Жюльетта Бенцони - Сделка с дьяволом

– Принеси коньяк, Тимур! – приказала Фелисия, опускаясь на колени возле Батлера. На голове его была страшная рана, но он еще дышал. – Ты здорово постарался.

– Если бы не мое старание, ты, хозяйка, была бы уже мертва или одноглаза.

– Он мертв? – спросил Мармон.

– Нет, но серьезно ранен, по-моему.

– Тогда самое простое – это завершить начатое, – заявил Тимур, вновь хватаясь за подсвечник.

– Я же отправила тебя за коньяком. Что будем с ним делать, друг мой? – добавила Фелисия, достав платочек и приложив его к ране. – Мы не можем доставить его в таком состоянии в полицию, как мы задумали.

– Ах, чувствительная душа! – усмехнулся Мармон. – Однако придется поступить именно так, пригласив прежде доктора.

– Здесь недалеко живет один. Я пошлю Тимура.

В этот момент вошел Тимур с коньяком, и Фелисия и ее кавалер с удовольствием выпили изрядную порцию. Тимур разбудил слуг – дальше скрывать случившееся было невозможно – и отправился за доктором.

Доктора Хофмана, поселившегося несколько лет назад на Херренгассе, часто вызывали к себе герцогиня де Саган, Кински или князь Штаремберг, и он знал, как вести себя с аристократами. Он склонился перед Фелисией, как будто она была королевой, затем тщательно осмотрел раненого и отсоветовал везти его в полицию.

– У этого человека травма черепа. Он серьезно ранен и еще очень долго не сможет отвечать на вопросы… если вообще сможет. С другой стороны, люди барона Седлинского грубы, и не очень приятно видеть их у себя…

– Вы что, хотите, чтобы он лечился здесь, у мадам? – спросил Мармон. – Он же чуть ее не убил!

– Согласен, месье, поэтому самое лучшее перенести его ко мне, у меня две комнаты…

– А почему бы не отправить его домой? – предложила Фелисия. – Он живет почти напротив дворца под именем месье Ле Гоффа, слуга его отзывается на имя Морван.

Доктор Хофман уставился на молодую женщину с неподдельным изумлением.

– Так вы его знаете? Это не грабитель и не бродяга?

– Да нет, доктор. Только остерегайтесь делать вывод, что наше хобби – убивать соседей. Этот человек очень опасен.

– Еще один довод в пользу того, чтобы отвезти его ко мне. За ним будут не только ухаживать, но и наблюдать. Но если вы все же хотите вызвать полицию, мне здесь больше нечего делать. Они займутся им на свой манер. Если я правильно понял, он француз? Их не очень жалуют после Эсслинга и Ваграма. Полицейские зачастую излишне грубы, и я боюсь…

– Вы не очень жалуете полицию, доктор? – спросила Фелисия.

– Не очень, вы правы. Я слишком хорошо знаю их методы. В их лапах он завтра же умрет. В таком случае зачем было меня вызывать?

Фелисия с симпатией посмотрела на доктора. Он оказался честным, мужественным и очень ей понравился.

– Успокойтесь, – сказала она, смягчая тон. – Я не вызову полицию и не буду подавать жалобу. Дорогой герцог, – обратилась она к Мармону, – не соблаговолите ли сообщить французскому послу, чтобы он занялся этим человеком и позаботился, если тот выздоровеет, о его выдворении в Бретань?

– Если таково ваше желание…

Лицо молодого доктора осветилось улыбкой, и он стал похож на подростка, счастливого оттого, что его поняли. Он был из тех редких людей, для которых близки и понятны страдания любого человека.

– Вы добры и великодушны, мадам.

– Не будьте излишне доверчивы, месье. Вы попытаетесь его вылечить?

– По правде говоря, не знаю. Это зависит от того, как глубоки повреждения. Лечение может быть длительным, возможно, он потеряет разум…

– Ну, положим, разум он потерял давно. Сошел с ума от любви.

– В таком случае он еще больше заслуживает сожаления. А теперь, мадам, не отдадите ли вы распоряжение, чтобы раненого перенесли ко мне?

Один из слуг сбегал к доктору Хофману домой за носилками. Батлера, который все еще был без сознания, уложили на них, накрыли одеялом и спустили вниз. Тимур привел его слугу, у того был растерянный, встревоженный вид.

– Ты поможешь нам отнести твоего хозяина к доктору, – приказал ему турок. – И помалкивай, если не хочешь оказаться в полиции за соучастие в покушении.

Стоя на балконе, Фелисия и Мармон провожали взглядом небольшой кортеж, носилки несли медленно и осторожно, чтобы не ухудшать состояние раненого.

