Я посмотрела на Меллиору.

— Ты ведь танцевала с Джастином? — спросила я.

— Конечно.

— Его жене это не понравилось.

— Откуда ты знаешь?

Я рассказала ей о своих приключениях. Глаза у нее широко раскрылись, она вскочила, схватила меня за плечи и затрясла.

— Керенса, я так и знала, что с тобой что-нибудь случится! Расскажи мне слово в слово, что ты слышала из этого шкафа.

— Да я уже все рассказала… все, что помню. Я жутко перепугалась.

— Ну еще бы! Как ты вообще смогла?

— Не знаю. Мне казалось, что это единственное, что мне остается. А она была права, Меллиора?

— Права?

— Что его ревнует?

Меллиора засмеялась.

— Она же за ним замужем, — сказала она; а я подумала, не кроется ли за этой легкостью какая-то горечь.

Мы немного помолчали; каждая думала о своем. Потом я прервала молчание.

— По-моему, Джастин всегда тебе нравился.

Обстановка располагала к откровенности, можно было поверить друг другу тайны. На нас все еще действовала магия бала, и в эту ночь Меллиора и я стали еще ближе друг к другу, чем раньше.

— Он не такой, как Джонни, — сказала она.

— Ну и слава Богу, что не такой, — хотя бы ради жены.

— От Джонни никому покоя нет. А Джастин, похоже, людей совсем не замечает.

— Даже тех, у кого греческий профиль и длинные золотистые волосы?..

— Да нет, просто никого. Он как будто на всех со стороны смотрит.

— Может, ему лучше быть монахом, чем мужем.

— Ну что ты говоришь! — И тут она стала рассказывать про Джастина; как они с отцом были в первый раз приглашены к Сент-Ларнстонам на чай; как в тот день на ней было муслиновое платье с узорами; как вежливо вел себя Джастин. Мне стало ясно, что это у нее детское восхищение, и я надеялась, что больше тут ничего нет, потому что мне не хотелось, чтобы она сильно переживала.

— Да кстати, — сказала она. — Ким сказал мне, что уезжает.

— Да?

— По-моему, в Австралию.

— Прямо сейчас? — Голос мой звучал напряженно, хотя я старалась, чтобы ничего не было заметно.

— Надолго. Он отплывает вместе со своим отцом, но сказал, что может какое-то время побыть в Австралии, — у него там дела.

Очарование бала, похоже, совсем прошло.

— Устала? — спросила Меллиора.

— Да, уже наверно очень поздно.

— Ну, скорее рано.

— Надо немного поспать.

Она кивнула и пошла в свою комнату. Странно, как мы обе сразу сникли. Может быть потому, что она думала о Джастине и о страстно любящей его жене? Может быть потому, что я думала о Киме, который уезжает и ей об этом сказал, а мне нет?

Примерно через неделю после бала к нам приехал доктор Хилльярд. Я была на лужайке перед домом, когда подъехала его карета, и он со мной поздоровался. Я знала, что совсем недавно его преподобие был у доктора, и решила, что тот приехал посмотреть, как себя чувствует пациент.

— Его преподобия Чарльза Мартина нет дома, — сказала я ему.

— Ну что ж. Я приехал поговорить с мисс Мартин. Она-то дома?

— Да, конечно.

— Тогда, пожалуйста, скажите ей, что я приехал.

— Разумеется. Проходите, пожалуйста.

Я провела его в гостиную и пошла за Меллиорой. Она была у себя в комнате и вроде бы удивилась, когда я сказала ей, что доктор Хилльярд хочет ее видеть.

Она тут же спустилась к нему, а я пошла в свою комнату, размышляя о том, не больна ли Меллиора и не обращалась ли она потихоньку к доктору.

Через полчаса карета уехала, и тут же дверь моей комнаты распахнулась и вошла Меллиора.

Лицо у нее было бледным, глаза казались почти темными; такой я ее еще никогда не видела.

— Ах, Керенса, — сказала она, — это ужасно!

— Да что случилось?

— Это о папе. Доктор Хилльярд говорит, что он серьезно болен.

— Ах… Меллиора.

— Он говорит, что у папы какая-то опухоль и что он посоветовал ему проконсультироваться у другого врача. Папа ничего не говорил мне. Я не знала, что он обращался к врачам. Теперь они считают, что картина ясна. Керенса, это невыносимо! Они говорят, что он скоро умрет.

— Да как они могут это знать?

— У них почти не осталось сомнений. Доктор Хилльярд считает, что ему осталось жить три месяца.

