С этой поры кончилась моя спокойная жизнь. Мое внимание было сосредоточено на Джонни, потому что я вдруг ясно поняла, что он не способен вести дела имения и что его неумелое хозяйствование может отразиться на будущем Карлиона.

В делах я смыслила мало, зато узнала, как легко неискушенные люди могут попасть в беду. Я отправилась навестить бабушку, взяв с собой Карлиона. Сын обрадовался, узнав, куда мы едем. Я сама правила маленькой двуколкой, которой пользовалась для таких коротких поездок, и Карлион стоял впереди меня, держа в руках вожжи, как он это делал с Джо. Он всю дорогу болтал о своем дяде Джо. Дядя Джо говорит, что лошади способны чувствовать так же, как и люди. Дядя Джо говорит, что все животные понимают, о чем мы разговариваем, так что нужно быть осторожнее, чтобы не обидеть их…

Мне следовало радоваться, что я подарила ему дядю, которого он обожал.

Эсси вышла встретить нас — как всегда, немного смущаясь. Она проводила нас в комнату бабушки. Бабушка была в постели; по ее словам, это был не лучший ее день.

Черные волосы были заплетены в две косы, и она выглядела старше своих лет; казалось, бабушка была не на месте в доме Поллентов, хотя я знала, что Эсси приложила все старания к тому, чтобы та чувствовала себя как дома. Комната с аккуратными занавесками из канифаса и накрахмаленное покрывало были не для нее; и от нее исходил дух некоего смирения, как будто, думала я с тревогой, она пришла сюда в ожидании своего конца.

Карлион вскарабкался на кровать, чтобы обнять бабушку, и несколько минут она с ним разговаривала. Он был покорно вежлив в ее объятиях, сосредоточенно следя за ее губами, но я знала, что ему очень хочется побыть с Джо. Эсси сказала Джо, что мы здесь, и, когда он появился в дверях, Карлион спрыгнул с кровати и бросился к моему брату. Джо подхватил его на руки и поднял над головой.

— Ну что, пришел помогать, да?

— Да, дядя Джо, пришел помогать.

— Ну, мне надо сходить к фермеру Пенгастеру нынче утром. Там у него одна лошадка… Я-то думаю, там всего и дела-то, что попользовать ее отрубями. А ты как думаешь, напарник?

Карлион склонил голову набок.

— Да, и я думаю, что ее нужно просто попользовать отрубями, напарник.

— А как ты думаешь, не съездить ли тебе со мной взглянуть на нее? Я скажу тете Эсси, чтоб она завернула пирогов на случай, если нам захочется червячка заморить.

Карлион стоял, засунув руки в карман и перенеся свой вес на одну ногу, как Джо; он сутулил плечи, что, как я знала, было у него признаком радости.

Джо смотрел на меня, и глаза его светились от удовольствия. Я могла сказать только одно.

— Только ты сегодня же привезешь его домой, Джо.

Джо кивнул.

— Скорей всего, нам будет по пути. Мне надо заглянуть на конюшню в аббатстве…

Карлион вдруг засмеялся.

— Пора идти, напарник, — сказал он. — День нынче трудный.

Когда они ушли, а Эсси тоже пошла собирать им пироги в дорогу, бабушка сказала мне:

— Приятно видеть их вместе, — она засмеялась. — Но ты так не думаешь, любушка. Твой брат теперь тебе не ровня.

— Нет, бабушка, неправда…

— Тебе ведь не по душе видеть, что малыш играет в ветеринара? А Джо так счастлив с ним, да и он счастлив с Джо! Я верю, что у Джо когда-нибудь будет сын, но до этого, любушка, не жадничай, поделись с ним. Вспомни, как ты любила своего брата. Вспомни, как ты собиралась добиться для него самого лучшего, как и для себя. Ты рождена для любви, Керенса, девочка моя; ты отдаешься ей всем сердцем и душой. И хорошо, что ты все делаешь в полную силу, хорошо, ведь тогда ты делаешь это, как надо. И мальчик стоит твоей преданности; но только не пытайся насильно заставлять его, девочка. Не делай этого.

— Я никогда не буду заставлять его что-то делать.

Она положила свою руку на мою.

— Внучка, ты и я понимаем друг друга. Я знаю, как ты мыслишь, потому что сама мыслю так же. У тебя душа не на месте. Ты пришла ко мне поговорить.

— Я пришла навестить тебя, бабушка. Тебе здесь хорошо?

— У меня старые кости. Они скрипят, любушка. Когда я наклоняюсь, собирая мои травы, у меня плохо сгибаются суставы. Я уже не молода. Слишком стара, чтобы жить одна, говорят мне. Моя жизнь закончена; теперь мне для счастья нужна лишь удобная постель, куда я могла бы положить свои старые кости.

