— Я, конечно, на истину не претендую, все же просто любитель, а не профессиональный тренер, могу и ошибиться, причем здорово. Но даже если не принимать во внимание все эти полушаманские штуки с НЛП, а просто руководствоваться моим опытом и хоть немного здравым смыслом, сдается мне, что кто-то, кому это было нужно, очень много дул тебе в уши, говоря о нем гадости, а ты потом так же очень много об этом думала. И ты вспоминаешь по большей части не то, что он натворил реально, на самом деле, а то, что кто-то, кому ты верила, как себе, рассказал о якобы сделанном им. Чуешь разницу? Прям как в правдивой истории про Пушкина. Вроде, информация верная, но подана так, что… Хотя, — Леся подняла палец и покачала им прямо перед моим носом, — в одном он умудрился накосячить прям пипец как знатно. Вот когда этот юный поборник морали тащил тебя с пляжа после того, как выбесил тебя, он тебя, по ходу, «заякорил», причем заякорил на жесткий негатив по отношению к нему. Есть такая техника, только точно не скажу, не помню, откуда это. Иногда это происходит не осознанно, а, скорее, случайно или по наитию. Я сейчас в деталях тебе не расскажу, просто с того момента все, что касалось его, окончательно стало для тебя неприятным, несправедливым, гадким и мерзким, даже если оно таковым не было… Фууух, сама уже запуталась, что я тут наговорила, но чует моя рыжая, пардон муа, попенция, шо разгребать вам тут обоим и разгребать.

— Да нечего тут разгребать! Ты тоже его защищаешь! — Ну вот все и понятно. Стоило ли столько разговоров разводить, если результат тот же. Арсений хороший, я — отстой! А чего я, собственно, ожидала?

— Да нет, рыбулька моя, мой сердитый солнечный ежик, — грустно покачала головой Леся, — не его. Херли мне защищать здоровенного лба. Он сам кого хочешь защитит. Скорее, тебя и твое сердечко. От очень больших ошибок, которые может совершить человек, если смотрит на мир сквозь слезы старых обид, часть из которых может быть и надуманна. Ты сейчас наверняка сердита на меня и расстроена, но все же… все же я тебя сейчас, знаешь, о чем попрошу? Просто не спеши с выводами. Очередными. Попробуй взять паузу, успокоиться, покрутить, помусолить, что ты слышала, видела и чувствовала от него плохого сама, своими ушами, своими глазами, на своей шкуре. А что из этого тебе о нем рассказывал КТО-ТО. Кому ты тогда доверяла.

Я вскочила и начала нервно собираться.

— Не вижу, что тут мусолить! Все сто раз кручено-перекручено. Спасибо за чай и извини за бесполезно потраченное на меня время, — я понеслась к выходу, будто Леся собиралась метнуться мне наперерез, как командос.

Рыж не стала спорить, а уж тем более заступать мне дорогу, но казалось, я отчетливо ощущаю ее взгляд между моих лопаток. Сейчас он был для меня как напористое прикосновение, настойчиво и непрерывно толкающее меня прочь отсюда. Невнятно попрощавшись, я понеслась вниз по лестнице, не собираясь дожидаться лифта. Шла по улицам, ругая себя на чем свет стоит. Я что, мазохистка какая-то, в самом деле? Разве не понимала, что Леся так или иначе, чтобы она там не говорила и заумно не рассуждала, но все равно примет сторону Арсения? Все всегда поступали именно так. Это, очевидно, моя проклятая карма! Если бы, и правда, в нее верила, то решила бы, что я нагрешила нешуточно в прежних жизнях: сколько не беги, а дорожка все по кругу!

