Эль Кеннеди - Сделка

Ханна на одном дыхании выпаливает:

– Я пришла к выводу, что нам больше не стоит встречаться.

Хотя я и ожидаю этих слов, они все равно обрушиваются на меня, как смерч, и причиняют острую боль.

Увидев, с каким выражением я смотрю на нее, Ханна поспешно продолжает:

– Просто… события развиваются слишком быстро, Гаррет. Всего два месяца, а мы ускакали далеко вперед от конфетно-букетного этапа. Для меня все это очень неожиданно, и… – Выглядит она измученной, голос звучит безжизненно.

Я опустошен.

Я чувствую во рту привкус горечи.

– А можно объяснить, что ты на самом деле имеешь в виду?

Ханна хмурится.

– Что?

– Ты сказала, что не ненавидишь меня за то, что я сорвался с Делани, но расстаешься со мной именно из-за этого, да? Я напугал тебя. Ты увидела во мне пещерного дикаря, который не может контролировать свою ярость, верно?

От изумления у нее расширяются глаза.

– Нет, естественно, нет.

Убежденность, звучащая в ее словах, заставляет меня усомниться в правильности своих догадок. Я всегда читал Ханну как открытую книгу, и сейчас, вглядываясь в ее лицо, я не вижу ни малейших намеков на то, что она лжет мне. Но… дьявол. Если она не злится на меня за Делани, тогда из-за чего весь сыр-бор?

– Мы слишком спешим, – повторяет девушка. – В этом все дело.

– Замечательно, – напряженно произношу я. – Тогда давай продвигаться вперед медленно. Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы мы виделись раз в неделю? Перестали ночевать друг у друга? Ты этого хочешь?

Я думал, что сильнее сердце болеть не может, но понимаю, что ошибался, когда она вонзает в него еще один нож:

– Я хочу, чтобы мы встречались и с другими.

Я молча таращусь на нее. Я молчу, потому что боюсь того, что может слететь с моих губ.

– В том смысле, что до тебя, Гаррет, у меня были серьезные отношения только с одним парнем. Как мне понять, что такое любовь? А что, если в жизни появится кто-то еще… что-то лучше…

Господь Всемогущий. Она все глубже и глубже всаживает нож, да еще и поворачивает его.

– Ведь колледж существует для того, чтобы человек мог изучить варианты, правда? – Она говорит так быстро, что я с трудом поспеваю за ней. – Предполагается, что я буду знакомиться с парнями, ходить на свидания и выяснять, кто я такая, в общем, все в таком роде. Во всяком случае, этим я и собираюсь заниматься ближайший год. Я не рассчитывала, что мы с тобой будем вместе, и я точно не рассчитывала, что мы так быстро перейдем к серьезным отношениям. – Ханна с беспомощным видом пожимает плечами. – Я запуталась, понимаешь? И мне сейчас нужно время, чтобы… в общем… подумать, – вяло добавляет она.

Я кусаю свою щеку до тех пор, пока не чувствую привкус крови во рту. Затем я делаю глубокий вздох и складываю руки на груди.

– Ладно, тогда я выскажусь напрямик – поправь меня, если я где-то ошибусь. Ты влюбилась в меня, но не рассчитывала на это, и теперь хочешь встречаться и трахаться с другими парнями – извини, ты хочешь выяснить, так, на всякий случай, а вдруг кто-то окажется лучше меня.

Она опускает голову.

– Ты это имеешь в виду? – Мой голос настолько холоден, что им можно заморозить все, что южнее экватора.

После долгого-долгого молчания Ханна поднимает голову.

И кивает.

Уверен, она услышала громкий треск в моей груди, когда мое сердце лопнуло, как упавший арбуз. Господь свидетель, она единственная виновата в этом.

Где-то в глубинах сознания тихонько звучит внутренний голос: «Все это неправда».

Хватит морочить себе голову, дурак. Во всем этом нет никакой «правды».

– Я ухожу. – Я даже удивлен, что мои парализованные голосовые связки позволяют издавать какие-то звуки. Но меня совсем не удивляет неприкрытый гнев в тоне. – Потому что мне, если честно, противно смотреть на тебя.

Она тихо, едва слышно охает. Но опять не произносит ни слова.

Я иду к двери, опасаясь, что мозг, сердце и двигательные функции сейчас отключатся. Однако мне все же удается добраться до порога.

– Знаешь что, Уэллси? – Наши взгляды встречаются, и губы Ханны дрожат, как будто она сдерживает слезы. – Для человека, который мнит себя сильным, ты самый настоящий трус.

* * *

Алкоголь. Мне нужен алкоголь, черт побери.

Но в холодильнике алкоголя нет.

