Я взглянула на нее — ветер играл ее белокурыми волосами, ниспадавшими из-под шляпки для верховой езды, и она была сейчас такой хорошенькой. И серьезной.

— А тебе какие мысли навевает этот памятник, Керенса?

— Что времени впереди не так уж много.

— Не так уж много для чего?

— Чтобы жить, чтобы делать то, что хочется, чтобы получить то, чего хочется.

— Какие странные вещи ты говоришь, Керенса. И хорошо. Терпеть не могу, когда наперед знаешь, что тебе сейчас скажут. С мисс Келлоу я всегда знаю, и даже с папой. А с тобой — никогда.

— А с Джастином Сент-Ларнстоном?

Она отвернулась.

— Он меня почти не замечает, — грустно сказала она. — Ты говоришь, что времени не так уж много, а посмотри, как долго приходится ждать, пока не станешь взрослой.

— Ты так думаешь, потому что тебе пятнадцать, вот каждый проходящий год и кажется долгим, раз ты прожила всего пятнадцать лет и у тебя всего пятнадцать лет для сравнения. А когда тебе станет сорок или пятьдесят — каждый год покажется тебе короче, потому что сравнивать его ты будешь с сорока или пятьюдесятью прожитыми.

— Это кто тебе так сказал?

— Бабушка. Она мудрая женщина.

— Я о ней слышала. От Бесс и Кит. Они говорили, что она обладает «чарами» и умеет помогать людям.

Меллиора задумалась. Потом сказала:

— Это называется «кольцо». Папа говорил, что его воздвигли кельты, которые жили здесь задолго до англичан.

Мы привязали пони и сели, прислонясь к камням, пока лошади пощипывали травку, и Меллиора стала рассказывать мне о своих беседах с отцом про древности Корнуолла. Я внимательно слушала и гордилась, что принадлежу к народу, населявшему этот остров задолго до англичан и оставившему после себя странно тревожащие памятники своим умершим.

— Мы, должно быть, недалеко от владений Деррайзов, — сказала спустя некоторое время Меллиора и встала, показывая тем самым, что хочет ехать. — Не говори мне, что ты не слыхала о Деррайзах. Они самые богатые в округе, им принадлежит много-много акров земли.

— Больше, чем Сент-Ларнстонам?

— Гораздо больше. Ну, поехали. Знаешь что, давай заблудимся? Так здорово бывает заблудиться, а потом отыскать дорогу.

Она села на пони и поехала впереди меня, выбирая путь.

— Это довольно опасно, — крикнула она мне через плечо, беспокоясь больше за меня, менее опытную, чем она, и резко остановила пони. Я подъехала к ней, и наши пони медленно пошли по траве.

— На болотах легко заблудиться, потому что все такое одинаковое. Нужно искать что-нибудь примечательное… вроде вон той скалы. По-моему, это Деррайз-Пик, и тогда я знаю, где мы находимся.

— Как ты можешь знать, где мы, если не уверена, что это Деррайз-Пик?

Она рассмеялась и сказала мне:

— Поехали.

Мы уже ехали вверх, пробираясь к скале. Местность теперь стала каменистой, а сама скала располагалась на холме — странные очертания серого камня издали напоминали огромного великана.

Мы снова спешились, привязали пони к крепкому кусту и вместе начали взбираться по холму к скале. Подъем оказался круче, чем мы думали, а когда мы достигли вершины, Меллиора, выглядевшая карликом рядом с каменным великаном, прислонилась к скале и взволнованно крикнула, что не ошиблась. Это были владения Деррайзов.

— Смотри! — закричала она.

Проследив за ее взглядом, я увидела великолепное здание. Стены из серого камня, сторожевые башни, массивная крепость, словно оазис среди пустыни — потому что дом был окружен садами. Видны были фруктовые деревья все в цвету и зелень газонов.

— Замок Деррайзов, — сказала мне Меллиора.

— Будто крепость.

— Это и есть крепость. Хотя Деррайзы и считаются самыми богатыми людьми в восточном Корнуолле, но они, говорят, обречены.

— Обречены? В таком-то доме и при всем богатстве?

— Ах, Керенса, ну всегда ты все сводишь к тому, чем человек владеет на земле. Неужели ты никогда не слушаешь папины проповеди?

— Нет, а ты?

— Я тоже нет, но я и так знаю про земные блага и все такое прочее. Во всяком случае, несмотря на все их богатство, на Деррайзах лежит проклятье.

— Что за проклятье?

— Сумасшествие У них в семье есть сумасшедшие. Появляются время от времени. Про них говорят, хорошо, мол, что у них нет сыновей, чтобы продолжать род, и что нынешнее поколение положит конец Деррайзам и их проклятию.