– Надеюсь, на этот раз мы от него избавились, – вздохнула Фелисия. – Гортензия будет довольна: Батлер остался жив.

– Да нет, у меня есть кое-какой опыт, я знаю эти раны. Редко кто выживает после них. Но я рад, что для вас все кончилось, – добавил он.

– Скажите лучше – для нас, – улыбнулась Фелисия. – Теперь вы тоже будете спать ночью дома, в своей постели.

– Я бы с удовольствием предпочел ей кушетку в вашей малой гостиной. Я сгибался на ней почти пополам, но был возле вас. И мне казалось, я занимаю какое-то место в вашей жизни.

– Оказанная вами услуга дает вам право на это место, и никто не смеет у вас его отнимать, друг мой.

Она подала маршалу руку, тот страстно прижался к ней губами, но Фелисия через мгновение руку отняла.

– А теперь возвращайтесь к себе. Я хочу наконец выспаться. Приходите завтра вечером…

– Завтра? Я смогу… – Он рассмеялся.

– К обеду, конечно, а вы о чем подумали?

Находившаяся в деревенской глуши Гортензия со смешанным чувством грусти и облегчения узнала о том, как был выведен из игры тот, кого следовало называть ее врагом. Кокетка втайне порадовалась бы, что смогла довести мужчину до такого безумия. Гортензия же лишь искренне сожалела о столь преступной настойчивости Патрика Батлера, который не просто преследовал двух женщин, стараясь отомстить им, но еще и вообразил, что можно заставить полюбить себя вопреки всякой логике, и в конце концов дошел до насилия.

– Проще было бы попытаться стать другом, а не вести себя как дикий зверь! – вздохнула она.

– После всего того, что он нам обеим сделал, трудно даже представить себе, что он мог бы предложить нам дружбу, – ответила Фелисия. – Он намеренно избрал насилие, ибо это отвечало его характеру…

– Может, он был бы другим, если бы я его любила?

– По правде, я мало в это верю. Вспомните, что он говорил, когда мы отправились к нему на прием: «Если хочешь заполучить женщину, ты этого добьешься. Вопрос лишь во времени, терпении, ловкости, иногда в деньгах, и только». Совершенно ясно сказано…

– И он добился своего: он меня взял…

– Не путайте. Он хитростью и силой овладел вашим телом, но он никогда не смог бы завоевать вас. И, слава богу, этот ужасный эксперимент не имел продолжения. Считайте это дурным сном и забудьте об этом, как я постараюсь отныне забыть о своем пребывании в тюрьме.

– А… если он поправится! Вдруг такое случится?

– Признайтесь, дорогая, что вас отнюдь не прельщает подобная перспектива? Ну что ж, если он и поправится, то это будет не скоро. До тех пор мы сумеем исчезнуть. Во всяком случае, я на это надеюсь…

– Вы думаете? – спросила растерянно Гортензия. – Иногда мне кажется, что мы здесь навечно…

– Душа моя, я вижу, что вы ужасно хотите вернуться домой. Трудно сказать, но я вам обещаю, что мы сделаем все, чтобы поскорей выполнить нашу миссию. Признаюсь, что и я, и Пальмира жаждем уехать. После смерти Дюшана земля горит у нас под ногами.

Герцог Рейхштадтский все свое время посвящал полку. Он выходил из казарм Альслергассе лишь во главе солдат, и если до сих пор с ним было трудно встретиться, то теперь он стал недосягаем. Это страшно сердило Фелисию. Она не понимала, почему после неудачной попытки спасения принц больше не попытался вступить с ними в контакт. А ведь он должен был знать об их преданности.

– Он получил белый мундир, горстку солдат и успокоился! – ворчала она. – Он все еще ребенок, которому достаточно получить игрушку…

Графиня Камерата, появившаяся на пороге, возразила ей.

– Не думаю, что это так, – сказала она. – В душе он всегда оставался солдатом, и я искренне верю, что, занимаясь военным делом, он готовит себя к роли монарха…

– Как простой командир батальона? – возразила Гортензия. – Не вижу в этом ничего привлекательного…

– Прежде чем стать генералом, а затем императором Наполеоном, его отец прошел по лестнице низших чинов, – сказала в свою очередь Мария Липона. – Мальчик знает об этом и старается самоутвердиться…

Женщины завтракали в саду под липами возле домика виноградаря. Фелисия и Гортензия подружились с графиней, о которой говорили, что она была единственным мужчиной в семье Бонапартов. Римская княгиня и племянница императора во многом походили друг на друга. Обе жили в Риме, и у них было много общих друзей. Обе обладали авантюрным характером и любили фехтовать и с первого взгляда полюбили друг друга.