— Не говори так, бабушка.

— Незачем закрывать глаза на правду. Скажи-ка, что привело тебя сюда, о чем бы ты хотела поговорить со своей старой бабушкой?

— О Джонни.

— А! — глаза ее, казалось, заволокла пелена. Такое часто бывало, когда я говорила о своем замужестве. Она была довольна, что моя мечта осуществилась, что я стала хозяйкой аббатства, но я чувствовала, что ей хотелось бы, чтобы произошло это как-то иначе.

— Боюсь, что он транжирит деньги… деньги, которые должны принадлежать Карлиону.

— Не заглядывай слишком далеко вперед, любушка. Есть ведь еще кое-кто.

— Джастин. Он безопасен… пока.

— Почему ты так уверена? Вдруг он захочет жениться.

— Если бы он думал о женитьбе, он уже сказал бы об этом. Он редко пишет Меллиоре, а когда все же пишет, то о женитьбе не упоминает.

— Мне очень жаль дочку священника. Она была добра к тебе. — Бабушка смотрела на меня, но я не могла встретиться с ней взглядом. Даже ей я не сказала, что я сделала в тот день, когда нашла Джудит у подножия лестницы.

— А вы с Джонни? — спросила она. — У вас в отношениях разрыв?

— Иногда я чувствую, что слишком мало знаю о Джонни.

— Немногие из нас — как бы мы ни были близки — могут заглянуть глубоко в чужую душу.

Я спросила себя, может, она знает мою тайну? Способны ли ей помочь в этом ее особые силы. Я быстро сказала:

— Что мне делать, бабушка? Я должна помешать ему транжирить деньги и сберечь наследство Карлиона.

— Ты можешь заставить его сделать так, как ты скажешь, Керенса?

— Не уверена.

— Ага! — Это прозвучало, как протяжный вздох. — Я беспокоюсь за тебя, Керенса. Иногда просыпаюсь в этой своей комнате, и все мне кажется таким странным ночью. Я беспокоюсь за тебя. Все думаю об этом твоем замужестве. Скажи-ка мне, Керенса, если б ты могла вернуться… если б ты снова стала девушкой и перед тобой встал выбор, что бы ты предпочла? В одиночку пробиваться в жизни, гувернанткой или компаньонкой — ведь ты у меня образованная, — и свободу, или же аббатство и замужество, без которого туда не попасть?

Я в изумлении повернулась к ней. Бросить аббатство, мое положение, мою гордость, мое достоинство… моего сына, наконец! И все ради того, чтобы быть старшей прислугой в чьем-то чужом доме! Мне не нужно было обдумывать свой ответ на этот вопрос. Мое замужество не дало мне всего, на что обычно надеются, выходя замуж; Джонни не был идеальным мужем, а я никогда, ни раньше, ни теперь, не любила его; но мне не пришлось раздумывать ни секунды.

— Когда я вышла замуж за Джонни, я сделала правильный выбор, — сказала я и добавила: — Для себя.

Губы бабушки тронула медленная улыбка.

— Теперь я за тебя спокойна, — сказала она. — За тебя больше нечего волноваться, любушка. И чего я сомневалась? Ты знала, чего хочешь, еще когда была совсем малышкой. А эта новая беда? Не беспокойся. Вот увидишь, все будет хорошо. Ты еще заставишь мистера Джонни Сент-Ларнстона плясать под свою дудку.

После этого разговора с бабушкой мне стало легче. Я возвращалась в аббатство одна, убеждая себя, что добьюсь того, чтобы Джонни разделил бремя управления имением со мной. Я узнаю, насколько мы увязли в долгах. Что же касается легкой вспышки интереса у Карлиона к Джо и его работе, то у всех детей бывают такие увлечения; с возрастом, когда он начнет ходить в школу, а потом в университет, оно пройдет.

Надеть поводок на Джонни оказалось делом нелегким. Когда я пыталась обсуждать с ним дела, он принимал насмешливый тон; и в то же время я чувствовала что-то нервозное в его поведении и поняла, что в глубине души он обеспокоен.

— Что ты предлагаешь сделать? — спросил он. — Помахать твоей ведьминской палочкой?

Я ответила, что хотела бы точно знать, как обстоят дела, и что мы могли бы посоветоваться.

— Не советы нам нужны, милая женушка, а деньги.

— Наверное, мы могли бы сократить расходы.

— Блестящая идея. Ты и начни.

— Мы начнем оба. Давай прикинем, на чем мы могли бы экономить.