Я взлетаю по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и без стука врываюсь в комнату Логана. К счастью, он не трахает никакую «хоккейную зайку». Хотя если бы я прервал процесс, мне всего равно было бы до лампочки. Передо мной стоит цель, и эта цель – гардеробная Логана.

– Что ты делаешь, черт побери? – возмущается он, когда я распахиваю дверцу гардеробной и тянусь к верхней полке.

– Беру твой виски.

– Зачем?

Зачем? А правда, зачем?

Наверное, затем, что в груди такое ощущение, будто ее много лет изнутри полосовали опасной бритвой. А потом взяли эту бритву, воткнули в дыхательное горло и искромсали внутренности. А затем, словно этого было мало, вырвали сердце и швырнули на лед, и по нему проехалась вся команда.

О-па. Так вот к чему я пришел.

– Боже, Джи, что происходит?

Я нашариваю бутылку «Джека Дэниелса» под старым хоккейным шлемом Логана и хватаю ее.

– Ханна меня бросила, – отвечаю я.

И слышу шокированный вздох Логана. Злобная, мстительная частичка меня сразу решает, что новость должна его обрадовать. Что он наверняка ухватится за такой блестящий шанс захапать себе мою девушку.

Пардон. Мою бывшую девушку.

Но когда я оборачиваюсь, я вижу в его глазах искреннее сочувствие.

– Черт. Сожалею.

– Ага, – бурчу я. – Я тоже.

– А что случилось?

Я отвинчиваю крышку на бутылке.

– Спроси потом, когда я буду в хлам. Может, по пьяни я тебе и расскажу.

Я делаю большой глоток. Обычно алкоголь обжигает мне пищевод. Сегодня же я ничего не чувствую.

Логан не задает вопросы. Он подходит ко мне и выхватывает бутылку.

– Что ж. – Вздохнув, он подносит бутылку к губам и откидывает голову. – Тогда будем напиваться вместе.

Ханна

Я знала, что оставшаяся часть семестра превратится в кошмар, но не предполагала, что произойдет это из-за пустоты в том месте, где когда-то было мое сердце.

Я не виделась и не разговаривала с Гарретом неделю. Неделя – это не долгий срок. Я заметила, что по мере того, как я становлюсь старше, время летит все быстрее. Не успеешь глазом моргнуть – и вот пролетела неделя. Еще раз моргнешь – и уже год прошел.

Но после разрыва с Гарретом время замедлило свой бег и потекло так же медленно, как в детстве. Когда школьный год казался вечностью, когда было ощущение, что лето никогда не закончится. Время замедлилось, и это мучительно. Прошедшие семь дней стали для меня семью годами. Семью десятилетиями.

Я скучаю по своему возлюбленному.

И я ненавижу его отца за то, что он загнал меня в эту безвыходную ситуацию. Я ненавижу его за то, что он вынудил меня разбить Гаррету сердце.

«Ты хочешь выяснить, так, на всякий случай, а вдруг кто-то окажется лучше меня».

Гаррет одной фразой подытожил мою сумбурную речь, и эти слова продолжают жужжать у меня в голове, будто рой саранчи.

Кто-то лучше него?

Господи, как же мучительно мне было говорить это. Причинять ему боль. Я все еще ощущаю горечь от сказанного, потому что, черт побери, разве кто-то может быть лучшего него?

Таких просто нет. Гаррет лучший на свете, и я всегда знала это. И не потому, что он умный, и страстный, и веселый, и ласковый. Просто с ним я чувствую себя живой. Да, мы ссоримся, и, естественно, его самоуверенность иногда сводит меня с ума, но когда я с ним, я могу полностью отбросить свои страхи и не бояться, что кто-то причинит мне боль. А все потому, что Гаррет Грехэм всегда будет рядом, чтобы любить и защищать меня.

Единственный плюс – это то, что команда снова выигрывает. Они потерпели поражение в той игре, которую Гаррет пропустил из-за дисквалификации, но потом сыграли еще две, в том числе и против «Иствуда», их соперника по ассоциации, и победили в обеих. Если так пойдет и дальше, Гаррет получит желаемое: в первый год своего капитанства выведет «Брайар» в чемпионы.

– О боже. Только не говори, что ты собираешься надеть сегодня вот это. – Элли входит в мою комнату и мрачно оглядывает мой наряд. – Нет. Я запрещаю.

Я смотрю на унылые клетчатые брюки и на толстовку с обрезанным воротником.

– Что? Нет. – Я указываю на чехол, висящий на крючке за дверью. – Я надену вот это.

– О, дай-ка взглянуть.