— Не может быть!

— Он говорит, что папе нельзя больше работать, потому что силы у него на исходе. Ему надо лежать в постели и отдыхать… — Она закрыла лицо руками; я подошла к ней и обняла ее. Мы прижались друг к другу.

— Может быть, они ошиблись, — сказала я.

Но сама я этому не верила. На лице его преподобия уже давно видны были признаки смерти.


Все изменилось. С каждым днем его преподобию становилось хуже. Меллиора и я ухаживали за ним. Меллиора твердо решила, что будет все делать для него, а я знала, что буду ей помогать.

В доме появился Дэвид Киллигрю — викарий, которого прислали исполнять обязанности священника, пока, как говорилось, не будут произведены соответствующие изменения. Имелось в виду, пока не умрет его преподобие.

Пришла осень, и мы с Меллиорой почти безотлучно были дома. Уроками мы занимались мало, хотя мисс Келлоу никуда не уезжала: просто мы почти все время хлопотали вокруг больного. В доме все шло не так, как прежде, и я думаю, мы все испытывали благодарность к Дэвиду Киллигрю, редкостной доброты человеку. Ему было лет под тридцать, и его ненавязчивое присутствие в доме никому не доставляло хлопот; он хорошо читал проповеди в церкви и справлялся с приходскими делами на удивление успешно.

Дэвид часто сидел с его преподобием, беседуя о приходских делах. С нами он тоже беседовал, и вскоре мы как бы забыли, почему у нас появился новый человек: он стал словно Членом семьи. Викарий старался нас приободрить и давал нам понять, что благодарен за то, что мы приняли его в свой круг; из прислуги все его любили, и прихожане тоже; и так оно все шло, и казалось, что так будет всегда.

Пришло Рождество — для нас печальное Рождество. Миссис Йоу готовила угощение на кухне — потому что прислуга рассчитывает на праздник, говорила она, и она была уверена, что так хочет и его преподобие. Дэвид с этим согласился, и она стала готовить пироги и пудинги, как делала каждый год.

Я помогла Дэвиду принести остролист к празднику; и когда он его обрезал, я сказала:

— А зачем мы это делаем? У нас ведь совсем не праздничное настроение.

Он грустно посмотрел на меня и ответил:

— Всегда лучше надеяться.

— Да? Даже когда мы все равно знаем, что конец близок, — и знаем, какой это конец?

— Мы живем надеждой, — сказал он мне.

Тут я с ним согласилась. Я внимательно посмотрела на него.

— А вы на что надеетесь? — спросила я.

Он помолчал немного, потом сказал:

— Наверно, как и каждый — иметь домашний очаг, свою семью.

— И вы рассчитываете, что ваши надежды сбудутся?

Он подвинулся ко мне поближе и ответил:

— Если я получу приход.

— А до тех пор?

— У меня на руках больная мать. Я обязан о ней подумать.

— А сейчас она где?

— Сейчас за ней присматривает племянница; она живет у нас дома, пока я не вернусь.

Он укололся об остролист и стал сосать палец, а вид V него был смущенный; я заметила, что он покраснел.

Он чувствовал себя неловко. Видимо, думал о том, что когда умрет его преподобие, ему вполне могут предложить этот приход.

В канун Рождества к нам пришли с рождественскими гимнами, и под окном у его преподобия тихо пропели «новое Рождество».

На кухонном столе миссис Йоу готовила рождественский букет — она скрепила два деревянных обруча и украсила их утесником и хвоей. Потом она повесила этот букет за окном комнаты больного, чтобы сделать вид, что мы празднуем Рождество, несмотря на печаль в доме.

Дэвид провел службы так, что все остались довольны, и я слышала, как миссис Йоу сказала Белтору, что если беды все равно не избежать, то уж лучше пусть будет т! как есть.

Ким приехал на Двенадцатую ночь. С тех пор я всегда не любила Двенадцатую ночь, часто оправдываясь перед собой — это потому, что приходит время снимать все рождественские украшения, и праздник кончается — до будущего года.

Я увидела как Ким подъехал к дому на гнедой кобыле — он всегда на ней ездил, — и подумала, как он красиво и мужественно выглядит — не вредным, как Джонни, и не святым, как Джастин, а именно так, как должен выглядеть мужчина.

Я знала зачем он приехал, потому что Ким обещал заехать попрощаться. По мере того, как приближалось время отъезда, он все грустнел.

Я вышла встретить его, потому что думала, что и со мной ему не хотелось расставаться.

