. – Он пожимает плечами. – Может, твой партнер – как его зовут?..

– Кэсс.

– Может, Кэсс и прав, а ты просто слишком упряма, чтобы увидеть это.

– Поверь мне, он ошибается.

– Замечательно, только позволь судить мне. Спой оба варианта – тот, который сейчас, и тот, на котором настаивает Кэсс, – и я выскажу тебе свое мнение. Ты же играешь, да?

Я непонимающе хмурюсь.

– Что играю?

Гаррет закатывает глаза.

– На инструментах.

– А, да, играю. На пианино и гитаре. А что?

– Сейчас приду.

Он выбегает из комнаты. Я слышу его шаги в коридоре, потом скрипит какая-то дверь. Он возвращается с акустической гитарой в руке.

– Такера, – поясняет он. – Он не обидится, если ты поиграешь на ней.

Я скрежещу зубами.

– Я не собираюсь петь тебе серенады.

– А почему бы нет? Ты стесняешься?

– Нет. Просто у меня есть другие дела. – Я устремляю на него многозначительный взгляд. – Например, помочь тебе с пересдачей.

– Мы почти закончили с постмодернизмом. Все самое трудное будет на следующем занятии. – В его голосе появляются дразнящие нотки. – Ладно тебе, у нас есть время. Дай мне послушать.

Он совершенно по-мальчишески улыбается, и я сдаюсь. Он мастерски научился изображать из себя веселого мальчишку. Только он не мальчишка. Он мужчина с сильным телом и решительно вздернутым подбородком. Я знаю: Гаррет будет травить меня весь вечер, если я не соглашусь спеть.

Я беру гитару и пробегаю пальцами по струнам. Гитара настроена, правда, чуть выше, чем та, что у меня дома, но звук замечательный.

Гаррет забирается на кровать и кладет голову на целую гору подушек. Я впервые вижу, чтобы человеку для сна нужно было так много подушек. Может, они необходимы ему как колыбель для его непомерного эго?

– Ладно, – сдаюсь я. – Вот так это выглядит сейчас. Представь, что в первом куплете ко мне присоединяется мужской голос, а потом мы поем второй куплет.

Я знаю многих певцов, которые стесняются петь перед незнакомыми людьми, но у меня с этим проблем нет. С самого детства музыка была для меня убежищем. Когда я пою, окружающий мир исчезает. Остаюсь я и музыка, а еще чувство глубокого покоя, который я нигде больше не могу найти, как ни стараюсь.

Я набираю в грудь воздуха, проигрываю вступительные аккорды и начинаю петь. Я не смотрю на Гаррета, потому что меня здесь уже нет, я растворилась в мелодии и словах, я полностью сосредоточена на звучании своего голоса и гитары.

Мне нравится эта песня. Действительно нравится. Она обладает неповторимой красотой, и даже без дополняющего мой голос богатого баритона Кэсса она все равно производит неизгладимое впечатление своей щемящей душу глубиной, столь характерной для лирики Эм-Джи.

Почти сразу же у меня в голове проясняется, а на сердце становится легче. Я опять единое целое, и все это благодаря музыке. Музыка спасла меня и после изнасилования. Когда меня что-то гнетет, или когда не хватает сил переносить душевную боль, я сажусь за пианино или беру гитару, и я понимаю, что счастье рядом. И оно всегда достижимо для меня, всегда доступно, пока я могу петь.

Несколько минут спустя последняя нота растворяется в воздухе, как нежный аромат духов, и я возвращаюсь в настоящее. Я поворачиваюсь к Гаррету, но его лицо ничего не выражает. Даже не знаю, чего я ожидала от него. Восторгов? Насмешек?

Вот молчания точно не ожидала.

– Хочешь услышать версию Кэсса? – спрашиваю я.

Он кивает. Всего лишь. Еле заметно дергает головой и ничего не говорит.

Отсутствие реакции с его стороны нервирует меня, и на этот раз я пою с закрытыми глазами. Я передвигаю модуляцию туда, куда настаивал Кэсс, повторяю еще раз припев так, как он хотел, и точно понимаю, что во мне нет ни капли предвзятости, когда я отстаиваю первый вариант. Второй вариант скучный, а повтор припева – явный перебор.

К моему удивлению, Гаррет соглашается со мной сразу же, как только я высказываю свое мнение.

– В таком исполнении она затянута, – говорит он хриплым голосом.

– Ведь это же ясно, правда? – Я потрясена тем, что Гаррет практически озвучил мои умозаключения. Эх, если бы у Эм-Джи хватало духу высказываться в присутствии Кэсса.

– И забудь о хоре. Тебе он не нужен. Черт, я думаю, и Кэсс тебе не нужен. – Парень ошарашенно качает головой. – Твой голос… знаешь, Уэллси, он прекрасен.

У меня начинают пылать щеки.

– Ты так думаешь?

Взволнованное выражение на его лице говорит мне о том, что он абсолютно серьезен.

– Сыграй что-нибудь еще, – просит он.

– Гм, а что ты хочешь услышать?

– Что угодно. Мне безразлично. – Я поражена страстностью его голоса, эмоциями, которые отражаются в его серых глазах. – Мне просто нужно еще раз услышать, как ты поешь.

Ого. Ладно. Всю жизнь люди говорили мне, что я талантлива, но кроме родителей, никто больше не умолял меня спеть.

