Бывший особняк герцогов де Ля Форс был превращен в тюрьму в 1780 году после перестройки, длившейся два года. Тюрьма эта, видевшая, как разорвали в клочья несчастную принцессу де Ламбаль во время печально известных сентябрьских погромов, выходила на небольшую улочку Балле, примыкавшую к улице Сент-Антуан. Путь сюда с острова Сен-Луи был недолгим, и, когда кабриолет, в котором ехала Гортензия, остановился у входа в тюрьму, не было еще и десяти часов.

Но ее опередили: рядом с хорошо знакомой молодой женщине каретой, окрашенной в черный и желтый цвета, скрестив руки на груди, стоял Тимур. Подле него Гортензия увидала Делакруа.

Оба мужчины двинулись ей навстречу, турок помог выйти из кабриолета, а Делакруа расплатился с кучером. Тимур довел Гортензию до кареты и помог ей подняться.

– Сегодня утром холодно. Тебе лучше ждать здесь, госпожа. Ты совсем закоченела, – добавил он, сунув ей под ноги одну из грелок, которые он предусмотрительно захватил из дому.

Гортензия действительно тряслась от холода, тем более что улица продувалась ледяным ветром, но в возбуждении от предстоящей встречи с подругой она не заметила этого. Лихорадочно пошарив в сумке, она вытащила королевское письмо и протянула его Делакруа, с тревогой следившему за ней.

– У вас неважный вид, – заметил художник, – вы часом не больны?

– Нет, но я почти не спала эту ночь. Прошу вас, поторопитесь! Я не буду спокойна, пока не увижу Фелисию.

– Конечно.

Он взял документ, не подозревая, каких мук он стоил Гортензии, пересек узкую улочку, мостовая которой блестела от сырости, и позвонил в большой колокол, висевший у низенькой входной двери. В окошечке показалось лицо привратника. Делакруа что-то сказал ему, помахав бумагой. Человек кивнул и впустил художника, тщательно закрыв за ним дверь.

– Брр! – поежился Тимур, постукивая ногой об ногу. – Плохое место!

Это было правдой. Глядя на стены, сложенные из огромных, потемневших от времени камней, на слепые окна, забранные толстыми решетками, на дверь, пройти в которую можно было лишь согнувшись и чья облупившаяся краска хранила, казалось, следы крови, Гортензия невольно содрогнулась. Подумать только, ее подруга сидела здесь взаперти долгие недели! Никакая жертва не показалась чрезмерной по сравнению со счастьем вызволить Фелисию отсюда. Гортензия вдруг почувствовала себя лучше.

Прошли долгие минуты, а Делакруа все не возвращался. Несколько человек, в основном домохозяйки, спешащие на рынок Сен-Поль, прошли по улице. Посмотрев на роскошную карету, потом на тюрьму, они, не оглядываясь, спешили мимо. Одна старуха в помятом чепце даже плюнула, проходя мимо двери. У тюрем вообще дурная слава, а уж у этой тем более…

Вдруг Гортензии показалось, что в грязно-сером небе, предвещавшем скорый снег, промелькнул солнечный лучик: дверь открылась, выпуская Делакруа, который шел, поддерживая худенького и бледного юношу…

Тимур подскочил к ним, Гортензия пулей вылетела из кареты, чтобы помочь художнику. Но Тимур уже поднял на руки Фелисию как перышко и донес ее до кареты, где усадил с бесконечными предосторожностями, укрыв до подбородка широким меховым одеялом и сунув под ноги грелку. Тимур походил на мать, только что отыскавшую пропавшее дитя, и остальные не мешали его заботам. Они молча поднялись в карету. Гортензия наклонилась к подруге, собираясь поцеловать ее, но та отшатнулась:

– Я потом расцелуюсь с вами. А сейчас я вся провоняла! Но объясните мне, ради бога, как вы оказались здесь?

– Видок предупредил меня, и я приехала не мешкая.

Впервые за все эти месяцы Фелисия улыбнулась немного насмешливой, одной ей свойственной улыбкой.

– Этот всегда все знает! Но до чего же хорошо увидеть вас троих, увидеть дневной свет без решеток, услышать шум жизни… Я думала, да, я совсем было отчаялась когда-нибудь вновь увидеть все это…

Она внезапно разрыдалась. Это был естественный результат слишком долгого и тяжелого нервного напряжения, но у Гортензии защемило сердце. До чего же довели ее гордую Фелисию! И все по вине какого-то сумасшедшего! Она обняла спасенную узницу за плечи, которые показались ей необычно худыми и хрупкими. А ее лицо, обтянутое кожей цвета старой слоновой кости, на котором, казалось, остались одни глаза! И этот невыносимый запах плесени и грязи! Сердце Гортензии внезапно залила волна ненависти. За все причиненное им зло Батлер заслуживал смерти. Она с радостью убила бы его собственными руками!.. Но Фелисия очень скоро успокоилась. Она выпрямилась, вытерла глаза платком, вложенным ей в руку подругой, и коротко рассмеялась.

