— Ва-а-ася!

Да, это то, что нужно! Как прохладное касание в жару, приносящее облегчение.

— Валя? — снова скрипуче вскрыли мой мозг, испортив момент.

— Да что ж такое! Та Василисой ее кличут! Ва-а-ася-я-я! — вмешался еще один женский голос таким «шепотом», что жутко хочелось взмолиться делать это чу-у-уть потише.

— Вот че ты так вопишь? Я что, глухой? — обиженно прогудел загадочный дознаватель.

— Не! Ни разу не глухой! А склеротичный скока хошь! Опять свой аппарат слуховой не одел, пенек старый, — с беззлобной насмешкой ответили ему.

— А ты, типа, молодуха у нас, — негодовал мужской бас достаточно громко, чтобы я уже прямо совсем решил проснуться. Но веки были словно склеены и не хотели поддаваться, как, впрочем, и язык, будто присохший к наждачно сухому небу. Меня должно было наверняка тревожить, что я — совершенно беспомощный — неизвестно где и с кем. Но почему-то никакого беспокойства не было, мозг, наполненный дремотой, старался прорваться сквозь это состояние, но… безуспешно. Я увяз в нем, как в толстенном слое ваты.

— Да иди уже, парня разбудишь воплями своими. Бери свой чай и пошли на площадку, дайте человеку отдохнуть, ну раненный же.

Воцарилась тишина, и я позволил себе отложить борьбу с предательским организмом на неопределенный срок. Думаю, пару минут дополнительного сна погоды не сделают.

Снова смутно знакомые голоса, но теперь где-то в удалении, и на этот раз я выиграл битву со стотонными веками и постарался сосредоточиться. Незнакомые окружающие запахи и силуэты. Черт. Где я? Где моя Васька? Что-то там про нее только что говорили. Или не совсем только. Глаза опять неумолимо захлопнулись, будто исчерпав весь ресурс на данный момент. Блин. Голова чугунная, как с дичайшего бодуна, подушка мокрая насквозь, все тело липкое и мерзко холодное. «И ведь не согрел никто», — уныло подумалось в не отпускающей полудреме. Где-то хлопнула дверь, несколько секунд ничего не происходило, а потом я почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Знаете это странное чувство, когда ты шкурой понимаешь, что ее сканируют на предмет наиболее уязвимого места? В тот момент, когда я уже практически набрался сил, чтобы открыть глаза, кто-то аккуратно, но с силой положил мне на лицо подушку и начал мерно давить. Зайдясь хрипом, я вскинул здоровую руку и ухватил за… мохнатый загривок. С трудом все же разлепив очи, встретился взглядом с желтющими, прям светящимися глазюками нереально огромного полосатого котище весом кил на двенадцать. Шерстяная скотина вывернулась из ослабевшей хватки, с упреком глянув на меня, повернулась задом и, накрыв мой пересохший рот хвостом, невозмутимо плюхнулась снова на голову. Мне захотелось расхохотаться от этой нелепой ситуации — у меня реально не было ни сил, ни возможностей спихнуть нахальную подлюку хотя бы на подушку рядом — ему втемяшилось, что он должен лежать прямо на лице, и все, что я мог сделать, это немного повернуть голову так, чтобы воздух попадал в освобожденный от волосатой туши нос. Мохнатый захватчик, поерзав пару секунд, включил где-то свою волшебную кнопочку и принялся мерно тарахтеть моторчиком, создающим удивительно приятные вибрации, успокаивая головную боль и мельтешение красных мушек перед глазами. Я честно намеревался полежать так всего пять минут, собраться с силами и наконец выяснить, где я и что вообще происходит, но, сам того не заметив, снова заснул, позволив своему добровольному лекарю делать свое доброе дело.

Поцелуи — мелкие, частые, влажные… Щеки, лоб, нос, губы… Твои локоны щекочут шею, горячее дыхание опаляет ухо… Только не останавливайся, и черт с ним, что у нас обоих не чищены зубы — это такая мелочь, по сравнению с небритой… спиной?

— Фу-у-у, что за…

Мое лицо тщательно вылизывало небольшое, но, очевидно, энергичное гадство типа псовых — понять породу было невозможно — уши длинные (язык, по ходу, тоже), шерсть короткая, тело мускулистое, хвост купированный, морда… Ну, для меня все собаки на одно лицо — красивое. Серьезно, кто-то не любит слюнявых бульдогов, боксеров и мопсов, кому-то не нравятся бультерьеры и стаффорды, а мне по душе все собаки. Вообще все. Хотя в данный конкретный момент вот это вот чудище неопознанной двор-терьерской породы я бы с удовольствием выгнал на улицу. Я понимаю, что считаюсь парнем весьма свободных нравов, но засыпал я, вроде, с кошаком, так почему просыпаюсь с псиной? Это как-то даже для меня перебор, не говоря уже о том, что я желаю видеть кое-кого конкретного при пробуждении, и это совсем не представители животного мира.