Элли расстегивает «молнию» и принимается охать и ахать над серебристым платьем без бретелек. Ее бурная реакция – явное доказательство тому, что всю неделю я была не в себе. Я была словно в трансе, когда ездила в Гастингс и покупала платье для выступления на конкурсе. И хотя оно висит на моей двери уже четыре дня, я даже не удосужилась показать его Элли.

Только мне совсем не хочется его показывать. Черт, мне даже не хочется надевать его. Зимний конкурс начинается через два часа, а мне плевать. Хотя я весь семестр готовилась к этому дурацкому выступлению.

Мне. Плевать.

Заметив мое полнейшее равнодушие, Элли сочувственно спрашивает:

– Послушай, Хан-Хан, ну почему ты сама не позвонишь ему?

– Потому что мы расстались, – уныло отвечаю я.

Она кивает.

– А из-за чего?

Я в такой депрессии, что в качестве объяснения выдаю ей тот же самый бред, что и неделю назад. Я не открыла ни Элли, ни своим друзьями истинную причину своего разрыва с Гарретом. Не хочу, чтобы они узнали об этом папаше-подонке. Не хочу, чтобы они вообще о нем думали.

Поэтому я сказала им, цитирую: «Ничего не получилось». Только эти три жалких слова, и им не удалось вытащить из меня ни единой подробности.

Я молчу, и Элли в замешательстве ерзает рядом со мной. Потом вздыхает и говорит:

– Мне делать тебе прическу?

– Конечно. Если хочешь. – В моем голосе ноль энтузиазма.

Следующие полчаса мы обе наводим марафет, хотя я плохо понимаю, зачем Элли наряжается. Ведь не ей же подниматься на сцену и выступать перед сотнями абсолютно чужих людей.

Кстати, любопытно, а как люди с разбитым в прах сердцем исполняют прочувственные баллады?

Вот я сейчас и узнаю.

* * *

За кулисами главного актового зала царит полнейший хаос. Мимо меня проносятся разодетые студенты с музыкальными инструментами. Отовсюду слышатся полные паники голоса и короткие приказы, но я практически не замечаю эту суету.

Первым я вижу Кэсса. Наши взгляды на мгновение встречаются, и он подходит ко мне. Выглядит он на миллион баксов: черный костюм, бледно-розовая рубашка с воротником под «бабочку». Темные волосы уложены в идеальную прическу. В его голубых глазах нет ни намека на угрызения совести или сожаление.

– Классно выглядишь, – замечает он.

Я пожимаю плечами.

– Спасибо.

– Нервничаешь?

Я опять пожимаю плечами.

– Нет.

Я не нервничаю, потому что мне плевать. Никогда не думала, что превращусь в одну из тех девиц, которые после расставания бродят, как зомби, начинают рыдать в три ручья при малейшем упоминании о возлюбленном. Но, как это ни грустно, я оказалась именно такой.

– Ну, ни пуха, – говорит Кэсс, поняв, что у меня нет желания продолжать разговор.

– К черту. – Я на долю секунды задумываюсь и совсем не тихо добавляю: – Буквально.

Он резко поворачивает голову.

– Извини, я не слышал, что ты сказала.

– Я сказала: буквально, – вполне громко говорю я.

Его голубые глаза темнеют.

– Ну, ты и сука.

У меня непроизвольно вылетает смешок.

– А я и есть сука.

Кэсс хмурится.

– Что, ждешь, что я буду извиняться за разговор со своим консультантом? А я не буду. Мы оба знаем, что дуэт не получился. Просто у меня хватило духу хоть что-то сделать.

– Ты прав, – соглашаюсь я. – Мне следовало бы поблагодарить тебя. По сути, ты сделал мне огромное одолжение. – Между прочим, я не ехидничаю. Я говорю абсолютно серьезно.

На его самодовольной роже мелькает сомнение.

– Я? – Он откашливается. – Да, сделал. Я сделал нам обоим одолжение. И я рад, что ты способна признать это. – Он раздвигает губы в своей фирменной ухмылке. – Ладно, мне еще нужно найти Эм-Джи.

Он идет в одну сторону, а я в другую, искать Дже. Еще утром были проведены саундчеки, так что все должно пройти хорошо. Я выступаю последней, поэтому вынуждена долго ждать, пока не назовут мое имя. Естественно, выступления нашего курса открывает Кэсс. Он наверняка полизал чью-то задницу, чтобы добиться этого, потому что выступать первым очень выгодно. Судьи еще в приподнятом настроении, их не клонит в сон, наслушавшись первокурсников и второкурсников, которые не претендуют на премию, они горят искренним желанием судить. К тому моменту, когда последний третьекурсник поднимется на сцену – а это буду я! – все уже устанут, кому-то захочется покурить, кому-то размяться перед тем, как начнут выступать старшекурсники.