Он положил руки мне на плечи.

— Маленькая умница! — потом нахмурился. — Будь только еще умнее, любовь моя, и не суй свой нос в мои дела.

— Но, Джонни… я твоя жена.

— Положение, которого ты добилась за счет взяток и подкупа.

— Что?

Он громко рассмеялся.

— Ты забавляешь меня, Керенса. Я никогда не видел, чтобы так входили в роль. Ну прямо хозяйка поместья. Даже моя мать не напускала на себя вид этакой важной дамы. Я уверен, что твое место при королевском дворе — мы здесь, в Сент-Ларнстоне, слишком просты для тебя.

— Мы можем говорить серьезно?

— Именно этого я и хочу. Я прошу тебя не лезть не в свое дело.

— Джонни, если есть какой-то выход, я хочу найти его. Нужно подумать о будущем Карлиона.

Тут он встряхнул меня.

— Предупреждаю тебя, Керенса: мне не нужны твои советы, не нужна твоя помощь.

— Но ведь это касается нас обоих.

Он оттолкнул меня и удалился.

У меня было неприятное ощущение, что не только недостаток денег беспокоил Джонни. Он не хотел довериться мне; временами у меня создавалось впечатление, что он меня ненавидит; но я твердо решила все узнать.

Бывали дни, когда он уезжал после ленча в Плимут и не возвращался до позднего вечера. Другая женщина? У меня внезапно мелькнуло подозрение, что это она его губит; лично мне было все равно, но я беспокоилась за Карлиона.

Джонни был беспечным человеком; иногда он забывал запереть свой письменный стол.

Я говорила себе, что все, что я делаю, делается для Карлиона, и, хотя мне не доставляло удовольствия копаться в его бумагах, ради сына я готова была пойти и на это.

Однажды утром, когда Джонни оставил стол незапертым, я узнала, что хотела.

Джонни играл в карты. Этим объяснялись его частые поездки в Плимут. Он глубоко увяз в долгах, и большая часть их была карточными долгами.

Мне предстояло положить этому конец.


Джонни в очередной раз не было дома. Я догадывалась, что он в игорном клубе в Плимуте. Я была очень зла на него. Накануне я на него напустилась, сказав, что знаю, чем он занимается, и требуя ответить, нет ли у него безумной идеи выиграть состояние. Я видела, что именно на это он и надеется.

Но ничем не могла остановить его.

Меллиора и я обедали вдвоем. Она знала, что я обеспокоена, потому что всегда способна была чувствовать мое настроение; и догадывалась, что беспокойство мое связано с имением.

— Все идет как-то не так с тех пор… — начала она.

Я не ответила. Я не выносила, когда она начинала говорить о своем Джастине.

Она замолчала, опустив глаза; я знала, что она думает о том, как могло бы быть. Видела ли она себя, сидящую за этим столом рядом с Джастином, который улыбается ей, рядом со счастливым Джастином, довольным своим браком? Думала ли она о своем сыне — будущем сэре Джастине — который в это время мог бы спать в детской?

Я рассердилась на нее.

— Дела в аббатстве с некоторых пор идут не очень хорошо, — резко сказала я.

Она играла ножом и вилкой.

— Керенса, скоро в округе будет много бедняков.

— Ты имеешь в виду, когда закроется шахта Феддера?

Она подняла глаза, полные жалости, и кивнула.

Теперь уже скоро, — продолжала она. — И тогда…

— Мне кажется, всех нас ожидают тяжелые времена, — я не смогла побороть в себе желание узнать, что у нее на уме, поэтому продолжала: — Меллиора, ты что-нибудь получала от Джастина в последнее время?

— Уже два месяца ничего не получала, — ответила она, и голос ее звучал спокойно. — Его письма очень изменились.

— Изменились? — Я гадала, заметила ли она страх в моем голосе, когда я это произнесла.

— Он кажется… более спокойным. Умиротворенным.

— У него кто-то есть?

— Нет. Он просто успокоился… духовно.

Я резко сказала:

— Если бы он действительно любил тебя, Меллиора, он бы тебя никогда не покинул.

Она спокойно смотрела на меня.

— Наверное, есть несколько видов любви, Керенса. Наверное, нам трудно понять их все.

Я почувствовала презрение к ним обоим — и к Джастину, и к Меллиоре. Мне не в чем упрекать себя. Они оказались не способными на глубокую и страстную любовь. Любовь для них — это что-то правильное и управляемое. Так не любят. То, что я сделала, не должно меня угнетать. В конце концов, если бы они действительно любили, они бы не позволили себя разлучить. Единственная стоящая любовь — это такая, ради которой можно забыть все практические соображения.