— Чулька! Чулька, твою налево, от тока посмей на пацана залезть! — О, вот этот голос то ли недочувающего, то ли склерозного не знамо кого я помнил. — На цепь посажу, паскуда течная! А ну, геть оттедова. О, парень, проснулся? Добре, добре, пошли тогда из дому-то. Неча баб будить, умаялись оне. Пять утра тока, а ты уже часов пятнадцать как дрыхнешь. Дальше лежать оно уже лишнее. Вставай, поможешь мне сублимировать, будешь, так сказать моей правой рукой.

Что за бредятина из Упанишад?

— Я уже боюсь своих обязанностей, — хмуро буркнул я. Спросонок и в едва просачивающемся предутреннем свете невозможно было определиться, с кем пытаюсь вести диалог. Кажется, звук шел отовсюду — будто с домовым каким разговариваю.

Сфокусировав, наконец, взгляд, увидел рядом со своим ложем деда, нет, Деда. Не так. ДЕДА. Седой, с аккуратной бородкой, в растянутой на могучем пузе тельняшке, просторных семейных трусах, с тюбиком вазелина и большим сияющим ведром из нержавейки.

Постойте-ка! Вазелин и ведро… какой-то, прямо скажем, экзотичный выбор предметов для… как ее… сублимации?

— Слышь, парень. Хорош дрыхнуть. Извелся я весь в энтом сонном царстве. А баб никак нельзя будить, — дед при всей своей солидной осанистости зыркнул в сторону двери с легкой опаской. — Пошли-пошли. Я тя на улице из скважины окачу водицей — шибко она у нас пользительная, враз проснешься и выздоровеешь. А то пора мне, вот прям совсем пора к моим девкам. Я с ними, оно конечно, толкую за жизнь. Но ты-то, пожалуй, поразумнее-то их будешь. Али нет? — продолжал, очевидно, тихо на его взгляд, грохотать дед, умудряясь при этом еще и позвякивать ручкой ведра.

Впервые после армии разбуженный столь нетривиальным способом, я смиренно принял простую мысль — этому старшине невозможно не подчиниться. Все еще ожидая мельтешения мушек перед глазами и задаваясь вопросом, к каким таким девкам может торопиться сей почтенный муж, осторожно принял сидячее положение. Дед, видя мою нерешительность, подошел и протянул могучую длань. Вот даже в башке не получалось назвать ее просто рукой — широченная ладонь, удивительно аккуратные, подстриженные ногти на коротких пальцах со слегка увеличенными суставами, загорелая дочерна кожа — дубленая шкура даже, мозоли практически каменные — рука крестьянина, привыкшая к любому труду, к любой работе, в любую погоду. Рука, которая не подведет, все выдержит, поможет, утешит, подкинет копейку, покачает колыбель… Рука родителя, которую подспудно хочешь ощущать на своем плече чем дольше, тем лучше.

Приняв предложенную помощь, встал, слегка пошатываясь, но понимая — уже не грохнусь, не упаду. Может, полумарафон и не отмахаю, но в памороках не свалюсь.

— Арсений, — сжал чужую ладонь, прежде чем отпустить.

— Дядя Миша. Пошли, Сеня. Девки мои разномастные там заждались ужо. Надо им титьки помацать да выпустить на горку, а то ща по дубу, сучаты такие, в бабкин палисадник перелезут, а мне потом таких трендюлей навешают, шо мама не горюй.

Чувствуя себя законченным придурком, не понявшим вот просто ни слова из этой шифровки, поплелся за бодро шагающим дедом, усмехаясь про себя, что, наверное, впервые в жизни идея «помацать» чьи-то сиськи не кажется привлекательной, что бы это ни значило. Нет, ну есть одна пара, от лапанья и даже облизывания которой бы не отказался прямо сейчас, как, впрочем, и в любое другое время, но интуиция мне подсказывала, что дедовский квест с ведром в пять утра совсем в себя это не включает. Твою дивизию! О чем это я, если даже знать не знаю, где сам и куда девалась моя заноза родимая.

— Дядь Мишь! А, собственно, я где? — охренительно гениальный вопрос.

— Как это где? У меня с бабкой в гостях! — а, ну да, какой вопрос, такой и ответ.

— А вы у нас с бабкой кто будете?

— Здрасти! Так Старковы же мы!

В голове что-то щелкнуло, и через секунду наступило озарение

— Так вы Лесин отец?

— Он самый.