– Ну и картину я собой являю, бедные друзья мои! Отвезите меня поскорее домой, чтобы я могла опять стать самой собой!

Через два часа перед ними была уже почти прежняя Фелисия. С волосами черными как смоль, еще влажными после ванны, заплетенными и уложенными короной вокруг головы, закутанная в теплую кашемировую шаль, Фелисия сидела за маленьким столиком, придвинутым к камину в гостиной (столовая показалась им слишком торжественным местом для встречи старых друзей), и лакомилась с Гортензией и Делакруа всевозможными вкусными блюдами, приготовленными Ливией по старым римским рецептам. Единственной уступкой Франции был старый шамбертен, которым они запивали итальянские яства.

– Только не подумайте, что меня не кормили в Ля Форс, – пояснила она, – но самые изысканные блюда лишены вкуса, если они не приправлены воздухом свободы. Еда мне просто не лезла в горло.

– Может быть, стоит вызвать врачей? – спросила Гортензия. – Вы так бледны, так исхудали!

– Никаких врачей. Дня через три вы меня не узнаете. Давайте лучше поговорим о вас. Расскажите, как вам удалось вытащить меня оттуда?

Рассказ велся в два голоса. Фелисия слушала его с величайшим вниманием, не проронив ни слова, не обнаруживая своего глубокого волнения. И только после того, как Делакруа закончил свой рассказ о встрече с Луи-Филиппом, она нарушила свое молчание.

– И его вы называете королем? – презрительно воскликнула она. – Человек, начавший свое царствование с вымогательств, с такой жадностью гоняющийся за деньгами? Да он просто торгаш! Впрочем, это у них в крови. Что такое для Филиппа Эгалите все эти галереи, построенные когда-то в садах, если не выгодное коммерческое предприятие?

– Предприятие, которое, кажется, вскоре прикажет долго жить, – смеясь, заметил Делакруа. – Утверждают, что королева Мария-Амелия и ее золовка, мадам Аделаида, донимают короля, чтобы он прикрыл все эти притоны, кабаки и, конечно же, дома свиданий. Думаю, он не выдержит долгой осады…

– Тогда он потеряет много денег. Ну, это его дело. Гортензия, я не знаю, как мне благодарить вас. Вы так рисковали… Не говоря уже о том, что вам пришлось оставить любимую Овернь и всех, кто вам дорог.

– Не переживайте по этому поводу, – прошептала Гортензия. – Те, кто мне дорог, прекрасно могут обойтись без меня некоторое время.

– Хм… Мне кажется, вам есть что мне рассказать. Мне не нравится эта печальная нотка в вашем голосе. Но у нас теперь много времени, ведь вы останетесь здесь? Я уже велела приготовить вашу комнату.

– Только не сегодня. Я остановилась у милой мадам Моризе. По крайней мере я должна провести у нее последний вечер. Обещаю вам, что вернусь завтра. Мне действительно многое нужно вам рассказать.

– Мы могли бы послать Гаэтано предупредить вашу приятельницу и забрать вещи. Я уверена, что мадам Моризе поймет… Я так счастлива, что мы снова вместе.

– Я тоже, Фелисия. Однако я обязана оказать ей этот знак внимания, учитывая нашу дружбу и ее возраст.

Она не добавила, что пошли вторые сутки, как бедная мадам Моризе не видела ее и, наверное, страшно волновалась. Затем, послав за каретой и доверив Фелисию заботам Делакруа, она откланялась.

Покидая особняк Морозини, она все же с опаской огляделась вокруг, не видно ли поблизости какого-нибудь подозрительного экипажа или прохожего. Если Батлер собирался ее преследовать, он непременно явился бы за ней на улицу Бабилон. Но улица, за исключением спешащей домой пары да двух молодых людей, стоящих у входа в казарму, была пустынной, и Гортензия усилием воли прогнала из памяти образ своего мучителя. Теперь ей предстояло придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение своего отсутствия, так как ни за что на свете она не хотела говорить старой даме правду о том, что произошло минувшей ночью. Это бы нанесло ей непоправимый удар. В конце концов после долгих размышлений она остановилась на объяснении, показавшемся ей очень простым: поскольку ей необходимо было очень рано ехать в тюрьму, она по совету Делакруа заночевала в отеле на набережной Вольтера, недалеко от дома, где жил художник.

