Это совсем не маме нужно было просить прощения, а мне. За нежелание видеть все очевидное, за упрямство и неприятие, за трепетное взращивание обид, за неумение говорить и объяснять, предпочитая уходить. И я так и сделала. Плакала на ее коленях, впервые в жизни признавая все свои ошибки, плакала вместе с ней, ощущая при этом, как уходит боль, копившаяся годами. Как я становлюсь свободной, приобретая, наконец, настоящую, правильную связь с самым родным человеком.

И последним моим открытием было то, насколько сильно я скучала по Арсению. Казалось бы, как можно скучать по человеку, который, собственно, не успел занять никакого места в твоей жизни, не стал ее неотъемлемой и привычной частью. Но вот, однако, же. Это началось не сразу, днями я была слишком занята всевозможными переживаниями и не то что забывала о нем, а просто не оставалось физических и душевных сил еще и на это. Когда его лицо вставало перед глазами, и в голове начинали всплывать картинки и вопросы, я отстранялась от них. Но совсем отключиться мне не позволял сам Арсений. Первый раз он позвонил через час после моего приезда в центр, потом еще через несколько часов. Я тогда была слишком напряжена и сосредоточена и практически отмахнулась от него. Но ближе к ночи, когда мама уже уснула, мне это сделать не удалось. Мы проговорили больше часа, в итоге скатившись почти до секса по телефону. Хотя какое там почти. Это же Арсений, у него не бывает почти или чуть-чуть. Он шептал мне в ухо без всяких ремарок, что сделал бы со мной, будь я сейчас рядом. Искушал и бесстыдно трахал своим голосом, то похотливо растягивая звуки, то порыкивая, как оголодавший зверь. И я в реальности ощущала каждым своим нервным окончанием его дыхание на вспотевшей коже. Дрожала от малейшего движения, когда напрягшиеся соски терлись об белье, когда он нашептывал мне, как будет целовать и сосать их, никуда не торопясь, смакуя. Сжимала бедра, безуспешно стараясь погасить тягучие спазмы от пустоты внутри, слушая, как он дико хочет уложить меня на спину и облизывать, то едва касаясь, то жестко, и наблюдать, как меня трясет и гнет, как цепляюсь за все, утопая в кайфе, слушать мои крики… Видела, как наяву, его темноволосую голову у себя между ног и прожигающий насквозь взгляд, вынимающий душу. А он добивал меня, бормоча сквозь наше общее резкое дыхание, как собирается загнать в меня свой член и залюбить до бесчувствия. В голове плыло, когда он протяжно выстанывал свое «Ва-а-асю-у-унь». Мое ставшее вдруг беспредельно похотливым воображение тут же рисовало его голым, лежащим на спине, покрытым сверкающим бисером пота, с рукой, стискивающей его напряженную плоть. Я прижимала ладони к пылающему лицу, шепотом ругала его, обзывала сволочью и скотиной похотливой, разъяренной кошкой шипела, чтобы он не смел мне все этого говорить сейчас, что повешу трубку, если не прекратит, но так и не нажимала отбой, позволяя и дальше истязать себя этим безумием. В ответ на мой невзаправдашний гнев он хрипло смеялся и мягко-торжествующе говорил, что будет делать это снова и снова, чтобы я даже не вздумала забыть о нем и о том, что будет вытворять, когда вернусь. Но продолжалось это ровно три дня. А потом Арсений будто исчез. Ни СМС, ни звонков, а когда я сама решилась набрать его, мне никто не ответил, и включился автоответчик. В первый момент я, как трусливый спалившийся ребенок, хотела сбросить звонок, но потом подумала какого, собственно, черта?

«Привет! Позвони мне. Я волнуюсь.»

Отправила и тут же пожалела, но потом решила просто не думать. Арсений не перезвонил. И не отписался. А спустя три дня навестить нас приехал Максим Григорьевич. Один. Когда, набравшись смелости и переступив через себя, я все же спросила, почему Арсений не приехал, мужчина отвел глаза и сказал, что он слишком занят. Дядя Максим старался быть убедительным, но скрыть свое чересчур явное смущение не смог. Горечь, медленно копившаяся эти дни, поднялась к горлу и пропитала, кажется, каждый уголок души, отзываясь почему-то и чисто физической болью, и слабостью в каждой мышце и органе. А чего ты хотела, Василиса? В самом деле, это ведь Арсений…

