Эль Кеннеди - Сделка

Я заглядываю в гримерки в поисках Дже, но его нигде нет. Я очень надеюсь, что мой виолончелист не бросил меня, но если даже и бросил… ну… мне плевать.

Я скучаю по Гаррету. Я думаю о нем каждую минуту, и мысль о том, что сегодня его в зале нет, действует на меня, как рубящий удар в карате. У меня перехватывает горло, и я не могу дышать.

– Ханна, – слышу я робкий голос.

Я подавляю вздох. Черт. Ну у меня совсем нет настроения разговаривать с Мэри-Джейн.

Однако маленькая блондинка бросается ко мне прежде, чем я успеваю сбежать, и загораживает собой дверь очередной гримерной, в которую я собиралась заглянуть.

– Мы можем поговорить? – говорит она.

Я все же вздыхаю.

– У меня нет на это времени. Я ищу Дже.

– Ой, а он в зеленой комнате на восточной сцене. Я только что видела его.

– Спасибо. – Я собираюсь уйти, но она опять преграждает мне путь.

– Ханна, пожалуйста. Мне действительно нужно поговорить с тобой.

Меня охватывает раздражение.

– Послушай, если ты хочешь извиниться, не утруждай себя. Извинения не принимаются.

В ее глазах появляется страдальческое выражение.

– Не говори так. Я действительно сожалею. Мне так жаль, что я это сделала. Зря я позволила Кэссу уговорить себя.

– Еще как зря.

– Я… я просто не смогла отказать ему. – В ее голосе мелькают нотки отчаяния. – Он мне ужасно нравился, он был таким внимательным и заботливым, он настаивал на том, что песня предназначена для сольного исполнения и что он единственный способен оценить ее по достоинству. – Мэри-Джейн едва не плачет. – Не надо было мне действовать у тебя за спиной. Я… я очень виновата.

Я обращаю внимание на то, что о Кэссе она говорит в прошедшем времени. И хотя я понимаю, что это подло, не могу удержаться от смешка и говорю:

– Он тебя бросил, да?

Она избегает моего взгляда.

– Сразу после того, как добился своего.

Я редко кого жалею. Сочувствия мне не жалко, я раздаю его направо и налево. А вот моей жалости достойны только те, кому я искренне сопереживаю.

Мэри-Джейн я жалею.

– Мне, что, надо сказать «я же тебе говорила»? – спрашиваю я.

Она мотает головой.

– Нет. Я и так знаю, что ты была права. И понимаю, что вела себя глупо. Просто мне хотелось верить, что такой парень, как он, заинтересовался такой невзрачной девушкой, как я. Мне так сильно хотелось, чтобы это было правдой, что я предала нашу с тобой дружбу.

– Мы не друзья, Эм-Джи. – Я знаю, что это жестко, но мои датчики тактичности сломались вместе с сердцем, поэтому я не считаю нужным ни смягчать тон, ни выбирать слова. – Я никогда бы так не поступила с подругой. Тем более из-за парня.

– Прошу тебя… – Ее голос дрожит. – Неужели нельзя начать сначала? Я искренне сожалею.

– Знаю, что сожалеешь. – Я грустно улыбаюсь. – Со временем я смогу общаться с тобой, не вспоминая об этой дерьмовой истории, возможно, я даже смогу доверять тебе. Но пока я к этому не готова.

– Поняла, – тихо произносит она.

– Мне действительно надо найти Дже. – Я выдавливаю из себя еще одну улыбку. – Уверена, Кэсс великолепно исполнит твою песню. Пусть он и подонок, но он хороший вокалист.

Я спешу прочь, прежде чем она смогла что-то ответить.

Я нахожу Дже, и мы слоняемся за сценой в ожидании выступления. После нескольких недель непрерывных репетиций мы с ним подружились, хотя Дже, как всегда, застенчив и все так же боится собственной тени. Но он еще на первом курсе, и я надеюсь, что со временем вылезет из своей раковины, когда адаптируется к жизни в колледже.

Первый и второй курсы выступают первыми. Мы с Дже стоим в правой кулисе, глядя, как исполнители один за другим выходят на сцену. Но мне трудно сконцентрироваться на том, что я слышу и вижу.

Сегодня я не в настроении петь. Я думаю только о Гаррете, о муке, отразившейся в его взгляде, когда я порвала с ним, о том, как поникли его плечи, когда он уходил.

Я вынуждена напоминать себе, что это сделано ради него, ради того, чтобы он остался в Брайаре и играл в хоккей, не беспокоясь о деньгах. Если бы я рассказала об угрозах его папаши, он предпочел бы наши отношения своему будущему, но я, черт побери, не хочу, чтобы он шел работать на полный день. Я хочу, чтобы он стал профессионалом и всем показал, насколько он талантлив. Доказал миру, что он играет в хоккей не потому, что у него такой знаменитый отец, а потому, что он сам всего добился.