— Ну что ж, это хорошо.

— Они так не думают. Они хотят, чтобы их имя сохранилось в веках. Люди всегда этого хотят. Интересно, почему?

— Это своего рода гордость, — сказала я. — Как будто ты никогда не умрешь, потому что частица тебя всегда будет жить в твоих детях.

— А чем дочери хуже сыновей?

— Они не хранят имя. Выходя замуж, они сменят фамилию, будут принадлежать к другой семье, и род прервется.

Меллиора задумалась. Потом сказала:

— Мартины кончатся на мне. Подумать только. В семье Карли по крайней мере, есть твой брат — тот, что повредил ногу, упав с дерева.

Я рассказала ей правду о том случае, ведь теперь мы были так близки, и я знала, что могу ей доверять. Она напряженно слушала, а потом сказала:

— Как хорошо, что вы его спасли. Как хорошо, что Ким помог.

— Ты никому не расскажешь?

— Конечно, нет. Но теперь все равно никто не может ничего сделать. Ну не странно ли, Керенса? Мы живем здесь, в спокойном тихом поселке, а вокруг нас происходят значительные события, как в большом городе… а может быть, еще значительнее, чем там. Да вот взять хотя бы Деррайзов…

— Я до сегодняшнего дня о них ничего не слыхала.

— Не слыхала этой истории? Ну, так я тебе расскажу. Двести лет назад одна из леди Деррайз родила чудовище — оно было просто ужасным. Они заперли его в потайной комнате и наняли сильного человека присматривать за ним, а людям сказали, что ребенок родился мертвым. Они тайно принесли в дом мертвого младенца и похоронили в фамильном склепе Деррайзов, а чудовище тем временем продолжало жить. Они ужасно его боялись, потому что он был не только уродлив, но и злобен. Говорили, что сам дьявол был любовником его матери. У них родились еще сыновья, и со временем один из них женился и привел молодую жену в дом. В свадебную ночь они играли в прятки, и жена отправилась прятаться. Это было на Рождество, и смотритель тоже хотел участвовать в празднестве. Он выпил такое количество медовухи, что заснул крепким сном, забыв ключ в двери комнаты чудовища. Молодая жена, не знавшая, что никто не ходил в это крыло дома, где, как говорили, обитают призраки, потому что по ночам чудовище издавало странные звуки, увидела торчащий в замке ключ, повернула его, и чудовище кинулось к ней. Он не тронул ее, потому что она была очень нежная и красивая, но она оказалась запертой с ним в одной комнате, и она кричала и кричала, пока те, кто должен был ее отыскать, не поняли, где она. Муж, догадываясь, что произошло, схватил ружье и, ворвавшись туда, убил чудовище на месте. Но молодая жена сошла с ума, а монстр, умирая, проклял всех Деррайзов и сказал, что то, что случилось с молодой женой, будет время от времени повторяться в их роду.

Я слушала как завороженная.

— Нынешняя леди Деррайз наполовину сумасшедшая. В полнолуние она выходит на болота и танцует вокруг скалы. За ней смотрит компаньонка, вроде сторожа. Это правда: так сбывается проклятье. Они обречены, говорю тебе, так что не стоит завидовать им из-за прекрасного дома и богатства. Но теперь проклятье кончится, потому что роду придет конец. Осталась только Джудит.

— Дочь той леди, что танцует вокруг скалы в полнолуние?

Меллиора кивнула.

— А ты веришь легенде о девственницах? — спросила я.

Меллиора поколебалась.

— Ну, — сказала она, — когда я стою там, среди этих камней, они кажутся мне живыми.

— И мне тоже.

— Как-нибудь ночью в полнолуние мы с тобой, Керенса, сходим посмотрим на них. Мне всегда хотелось посмотреть на них в полнолуние.

— Ты думаешь, в лунном свете есть что-то особенное?

— Конечно. Древние бритты поклонялись солнцу — я подозреваю, что и луне тоже. Они приносили им жертвы и дары. В тот день, когда я тебя увидела в стене, я подумала, что ты — седьмая девственница.

— Я так и догадалась. Ты испугалась… точь-в-точь, как если б увидела привидение.

— И в ту ночь, — продолжала Меллиора, — мне приснился сон, что ты замурована в аббатстве, и я отдираю камни так, что у меня сочится кровь из-под ногтей. Я помогла тебе освободиться, Керенса, но мне было от этого больно. — Она повернулась спиной к открывавшемуся перед нами виду.

— Пора домой, — сказала она.

Мы поехали обратно. Сначала в торжественном молчании, а потом нам обеим ужасно захотелось изменить овладевшее нами настроение. Меллиора сказала, что нигде в мире нет стольких легенд, как в Корнуолле.