ГЛАВА 34

Арсений

Кто бы знал, как трудно сделать такую простую вещь — разжать руки и отпустить. Дать уйти, позволить появиться расстоянию, создать дистанцию… Как не назови и с какой стороны не глянь, мне все равно что душу вынимают. Без разницы, что разумом понимаешь, что это временно, все внутри рвется следом. Догнать, схватить, не отпускать… Сказать так много, о чем до сих пор не решился. И не потому что трус, а потому что, может, еще рано, да и язык становится корявой деревяшкой, как только думаю, как подобрать те самые слова. Правильные. Окончательные. Такие, что сотрут все плохое в прошлом, смоют, как штормовые морские волны, все наносное и никчемное и оставят только нас двоих, спаянных накрепко. Вот поэтому я пока выворачиваюсь наизнанку лишь в прикосновениях, это мой единственный способ показать Василисе мою обнаженную душу, ту, что больна ею без всякой надежды на выздоровление и живет лишь мечтами, в которых мы уже не враги и не случайные любовники, а много, много большее. Совру, если скажу, что четко представляю, каково это — быть с ней всегда, но это ведь уже ничего не значащие частности. Прикрываю глаза и неистово клянусь самому себе, что скажу Василисе все как есть, как только вернется, выложу прямо, и пусть делает с этим, что хочет. Ну, не держится все, что к ней чувствую, внутри, раздирает меня, бесит, когда в ее словах или жестах проскальзывает этот едва заметный, но постоянный намек на то, что она точно знает — происходящее сейчас мимолетно. Это каждый раз как хлесткая пощечина, только ощущается она не на лице, а прямиком на сердце. И я проглатываю их одну за другой, понимая, что заслужил. За то, как вел себя раньше с моей Васькой, за то, скольких женщин заставил в свое время пройти через это. Вот уж верно, пока не испытаешь на своей шкуре, не поймешь, как больно и даже унизительно понимать, что ты для кого-то лишь временное пристанище. Да, вполне возможно, многие из моих партнерш тоже не видели во мне постоянный причал, но лгать себе нет смысла — так было далеко не всегда. Теперь я знал все это с той, другой стороны, на которой надежда на большее никак не хочет умирать, несмотря на любые слова, договоренности и даже точную уверенность, что с тобой этот человек не останется ни за что. Да уж, вот такая она причудливая эта самая надежда. Самая великая и неубиваемая и в тоже время самая жестокая штука в жизни. И от осознания, сколько чужой боли и обид я с легкостью оставил за спиной, у меня кишки узлом сворачиваются. И это то, что уже никогда не исправить, назад не отмотать. Но я больше не собираюсь отмахиваться от чувства вины. Возможно, когда-нибудь я пойму, как отмолить все свои грехи, иначе так и буду вечно бояться, что они мне аукнутся потерей моей единственно необходимой женщины. Но об этом я подумаю потом, а сейчас… Последний раз вдохнуть запах волос, уткнувшись в них лицом, наплевав на взгляды окружающих, захапать всю руками, никого не стесняясь, клеймя сознание тем, как именно она ощущается, и умоляя Ваську запомнить собственную близость. Пропитаться насквозь ее утренним теплом, проорать каждой клеткой: «Нуждайся во мне, всем святым заклинаю, нуждайся, как я в тебе!!». А потом неизвестно где найти силы с улыбкой разжать руки и пожелать счастливого пути. Как же это, сука, невыносимо! Неужели, если любишь, приходится жить с этим постоянно?

Как только машина, в которую я усадил Василису, в сопровождении еще одного джипа покинула офисную парковку, я стал сдувшимся воздушным шаром. Сразу ощутил и боль в руке, и то, насколько измотала меня наша бессонная ночь, когда я не мог сомкнуть глаз, потому что голод по моей Ваське никак не утихал. Он только разгорался жарче, выжигая меня без остатка, и черта с два я хотел это прекратить. Я просто не мог остановиться. Вел себя, как одержимый, но управлять этим как-то было выше моих сил. Даже когда видел, что изматываю ее, все не выходило найти тот предел, за которым будет достаточно хотя бы на ближайшее время. Ни тело, ни разум не хотели просто отключиться, остановиться, прерваться хоть на минуту. Оторвать свои жадные руки от Васькиной кожи было все равно, что отдать приказ легким больше не вдыхать, а сердцу не биться. А я как-то не йог и не волшебник, чтобы с легкостью проделывать такие фокусы. Зато сейчас, когда причина моего экстремального безумия пропала из виду, чудодейственный источник энергии внутри иссяк. Накатило безразличие и сонливость. Я знал, что это на долго, и сейчас самым лучшим будет просто выспаться, да только в планы это не входило.

— Шеф, выглядишь не очень. Может, в больничку надо? — спросил Витька Солодов, с сочувствием глядя на меня.