Я хочу, чтобы он был счастлив.

Даже если для этого несчастной должна стать я.

После выступления последнего второкурсника объявляется небольшой перерыв, и за кулисами опять начинается суета. Нас с Дже буквально сшибает с ног поток студентов в мантиях, устремившихся на сцену. Я догадываюсь, что это хор Кэсса.

– А ведь среди них могли быть и мы. – Я улыбаюсь Дже, глядя, как хор занимает места на темной сцене. – Армия миньонов Кэсса.

Дже робко улыбается.

– Думаю, мы увернулись от пули.

– И я так думаю.

Начинается следующий этап конкурса, и теперь я концентрирую все свое внимание на чуде из чудес и украшении сцены – на Кэссиди Доноване. Когда пианист играет вступление к песне Эм-Джи, меня охватывает зависть. Черт, до чего же песня хороша. Я закусываю губу, понимая, что моя простенькая баллада проигрывает прекрасному сочинению Мэри-Джейн.

Я не вру: Кэсс поет великолепно. Каждая нота, каждая пауза – все сплошное совершенство. Выглядит он замечательно, поет еще лучше, и когда вступает хор, песня начинает звучать совершенно по-новому.

Не хватает только одного: эмоций. Когда Эм-Джи впервые наиграла мне эту песню, я ее почувствовала. Я почувствовала связь мелодии со стихами и ту боль, что отражена в них. Сегодня я не чувствую ничего, хотя мне трудно понять почему: то ли Кэссу не удалось передать эмоции, то ли разрыв с Гарретом лишил меня способности вообще что-либо чувствовать.

Однако через полчаса, сев за рояль, я понимаю, что способность чувствовать никуда не делась. Когда над сценой плывут завораживающие звуки виолончели Дже, во мне будто прорывает дамбу. Гаррет – это первый человек, которому я спела эту песню, когда она была еще сырой и шероховатой. И именно он был свидетелем того, как я ее репетировала, оттачивала и совершенствовала.

Я начинаю петь и пою для Гаррета и тут же переношусь в мир покоя, в свой маленький защищенный мир, полный счастья, в котором не случается ничего плохого. Где девочек не насилуют, где отношения легки и просты, где люди не расстаются под нажимом жестоких подонков. Мои пальцы подрагивают над клавишами, и в каждом моем вздохе, в каждом звуке слышится, как печалится мое сердце.

Я замолкаю, и воцаряется гробовая тишина.

А потом зал взрывается овациями.

Я встаю, да и то только потому, что Дже подходит ко мне и заставляет встать. Мы кланяемся. Меня слепит софит, гром аплодисментов оглушает. Я знаю, что Элли, Стелла и Мег где-то в зале, наверняка кричат во все горло, но их лиц я не вижу. Хотя фильмы и телешоу пытаются убедить всех в обратном, на самом деле невозможно установить зрительный контакт с кем-то в зале, когда тебе в лицо светит софит.

Мы с Дже покидаем сцену и уходим за кулисы. Неожиданно я оказываюсь в чьих-то медвежьих объятиях. Это Декстер, он поздравляет меня, и у него на лице улыбка от уха до уха.

– Пусть это будут слезы счастья! – говорит он.

Я прикасаюсь к своим щекам и чувствую, что они мокрые. А я и не поняла, что плачу.

– Это было потрясающе, – слышу я голос и, повернувшись, вижу идущую ко мне Фиону. Она тоже обнимает меня. – От вашего исполнения, Ханна, просто захватывает дух. Лучшее исполнение конкурса.

К сожалению, ее слова не избавляют меня от щемящей боли в груди. Я киваю и говорю:

– Извините, мне нужно в дамскую комнату.

Я ухожу, и Декс, Фиона и Дже ошарашенно смотрят мне вслед, но мне плевать. К черту дамскую комнату. И к черту конкурс. Не буду я смотреть выступления старшекурсников. Не хочу ждать церемонии награждения. Хочу убраться отсюда поскорее, найти укромное местечко и поплакать вволю.

Я почти бегу к выходу, стуча каблучками серебристых «балеток» по паркету.

В пяти футах от двери я врезаюсь в твердую мужскую грудь.

Я поднимаю голову и вижу серые глаза, и через секунду до меня доходит, что я смотрю на Гаррета.

Мы оба молчим. На нем черные брюки и голубая рубашка, красиво подчеркивающая ширину плеч. Его лицо выражает причудливую смесь радостного удивления и безграничной печали.