– Они обе настоящие амазонки, – заключила Мария Липона. – С ними мы вполне можем обойтись без мужчин…

– А все-таки признайтесь, что настоящий сильный мужчина нам бы не помешал, – возразила Леона Камерата. – Во всяком случае, у нас было бы больше шансов заинтересовать моего прекрасного кузена. Я знала, что этой зимой его сотрапезником был этот предатель Мармон…

– Не говорите дурно о Мармоне, – вмешалась Фелисия. – Он стал нашим другом и… подходящим участником заговора.

– Вам не удастся убедить меня в его честности. Просто он влюблен в одну из вас…

Было так приятно сидеть в тени лип и болтать. А вся Вена раскинулась у них под ногами.

Вот уже несколько дней, как в Вене стояла ужасная жара. Жители города спасались от зноя за закрытыми ставнями, а богатые уезжали на природу, в свои летние дома, ближе к воде и лесам. Однако Фелисия и Гортензия отвергли приглашение Марии погостить подольше в Кобенцле. Они предпочитали оставаться в городе, готовые ко всяким неожиданностям. Это позволяло им также поддерживать связь с Мармоном, которого не желала видеть Камерата. А он был лучшим источником информации для Фелисии о передвижениях шестидесятого венгерского пехотного полка и его молодого командира.

Вечером, когда они вернулись в город, обе были поражены каким-то странным спокойствием на улицах, все еще изнывающих от зноя. Шенкенштрассе была почти пустынна, а дворец Пальм напоминал мавзолей. Герцогиня де Саган отправилась на лето в Богемию, в свое поместье Ратиборзац, возле Наода. Но толстые каменные стены дворца сохраняли приятную прохладу внутри, и тишина, царившая там после отъезда герцогини, делала пребывание в нем очень приятным.

Как всегда, вечером пришел Мармон, чтобы выпить стаканчик портвейна – он привык к этому в Англии – и рассказать свежие новости. Новости были зловещими, заставившими содрогнуться двух молодых женщин: в Польше началась эпидемия холеры, и, по слухам, бедствие распространялось к югу, в сторону Богемии и Австрии. В Балхауcплатце поговаривают о создании санитарного кордона от Черного моря к Адриатике. Во всяком случае, если эпидемия будет распространяться, придется уехать из Вены.

– Эта страшная жара способствует распространению заразы, и мне хотелось бы, чтобы вы были в безопасности… – сказал Мармон.

Фелисия прервала его:

– Об этом не может быть и речи, пока мы не выполнили ту задачу, ради которой мы и приехали сюда. Как идут дела в Альслергассе?

– Неважно. Принц слишком переутруждает себя. Сплошные марши, контрмарши, маневры. И все это в мундирах, которые совсем не рассчитаны на такую жару. Он в них задыхается. Эрцгерцогиня София пытается заставить его вернуться в Шенбрунн, где не столь жарко, но он отказывается.

– Пробовали ли вы встретиться с ним, как мы просили?

– Конечно! Он принял меня, сидя в седле, лишь на несколько минут, извинившись хриплым голосом, что не может уделить мне больше времени. «Служба прежде всего, – сказал он мне, улыбнувшись, – вы должны понять это, господин маршал…»

– Хриплым голосом? Что вы хотите сказать?

– Да, именно так. Похоже, что у него ларингит, оттого что он постоянно выкрикивает команды. Он кашляет, и, скажу вам честно, он показался мне очень бледным…

– Говорят, что он бесконечно счастлив оттого, что получил военное звание. Это правда?

– Счастлив? Не думаю. Мне кажется, он старается забыться. Ему не хватает Прокеша…

– Если нам грозит холера, это убьет его. Надо как можно скорее увезти его отсюда, – сказала Фелисия. – Завтра я еду в Шенбрунн и попрошу эрцгерцогиню Софию принять меня.

– Вы с ума сошли! – в ужасе вскричал Мармон.

– Ничуть! Вы же сказали, что она беспокоится. Если она действительно любит его… а я этому верю, – она поможет нам…

– Но, Фелисия, – возразила Гортензия, – вы же знакомы с этикетом императорских дворов. Вы не можете попасть туда без приглашения.

– А разве я ничего собой не представляю? И если эрцгерцогиня не прикована к постели, то, уверяю вас, она меня примет.

И, конечно, ей это удалось, ибо в подлунном мире еще не было дворцов, императорских или каких-либо других, где отказались бы принять княгиню Орсини, если она этого хотела. Сначала ее встретил блестящий офицер венгерской гвардии, затем камергер, одетый в черный, отделанный серебряным галуном мундир, и, наконец, фрейлина в пышном платье из легкой тафты красно-коричневого цвета. Подождав три четверти часа, Фелисия в сопровождении все той же фрейлины направилась в одну из аллей парка.