— Но как я… мы… А Василиса-то где? — я практически развернулся на 180 градусов, но тут на локте здоровой руки будто клещи сомкнулись.

— Спит твоя Василиса Прекрасная. Они с бабкой намучались с тобой, пока тебя лихорадило да знобило. Считай, под утро только и уснули. Нехай дрыхнут. Идем, давай. Поспешай.

И снова я поплелся за дедом, пытаясь сообразить, что к чему. Если я здесь, то наверняка это дело рук Шона. Но как он узнал? Слухи дошли, или Василиса позвонила. Но где тогда охранники с фирмы и сам Шон?

— А Дима давно уехал? — спросил, когда мы миновали калитку, явно разделяющую основной двор, пестрящий ухоженными цветниками, и хозяйственный.

— Так и не было его, — легкомысленно пожал плечами дед.

— В смысле?

Если Шон догадался сам не светиться, перевозя меня сюда, то это замечательно. Не хватало еще их с матушкой Гусыней втянуть в эти разборки.

— Тебя девки-то и привезли. Митяй-то пока знать не знает, что вы тут. Хотя как узнает, ох, и попадет нашей авантюристке от него!

Я уставился взглядом в широкую спину, тихо офигевая. Да ей и от меня попадет так, что мало не покажется. И Василисе заодно! Они что, думают, что это игрушки?

Дед тем временем толкнул тихонько скрипнувшую дверь сарая, откуда обдало специфическим запахом хлева, соломы и молока. А в следующую секунду я попал под перекрестный осмотр около десятка коз разных окрасов, обозревавших меня с крайним подозрением.

— Доброе утро, девули мои! — поприветствовал их дед Миша.

Они посмотрели на него, но потом снова нацелили свои странные квадратные зрачки на меня. От этого бесцеремонного рассматривания стало как-то реально не по себе.

— Нуте-с, как говорят, отведаем ваш утрешний козий фрутис. Ты тута стой и пропускай по одной, — деловито велел мне дед Миша, указав на невысокую оградку внутри сарая, за которую он зашел и прикрыл калиточку. В этом огороженном пространстве виднелось нечто вроде деревянного помоста, перед которым стояла табуретка. Устроившись перед ней, дед Миша важно мне кивнул.

— Открывай! — И, видя мою заторможенность, пояснил: — Розку первую давай.

Я перевел взгляд на коз, размышляя, как должен определить, кто из десятка рогатых и безрогих «девиц» и есть та самая Розка. Но тут крупная длинноухая рыжая коза отделилась от остальных и вальяжной походкой подошла к калитке, у которой я был поставлен нести вахту. Я все еще чего-то ждал, и она подняла голову и издала требовательное «Ме-е-е!», глядя на меня, как на умственно отсталого. Я открыл калитку, и она бодро процокала к деду Мише, взобралась на помост и тут же уткнулась морду в прикрепленное там ведерко с какой-то, очевидно, вкуснятиной. После каких-то загадочный манипуляций с выменем раздаля специфичный звонкий звук, когда первые струйки молока начали ударяться в дно еще пустого ведра.

— Кхм, дед Миш, а почему вы доите?

— Так титьки-то разбухнут, болеть будут. Как не доить? — удивился вопросу работающий обеими руками дед.

— Да нет. Я не в этом смысле. Вроде как… ну… это ж чисто женская работа, нет?

— Дык у нас с бабкой разделение труда: ей Флора, мне, соответственно, Фауна. Да и не любит она коз, мать-то. У ей в детстве соседская коза единственные трусы сожрала, паскуда такая. А после войны, в середине сороковых, это знаешь… почитай, не у всех те трусы были. А ей дядька с фронта привез подарок — красные, в горошек. Она их пуще золота берегла. А коза-то — стервь голодная — сожрала. Вот и объявила моя бабка войну козам. А меня совсем наеборот, коза, почитай, от голодной смерти спасла, без молока теперь и не могу, выжил на козьем молоке, считай. Вот и уговорились, что ежели я коз сам обихаживать буду да в цветники не пущать, то могу и завести. Вот и хороводимся, с девками моими. Да, девульки? — услышав голос обожаемого хозяина, рогато-сисястая компашка дружно принялась мекать и мелко-мелко трясти куцыми хвостиками.

Когда дед Миша закончил с Розкой, она без особых возражений слезла с возвышения и подошла ко мне. В этот раз я без промедления открыл калитку, с другой стороны которой уже стояла белая коза с большущими рогами. Она периодически совершала угрожающие движения в сторону другой такой же белой товарки, но лишенной этого безобразия на башке.

Как только Розка вошла, рогатая бестия предприняла попытку прорваться, но я успел захлопнуть у нее перед носом дверцу.