Может, все в Лесиной схеме и логично, и правильно, вот только не понимает она до конца нашу с Арсением ситуацию. Или это я, увлекшись описанием своих обид, не смогла объяснить все четко. А-а-а! Да какая разница! Скорее всего, дело в том, что она не верит и в половину того, что я сказала. Так какой вообще был смысл распинаться? Чтобы услышать, что это я все предвзято воспринимаю, а на самом деле все не так уж страшно? Но ведь это не она так жила! У нее же вывеска на всю грудь — безмерно счастливая и всеми любимая женщина! Ей просто не понять, не прочувствовать на себе. Для нее это просто почти смехотворные, наверное, полудетские обиды, которые я не могу отпустить, и все это можно решить парочкой задушевных бесед в уютной обстановке. Но это не так. Не так! Даже если и есть толика правды в ее выводах, и большей частью я узнавала о гадостях, вытворяемых Арсением вокруг меня, с чужих слов, это ведь не значит, что он этого не делал. Иначе вокруг меня не было бы такой зоны отчуждения, как вокруг чумной. И все предположенные Лесей насчет него заблуждения не отменяют того, что он реально делал и говорил! И эти его «Извини, наверное» ничего не исправляют! Так что хватит! Вопрос с прошлым я для себя закрываю! Вот прямо так, как есть! Нечего в этом больше ковыряться и выискивать то, чего там нет! Я отказываюсь выдумывать оправдания этому совершенно чужому для меня человеку. Вернулась домой не ради Арсения, прошлого и его мифического влияния на мое будущее. Арсения нет в моем будущем! И это просто прекрасно! Хотела я что-то прояснить между нами? Считай, прояснила. Ничего не поменялось! Арсений, как всегда, местная мега-звезда вот и пусть себе дальше сияет и упивается собственной значимостью. А я буду стараться свести наши пересечения к минимуму. И уеду обратно, как только с мамой все будет хорошо.

Оглянувшись вокруг, я осознала, что какое-то время наворачиваю круги по больничному парку. Как я дошла сюда и сколько уже хожу — вспомнить не получалось. В выходной день больница почти опустела. Ясное дело, что с разрешения лечащих врачей или даже без них ее стены покинули все способные передвигаться. Поэтому, немного пообщавшись с дежурной медсестрой, я выпросила возможность снова увидеть маму хоть одним глазком. Постояв, как прошлый раз, в дверях палаты, я обласкала взглядом родное лицо, слушая вполуха торопливый рассказ о том, как за мамой тщательно ухаживают и какие-то малопонятные медицинские термины.

— Когда она очнется? — тихо спросила, когда передо мной закрылась крашеная белой потрескавшейся краской дверь.

Женщина пожала плечами и погладила меня по рукаву.

— Все хорошо будет. Ты верь, главное, — заверила она меня.

Выйдя наружу, я какое-то время стояла на крылечке. В этот момент прямо на территорию буквально влетела черная, низко усаженная «Феррари». Повизгивая тормозами, она вихляла по подъездной дорожке, предназначенной для скорых, объезжала редких прохожих, не снижая при этом скорости, и резко замерла, практически уткнувшись хищной мордой в ступени крыльца. Мне подумалось, что так можно нестись, только если в салоне кто-то при смерти. Едва машина замерла, вверх взлетела дверца этой понтовой тачки, и оттуда вывалился мужчина, одетый во все черное под стать своему автомобилю, с дорогим сотовым, прижатым к уху.

— Да уже вижу! — услышала я, когда он вцепился в меня таким знакомым взглядом.

У меня одеревенела спина при первом же взгляде на него. Марк всегда был любителем привлекать к себе внимание любым возможным образом, и тут, похоже, тоже ничего не поменялось.

— Значит, правда это, — громко сказал мой бывший жених чуть более хриплым, чем я помнила, голосом, быстро поднимаясь ко мне. — Ты вернулась, Василиса.

ГЛАВА 16

Арсений

Больше часа мы с отцом чаевничали на кухне. Говорили мало, но долгие паузы между краткими обыденными вопросами-ответами не ощущались тягостными, как бывало частенько в прежние времена. Единственная тема, которую избегали, это ближайшие планы. И так было понятно, что все сейчас как замерли на низком старте в ожидании долгожданных новостей из больницы. Я старался отстраниться от всех своих размышлений, которые и так-то не отпускали меня, а после этого странного разговора с Шоном только множились и разворачивались в новое русло. Но особого успеха в этом деле уклонения от очевидности не достиг.

Неужели он действительно прав? Я что, настолько плох в своем отношении к Василисе? Ладно, признаю, раньше это, может, и было так… Да хорош жеманничать! Это было так. Без может. Но сейчас-то все поменялось совершенно! Или нет? Если мой друг, открывающий рот только по делу и совершенно не склонный давать советы, о которых не просят, затеял этот разговор, значит, я дал для него повод. И, похоже, не один. И выходит, это только мне кажется, что я изменился, а окружающим совершенно очевидно, что веду я себя по-прежнему. Что же тогда говорить о самой Василисе?