Добрая женщина охотно приняла это объяснение, тем более что она и не была чрезмерно обеспокоена.

– Я догадалась, что вы так и поступите. Наш милейший господин Видок видел, как вы последовали за королем и вошли во дворец. Конечно, если бы вы не появились сегодня, мы бы стали волноваться. Как бы там ни было, я счастлива, что все закончилось к вашему полному удовлетворению. Мне только жаль расставаться с вами. Ведь до отъезда вы проведете с подругой несколько дней, не так ли?

– Я действительно вынуждена покинуть вас завтра, но я никогда не забуду ни вашу дружбу, ни ваше гостеприимство. Может быть, летом я смогу привезти к вам Этьена. Уверена, он будет счастлив.

– Ах, мой ангелочек! О большей радости я и не мечтаю. Напишите мне сразу же, как вернетесь домой, чтобы я знала, что вы добрались нормально.

Вечером пришел Видок, и Гортензии пришлось повторить свою историю, впрочем, столь же успешно. Увидев ее с Делакруа, бывший полицейский не подверг сомнению ее рассказ, отчего ей было немного не по себе… Она обнаружила, что ложь давалась ей легко и естественно, и это несколько облегчало дело, хотя и открывало достаточно неприятные перспективы. Но что было делать после ужасов последней ночи? Отныне ей придется врать еще и еще… по крайней мере скрывать постыдную правду, когда она встретится с Жаном.

При одном воспоминании о любимом она едва не задохнулась от тоски и тревоги. Как она сможет теперь посмотреть ему в глаза, когда в глубине сердца похоронены страшные воспоминания и горький стыд отравляет душу. А еще надо было признаться, что ребенок, о котором она ему сообщила, был не что иное, как грубая ловушка, призванная заставить его согласиться на этот нежеланный для него брак. Теперь между ними всегда будет незримо стоять Патрик Батлер, даже если Жан никогда ни о чем не догадается, и ее ложь. Гортензия знала, что это отравит ее счастье… А что будет, если этот негодяй, преследуя ее, доберется до Комбера?..

Гортензия с ужасом прогнала от себя эту мысль. Не надо и думать о таких вещах. Если ей удастся замести следы, Батлеру никогда ее не отыскать. Слава богу, Овернь велика и умеет хранить тайны, она найдет, где укрыться. В любом случае завтра она поговорит с Фелисией и убедит ее уехать как можно скорее…

На следующий день, попрощавшись с мадам Моризе, Гортензия рассчитывала увидеть Фелисию возлежащей в кресле, медленно возвращающейся к привычной жизни. Но, войдя в комнату к подруге, она с удивлением увидела ее стоящей перед огромным зеркалом. Одетая в длинную черную амазонку, Фелисия примеряла элегантный цилиндр, украшенный длинным шарфом из белого муслина.

– Я жду вас с нетерпением! – крикнула она отражению подруги. – Как я вам нравлюсь?

– Потрясающе! – искренне отвечала Гортензия. – Но вы ведь должны оставаться в постели?

– В постели я провела долгую ночь, теперь чувствую себя совершенно здоровой. Ах, дорогая моя Гортензия! Как чудесно чувствовать себя вновь свободной, полной жизни! Я не хочу терять ни минуты, предаваясь бесполезному отдыху.

Повернувшись, Фелисия обняла Гортензию и с жаром ее расцеловала.

– И все это благодаря вам, прилетевшей мне на помощь.

– А разве не меня вы спасали, когда попали в тюрьму? Я знаю, что этот негодяй приходил к вам в камеру, чтобы вырвать мое имя и адрес. О Фелисия, разве я могла поступить иначе, не предприняв всего, что в моих силах, чтобы выручить вас.

Фелисия сняла шляпу и положила ее на стул. Радостное выражение исчезло с ее лица.

– Но ведь только для того, чтобы помочь нам, для спасения моего брата вы разожгли безумную любовь этого человека. Я не могла допустить, чтобы он нашел вас и причинил вам зло. Я обязана была так поступить.

– И вы могли навсегда потерять свободу, а может быть, и жизнь?

– Долг есть долг. Мой долг по отношению к вам для меня священен… Ладно, хватит об этом. Мне надо оплатить кое-какие счета, и я это сделаю. Но сейчас у нас есть дела поинтереснее. Расскажите-ка, как сложились ваши отношения с дядей маркизом?

Гортензия в недоумении взглянула на Фелисию. Она забыла, что подруга в действительности ничего не знала о трагических событиях, произошедших в Лозарге.

– Думаю, – с улыбкой покачала она головой, – мне не хватит дня, чтобы рассказать вам о своей жизни в Оверни.