— А почему? — спросила я.

— Я полагаю, что мы такой народ, с которым происходят странные вещи.

Потом мы пришли в игривое настроение и начали рассказывать истории о камнях и ручейках, мимо которых мы проезжали, стараясь превзойти одна другую и сочиняя все более и более забавные вещи.

Но ни одна из нас не была полностью поглощена тем, о чем мы говорили. Мне кажется, Меллиора думала о том своем сне, и я тоже.


Время пошло быстро, потому что один день был похож на другой. Я привыкла к этой размеренной и спокойной жизни, и каждый раз, приходя в наш домик навестить бабушку, говорила, как чудесно жить почти как леди. Именно так я это себе и представляла.

Да, подтвердила бабушка, так оно и есть, ведь я все время стремлюсь к своей цели, а это хороший способ жить, если цель хорошая. У нее тоже дела обстояли неплохо — лучше, чем когда бы то ни было. Она могла жить припеваючи на одни только лакомые кусочки, что я приносила ей из дома священника, а Джо — из дома ветеринара. А не далее как вчера Пенгастеры закололи свинью, и Хетти позаботилась о том, чтобы бабушке достался хороший кусок окорока. Она засолила его, и теперь у нее была пища на много дней вперед. Никогда еще бабушкина репутация не была такой прочной.

Джо был счастлив в работе, ветеринар высоко его ценил и время от времени давал ему пенни-другой за какую-нибудь особенно хорошо выполненную работу. Джо говорил, что у ветеринара с ним обходятся как с членом семьи, но ему даже все равно, как с ним обходятся, пока у него есть возможность ухаживать за животными.

— Странно, как хорошо все обернулось, — сказала я.

— Словно лето после суровой зимы, — согласилась бабушка. — Но не надо забывать, любушка, что опять должна прийти зима, что она непременно наступит снова. Не бывает так, чтоб все время лето.

Но я верила, что мне предстоит вечное лето. Лишь несколько мелочей омрачали мое приятное существование. Одной из них было увиденное мною зрелище: Джо и ветеринар проезжали поселок, направляясь в конюшни аббатства. Джо стоял на запятках двуколки, и мне показалось недостойным, что мой брат ездит, как слуга. Я бы предпочла видеть, что он ездит как друг или помощник ветеринара. А еще бы лучше, если б он ехал в докторской карете.

Я по-прежнему ненавидела, когда Меллиора отправлялась в гости в своем лучшем платье и длинных белых перчатках. Мне хотелось быть с ней рядом, научиться входить в гостиную, вести непринужденную беседу. Но меня, конечно, никто не приглашал. И потом, миссис Йоу время от времени давала мне понять, что несмотря на все дружеское расположение Меллиоры, я была в доме всего лишь прислугой, хотя и высшего ранга — почти что на одном уровне с ее врагом мисс Келлоу. Это были маленькие булавочные уколы в моей безмятежной жизни.

Иногда мы с Меллиорой занимались рукоделием — вышивали свое имя и дату крошечными стежками, что для меня было сущей мукой. Мисс Келлоу поэтому разрешила нам вышивать для разнообразия каждой свой девиз. Я выбрала себе: «Жизнь свою надлежит сделать такой, какой захочешь». И поскольку это было моим кредо, я наслаждалась каждым стежком, Меллиора выбрала себе девиз: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой», потому что, говорила она, следуя этому девизу, будешь всем хорошим другом, ведь себе ты самый лучший друг.

Я часто вспоминаю то лето: как мы сидели у открытого окна, готовясь к занятиям, или порой устраивались в тени каштана на лужайке, занимаясь своим рукоделием и болтая друг с другом под жужжанье сытых пчел в сладко пахнущей лаванде. Сад был напоен ароматом — запах множества цветов, сосен и мягкой влажной земли смешивался с долетавшими время от времени запахами из кухни. Белые бабочки — а их в то лето было великое множество — бешено плясали среди свисающих лиловых головок колокольчиков. Мне хотелось остановить мгновенье и прошептать самой себе: «Сейчас. Это все сейчас!» Мне хотелось, чтобы так длилось вечно. Но время всегда брало свое — оно уходило, утекало, и даже пока я говорила «сейчас», оно оказывалось уже в прошлом. Я не забывала о кладбище и надгробиях за изгородью — постоянном напоминании о том, что время не станет останавливаться ради нас, — но упорно поворачивалась к нему спиной — мне так хотелось, чтобы лето длилось бесконечно! Может быть, я интуитивно чувствовала, что это лето положит конец той жизни, где я отыскала для себя такое удобное местечко.