Но как же справиться с той мутной волной всевозможных эмоций, что поднимаются во мне рядом с ней и мгновенно застилают, казалось бы, кристально чистый секунду назад взгляд? Почему только в ее присутствии я начинаю смотреть на мир и окружающих сквозь призму какого-то первобытного собственничества и абсолютной нетерпимости? Ведь в том, что это именно так, тоже нужно сознаться перед собой. В моем восприятии любого ее действия и всего, что хоть как-то ее касается, есть нечто реально нездоровое. Причем, если уж судить откровенно, плохо не только одной Василисе от того, как меня на ней глючит. Мне и самому хреново, и когда накрывает, и больше всего — после. Осознавать, что с тобой случается временное помутнение рассудка, и ты не отдаешь себе отчет, что делаешь и говоришь в этот пусть и краткий момент, совсем нерадостно. Ведь никакие сожаления и последующие извинения не отменят случившегося, не сотрут память. Тогда где и как найти ту панацею, которая станет избавлением для обоих? Что, если единственный способ не душить, как выразился Шон, это только соблюдать максимальную дистанцию? Челюсти свело при мысли о необходимости держаться на расстоянии от Василисы отныне и всегда. Нет. Нужно найти другой способ. Не хочу верить, что его не существует. Я многому научился за эти годы. Сдерживаться, не цеплять случайно или нарочно людей, не быть эгоистичным, не требовать, чтобы окружающие принимали мой взгляд на жизнь как истину и терпели меня, каким есть. Но вот относиться по-другому к этой единственной девушке, видимо, нет, не научился. Можно ли оправдаться тем, что, раз ее не было эти годы рядом, то у меня просто не было возможности как-то работать над собой в этом направлении? Оно, конечно, можно, вот только искать своим любым действиям оправдания я тоже перестал какое-то время назад. Потому как это не более чем самообман и трусость.

И все замечательно в моих, по сути, правильных размышлениях, вот только с тем, что я все чаще смотрю на часы и прислушиваюсь, не пришла ли Васька домой, все настороженнее, ничего поделать не мог. Как и с тем, что раздражение и беспокойство из-за ее отсутствия нарастало в геометрической прогрессии с каждым временным отрезком, который преодолевали стрелки на старинных кухонных часах. Сто раз уже рука невольно тянулась позвонить Шону с наводящими вопросами или вообще плюнуть на реверансы и набрать напрямую Рыж. Но я сдержался. Зато вот Геша таким сдержанным не оказался. Телефон подпрыгнул на столе, когда я уже мыл посуду.

«Нужно поговорить. Можешь через час быть? Где — сам придумай»

Сначала решил отказаться. Наговорился я сегодня, хватит. Но с другой стороны сейчас, когда иррациональная злоба на парня схлынула, я четко понимал, что он заслуживает объяснений. Я бы себя на его месте наверняка ощущал более чем странно. Уже подъезжая к кафе, прислушался к себе. Нет, не чувствовал я никакого гнева на Гешу сейчас. Покачав головой, усмехнулся. Вот Шон говорит, что я Ваське кислород перекрываю, а она меня, похоже, отбрасывает вниз по эволюционной лестнице. Из человека разумного в неандертальца превращает. Вот нет ее рядом — и Геша вполне себе нормальный парень, и я адекватен, а вот появись она — опять невротиком стану? Повод задуматься и держаться подальше? Ага, сейчас!

Я сразу рассмотрел Гешу в зале кафе. Еще бы, в отличие от шумно веселящихся и активно общающихся людей вокруг, он сидел один и наглядно являл своей мрачной физиономией пример того, как должно выглядеть дурное настроение.

— Ну привет, — я опустился на стул напротив.

— Виделись уже, — не слишком дружелюбно буркнул парень.

Пару минут мы играли в гляделки, пока Геша наконец не перевел взгляд в окно, за которым сгущались весенние сумерки. Он хмурился и шумно вздыхал, очевидно, подбирая слова. Я сначала хотел дать ему возможность высказаться, но процесс затягивался. Геша сжал в кулаки лежащие на столе руки и снова резко выдохнул.

— Хочешь мне врезать? — просто спросил я.

На самом деле понимаю его сейчас. Это тот момент, когда чувствуешь, что ничего конкретного человеку предъявить не можешь, по крайней мере, облекая в слова. Да, я не сказал, что меня и Василису связывают давние отношения, но ведь он, если честно, и не спрашивал. Я его за язык не тянул, когда он мне все свои мечты, с Васькой связанные, выбалтывал, уж скорее наоборот, предпочел бы всего это не слушать. А то, что он сейчас чувствует себя дурак дураком, поняв, что между понравившейся девушкой и приятелем что-то есть, тут уж сам и виноват. Но по себе знаю: от понимания собственной глупости двинуть по роже хочется ничуть не меньше. Может, даже наоборот.