— Я увидела, что вы подъезжаете.

Подошел Белтер и взял у него повод, а Ким пошел к входной двери. Мне хотелось задержать его, чтобы он поговорил со мной наедине, прежде чем пройти в гостиную, где, я знала, сидят Меллиора и мисс Келлоу.

— Когда вы едете? — спросила я, стараясь не выдать голосом, как мне отчаянно грустно.

— Завтра.

— По-моему, вам ни капельки не хочется ехать.

— Ну, капельку хочется, — сказал он. — А все остальной противится тому, чтобы покинуть дом.

— Зачем же тогда уезжать?

— Милая Керенса, все уже готово к отъезду.

— Не понимаю, почему нельзя все отменить.

— Увы, — ответил он, — я понимаю.

— Ким, — сказала я с жаром, но если вы не хотите…

— Но я же хочу поехать за море и разбогатеть.

— Для чего?

Чтобы вернуться богатым и знатным.

— Зачем?

— Ну, чтобы обосноваться, жениться и завести семью.

Он говорил почти то же самое, что Дэвид Киллигрю.

Может быть, все этого хотят.

— Значит, так и будет, Ким, — сказала я серьезно.

Он засмеялся и, наклонившись ко мне, легко поцеловал меня в лоб. Я почувствовала себя безмерно счастливой, и тут же мне сделалось отчаянно грустно.

— Вы так похожи на прорицательницу, — сказал он мне, как бы извиняясь за свой поцелуй. А потом весело добавил: — Я думаю, вы вроде ведьмы… ну, из приятных, конечно. — Минуту мы стояли, улыбаясь друг другу, а потом он сказал: — Такой резкий ветер — это уж слишком… даже для ведьмы.

Он взял меня под руку, и мы вместе вошли в дом.

В гостиной ждали Меллиора и мисс Келлоу, и, как только мы вошли, мисс Келлоу позвонила, чтобы несли чай.

Ким в основном говорил об Австралии, а он, похоже, много о ней знал. Он говорил с энтузиазмом, и мне было приятно его слушать, я как бы видела перед собой все то, что он описывал: гавань со всеми ее изгибами и песчаными пляжами, окаймленными деревьями; невиданные птицы с блестящими перьями; влажная жара, в которой чувствуешь себя как в бане; там сейчас зима, как он нам объяснил. Он рассказывал и о тех местах, куда сам направлялся; как там дешева земля — и рабочие руки. У меня сжалось сердце при воспоминании о той ночи, когда мой брат лежал в капкане и этот человек отнес его туда, где ему не грозила опасность. Если бы не Ким, мой брат тоже мог бы стать «дешевой рабочей силой» за полмира отсюда.

Ах, Ким, подумала я, вот бы мне поехать с тобой!

Впрочем, едва ли я этого хотела. Моим желанием было жить в аббатстве Сент-Ларнстон как леди. А ехать в какое-то отдаленное поселение в чужой и мало освоенной стране, даже с Кимом?..

У меня появилась сумасбродная мечта, чтобы Ким остался, чтобы он, а не Сент-Ларнстоны, был владельцем аббатства. Я хотела жить в аббатстве вместе с Кимом.

Керенса задумалась. Ким смотрел на меня лукаво. Может быть, нежно, подумала я.

— Я представляла себе то, о чем вы рассказывали. Вы так красочно все описывали.

— Подождите, вот я вернусь.

— И что тогда?

— Мне будет о чем вам порассказать.

Он пожал нам руки на прощанье, а потом поцеловал сначала Меллиору, потом меня.

— Я вернусь, — сказал он. — Вот увидите.

И еще долго после его отъезда я вспоминала эти слова.


Нельзя сказать, что я подслушала какой-то конкретный разговор; но время от времени до меня доходили намеки, из которых я поняла, о чем думают окружающие.

Никто не сомневался, что его преподобие умирает. Иногда он выглядел чуть получше, но настоящего выздоровления не было, и мы замечали, что с каждой неделей силы его покидают.

Я все время думала о том, что будет с нами, когда он умрет; ведь понятно, что так, как сейчас, оставаться не могло — это временный компромисс.

Первый намек я уловила, когда миссис Йоу говорила о Дэвиде Киллигрю. Она воспринимала его как нового хозяина; она считала — и не она одна, так думали многие, — что когда умрет его преподобие, приход получит Дэвид. Он станет приходским священником. А Меллиора? Что ж, Меллиора — дочь священника, так что логично предположить, что из нее выйдет хорошая жена священника.