— Ничего ты не понимаешь! — попытался отмахнуться я. — Я выгляжу счастливо!

— А, ну да… счастливо-задроченно, — буркнул он, и остальные фыркнули.

— Ладно, прав ты. Давайте в больницу, по дороге мне расскажите, что там в доме было, а потом съездим, глянем туда, — согласился я. — Только душ приму.

— Тебя еще мужики из УВД просили заехать и дать пояснения по поводу случая на дороге. Им же нужно все правильно оформить с нападением на дом. А то наших заявлений вроде как недостаточно, мы же не владельцы порченого имущества.

— Да, я в курсе.

Смывать с себя запах Василисы казалось каким-то кощунством, но деваться некуда. Повязку я содрал еще ночью, и рана выглядела вполне себе ничего, учитывая, сколько я напрягал руку за последние сутки. Я так и не узнал у Василисы, кололи ли мне антибиотики, пока я валялся в доме Лесиных родителей, но, судя по тому, что воспаления не наблюдалось, вполне может быть.

Пока я принимал душ и переодевался, Марк так и не объявился. Может, опять напился и не проспался еще, а может, просто передумал, и вчерашняя храбрость и благородство улетучились вместе с коньяком из крови. Сказал мужикам, если все же нарисуется, то пусть дожидается уже когда приеду.

По дороге в больницу мне кратко, но информативно рассказали, что случилось в наше отсутствие. Кстати, заодно и выслушал, как, с их точки зрения, выглядела организованная дамами моя эвакуация из дома и насколько убедительна была Василиса, предъявляя права на мое бессознательное тело.

— Что, так и сказала, что отцу на вас настучит, если не послушаетесь? — давя улыбку, переспросил я. И это Васька, которая в жизни не жаловалась?

— Ага. А еще объявила себя единственной дееспособной правительницей на данный момент. Но если честно, я в тот момент был прямо уверен, что, откажи ей, и она бросится, как дикая кошка, глаза нам за тебя выцарапывать! Сразу момент в «Аватаре» вспомнил, когда эта девчонка синяя за своего мужика дралась с этим уродом в роботе. Аж мурашки по коже, чесс слово, шеф. Твоя так на нас глазами сверкала, что впору обделаться, — пробухтел Молотов. — Вот ни разу не смешно было. Как нам ее унимать тогда пришлось бы? Поймать и к стулу скотчем примотать? Наставила бы себе синяков, а ты бы потом нам скальпы поснимал.

— Да, ладно, не все так запущено, — усмехнулся я в окно.

— Шеф, да запущенней некуда, — почти без улыбки глянул на меня Леха в зеркало заднего вида.

После нашего фееричного отъезда мои ребята через время вызвали полицию и зафиксировали факт взлома и все как положено, а потом демонстративно расселись по машинам и разъехались, оставив в доме включенными свет и телек. А как только окончательно стемнело, вернулись со стороны пляжа и устроили засаду во дворе. Когда пятеро в масках прокрались в дом, их впустили, а потом повязали и сдали властям вместе с их богатым арсеналом. И сейчас ребятки парятся в нашем СИЗО в ожидании своей дальнейшей судьбы. И я очень хочу упросить знакомых оперов дать мне возможность пообщаться с ними с глазу на глаз и, может, договориться быть поумнее и посговорчивей. Но там уж как пойдет. Если повезет, все обернется так, что и не понадобится мне Марк с его убойной инфой. Что-то мне не очень хочется после понять, что помог ему всю жизнь испохабить одним импульсивным и необдуманным решением, принимать которые мы были когда-то оба мастера.

Я очень надеялся не столкнуться с Люсей в этот раз и обойтись визитом в процедурную, но, как говорится, не тут-то было.

Не прошло и минуты, как я уселся на кушетку, и Люся влетела в двери, улыбаясь мне открыто и лучезарно, будто и не спускала с меня шкуру живьем взглядом в прошлый раз. Выглядела она превосходно, как всегда, и пошла по кабинету, дразняще покачивая бедрами.

— Леночка, пойди погуляй. Я сама тут, — бросила она почему-то резко покрасневшей сестре, и та быстро выскользнула за дверь.

— Арс, выглядишь неважно, — промурлыкала Люся и склонилась над моей рукой. — Почему пропустил перевязки и уколы?

— Были обстоятельства, — неопределенно пожал я плечами.

Люся погремела чем-то, пока я пялился в потолок, отмечая, однако, краем глаза, что она то и дело косится на меня. Быстро уколов меня и наложив повязку, она опять отошла и, отвернувшись, завозилась с чем-то.