– Привет, – тихо говорит он.

В моей душе поднимается ликование, и я вынуждена напомнить себе, что встреча отнюдь не счастливая, что мы все еще в разрыве.

– Привет.

– Ты была… великолепна. – В серых глазах на мгновение появляется блеск. – Неподражаема.

– Ты слушал в зале? – шепчу я.

– А как же иначе, черт побери? – После паузы он совсем другим тоном напряженно спрашивает: – И сколько?

Я озадачена.

– Чего сколько?

– Сколько у тебя было свиданий за эту неделю?

Я не скрываю своего изумления.

– Нисколько, – ляпаю я не думая.

И сразу жалею об этом, потому что его глаза блестят и он скептически смотрит на меня.

– Ага, как же.

– Гаррет…

– Уэллси, дело вот в чем, – перебивает он. – У меня было целых семь дней, чтобы подумать над нашим разрывом. В первый вечер я наклюкался. По-настоящему надрался.

Меня охватывает паника, потому что я вдруг понимаю, что он мог по пьяной лавочке переспать с какой-нибудь девицей, а мысль об этом просто убивает.

Однако его следующие слова немного успокаивают меня:

– Потом я протрезвел и поумнел, и решил с толком использовать свое время. Так что… у меня было семь полных дней, чтобы проанализировать и переосмыслить то, что случилось между нами, препарировать то, что пошло не так, обдумать каждое твое слово, сказанное в тот вечер… – Он склоняет голову набок. – Хочешь знать, к какому заключению я пришел?

Я страшусь того, что могу услышать.

Я не отвечаю, и он улыбается.

– Мое заключение состоит в том, что ты мне наврала. Не знаю почему, но я твердо намерен это выяснить.

– Я не врала, – вру я. – Для меня все было слишком быстро. И я действительно хочу встречаться с другими.

– Гм. Серьезно?

Я отвечаю как можно более уверенно:

– Серьезно.

Гаррет замирает на мгновение. Затем он ласково гладит меня по щеке, опускает руку и говорит:

– Поверю, когда увижу своими глазами.

Ханна

Казалось, рождественские каникулы так никогда и не наступят. Я сажусь в самолет до Филадельфии в жутком виде: на мне заношенная толстовка, волосы спутаны, на лице прыщи, появившиеся из-за стресса. После конкурса я виделась с Гарретом трижды. Один раз в «Кофе-Хат», потом на площади и в третий раз перед лекцией по этике, в коридоре, когда забирала свою работу. Все три раза он спрашивал, со сколькими парнями я встретилась после нашего разрыва.

Все три раза я впадала в панику, спешно придумывала какие-то дурацкие предлоги, типа «я дико опаздываю», и трусливо бежала прочь.

Вот она, главная проблема, когда рвешь отношения с человеком по надуманным предлогам. В твою ложь не поверят, пока ты не осуществишь то, что выдвигалось в качестве фальшивого повода. Мне нужно начать встречаться с кучей ребят и заняться своими «исследованиями» в полную силу, потому что именно это я сказала Гаррету, и если я не подкреплю свои слова делом, он догадается, что тут что-то не так.

Наверное, я могла бы сама пригласить кого-нибудь на свидание. Я бы раструбила об этом на каждом углу, чтобы Гаррет обязательно об этом услышал, и убедила парня, которого я люблю, что жизнь моя продолжается. Но от мысли, что вместо Гаррета рядом со мной будет кто-то другой, меня начинает тошнить.

К счастью, сейчас мне не надо заморачиваться об этом. Я получила передышку, так как следующие три недели проведу с семьей.

Я сажусь в самолет и впервые с того мгновения, когда папаша Гаррета выдвинул свой ультиматум, вздыхаю свободно.

* * *

Встреча с родителями подействовала на меня как лекарство. Не поймите меня неправильно, я непрерывно думаю о Гаррете, но гораздо проще отвлекаться от сердечной боли, когда печешь рождественское печенье с папой или бродишь по магазинам с мамой и тетей.

На второй вечер я рассказала маме о Гаррете. Вернее, она все вытянула из меня, когда я мыла пол в комнате. Она сказала, что я похожа на бродяжку, выползшую из-под моста, загнала меня в душ, а потом заставила привести в порядок волосы. Вот тогда я и раскололась, и мама тут же приступила к операции «Праздничное настроение». Другими словами, она по самую макушку загрузила меня предпраздничными хлопотами, и я люблю ее за это.

Меня совсем не радует перспектива возвращаться в Брайар через три дня, потому что там Гаррет наверняка планирует собственную, отнюдь не тайную операцию «Вынудим Ханну признаться во вранье». Я точно знаю, что он хочет вернуть меня.