– Пожалуйста, – тихо просит Гаррет.

И я пою. Песню собственного сочинения, но так как она еще сырая, я перехожу на другую. Я играю «Будь со мной»[19], любимую песню мамы, ту, которую я пела ей на каждый день рождения. Воспоминания снова уносят меня туда, где царят мир и спокойствие.

На половине песни глаза Гаррета закрываются. Я вижу, как мерно поднимается и опускается его грудная клетка, мой голос дрожит от переполняющих меня эмоций. Затем мой взгляд перемещается на лицо Гаррета, и я замечаю среди щетины маленький белый шрам на подбородке, Интересно, где он его получил, спрашиваю я себя. Хоккей? Несчастный случай, когда он был ребенком?

Его глаза остаются зарытыми до последнего аккорда, и я решаю, что он заснул. Я откладываю гитару.

Глаза Гаррета распахиваются прежде, чем я успеваю встать с кровати.

– Ой, ты не спишь, – вздрагиваю я. – Я думала, ты заснул.

Он садится, и в его голосе слышится неподдельный восторг:

– Где ты научилась так петь?

Я в замешательстве пожимаю плечами. В отличие от Кэсса, я не умею петь себе дифирамбы.

– Не знаю. Это то, что я умела всегда.

– Ты училась? – Я мотаю головой. – То есть ты однажды открыла рот и запела вот так?

Я смеюсь.

– Ты говоришь, как мои родители. Папа и мама часто шутили, что в роддоме произошла путаница и им выдали чужого ребенка. У меня в семье все безголосые. Никто не может понять, от кого у меня способности к музыке.

– Надо бы взять у тебя автограф. Когда тебя будут награждать Grammy, я продам его на eBay за огромные деньги.

Я вздыхаю.

– Музыкальный бизнес жесток, дружище. Я не выдержу и сорвусь, если попытаюсь влезть во все это.

– Выдержишь. – В его голосе нет ни тени сомнения. – Кстати, я думаю, ты делаешь ошибку, выступая на конкурсе дуэтом. Ты должна быть на сцене одна. Серьезно. Представь: ты сидишь на сцене в единственном круге света и поешь так, как пела сейчас. Да от твоего выступления у всех зрителей по коже побегут мурашки.

Может, Гаррет и прав. Не насчет мурашек, а насчет того, что я сделала ошибку, объединившись с Кэссом.

– Ну, уже поздно. Мне некуда деваться.

– Ты всегда можешь отказаться.

– Ни за что. Это подло.

– Я имею в виду вот что: если ты откажешься сейчас, у тебя хватит времени подготовить соло. Если будешь тянуть, то останешься в дураках.

– Я так не могу. – Я смотрю на парня с вызовом. – Ты бы смог подвести своих товарищей по команде, зная, что они на тебя рассчитывают?

Он отвечает без колебаний:

– Никогда.

– Тогда почему ты думаешь, что я пойду на такое?

– Потому что Кэсс не из твоей команды, – спокойно отвечает Гаррет. – Судя по тому, что ты рассказываешь, он с самого начала действует исключительно тебе во вред.

– Я согласилась петь с ним, – твердо говорю я. – А мое слово что-то да значит. – Я смотрю на будильник и чертыхаюсь, понимая, сколько времени. – Мне пора. Такси уже ждет меня. – Я быстро соскакиваю с кровати. – Только мне сначала нужно пописать.

Гаррет хмыкает.

– СМИ[20].

– Все писают, Гаррет. Смирись с этим.

Через несколько минут, когда я выхожу из туалета, я вижу на лице Гаррета невиннейшее на свете выражение. И, естественно, у меня тут же возникают подозрения. Я смотрю на учебники, разбросанные по кровати, затем на свою сумку на полу, но ничего из ряда вон входящего не замечаю.

– Что ты сделал? – спрашиваю я.

– Ничего, – беззаботно отвечает он. – Знаешь, у меня завтра игра, так что наше следующее занятие будет в воскресенье. Как тебе? Ближе к вечеру?

– Хорошо, – говорю я, но все равно не могу избавиться от ощущения, что он что-то затеял.

Только через пятнадцать минут, проходя в свою комнату, я обнаруживаю, что мои подозрения были не беспочвенны. У меня от ярости аж сводит скулы, когда я получаю сообщение от Гаррета.

Он: Признание: когда ты была в WC, я стер с твоего iPod весь 1 Direction. Не стоит благодарности.

Я: ЧТО??? Я тебя люблю!

Он: Сильно?

Тут я соображаю, что произошло, и холодею от ужаса.

Я: Я убью тебя! Я имела в виду УБЬЮ! Чертова автозамена.

Он: Нуууууда, теперь будем винить автозамену.

Я: Чтоб ее.

Он: Кажется, кто-то меня так любит, что хочет поцеловать…

Я: Спокойной ночи, Грэхем.

Он: Ты точно не хочешь вернуться сюда? Потренировать наши языки?

Я: Фи. Ни за что.

Он: Угу. ЗЫ – проверь почту. Я отправил тебе зазипованную музыку. Настоящую музыку.

Я: И она прямиком отправится в корзину.

Я улыбаюсь, отправляя это сообщение, и в этот момент в комнату входит Элли – как у нее получается так подгадывать?