Родные мисс Найтингейл отнюдь не в восторге от ее образа жизни. Они делают все, что в их силах, чтобы каким-то образом помешать ей.

Генриетта улыбнулась и продолжала:

– Но, как известно, ничто не может остановить женщину вроде нее, если она на что-то решилась.

– Я тоже решилась, – сказала я. – Я сделала свой выбор, Генриетта. Сейчас мои мысли в беспорядке. Меня часто посещают сны… В них постоянно присутствует один и тот же образ. Это мужчина… порочный мужчина. Его зовут Дамиен. Он ведет загадочный образ жизни. Судьба уже забрасывала его в самые отдаленные уголки, где он жил среди туземцев той же жизнью, что и они.

– А потом он написал книгу, да?

– Да.

– Тот, кого вы имеете в виду, – великий врач, своего рода первооткрыватель.

– Мне кажется, он просто выдает себя за такового. Я хочу найти его. Мне хотелось бы многое о нем узнать. Я считаю, что он виновен в моральном падении моего мужа и в смерти моего сына.

– Но каким образом?

– Его интересуют всякого рода наркотики – опиум, лауданум и другие подобные лекарства, в изобилии встречающиеся на Востоке. Он ставит с ними всевозможные эксперименты. Какие-нибудь из этих веществ он, возможно, испытывает и на себе, но в основном заставляет принимать их других людей, а сам наблюдает, какое действие они оказывают. Он, не задумываясь, рушит человеческие жизни якобы во имя великих открытий, которые создали бы ему еще большую славу. Слышали ли вы когда-нибудь о мадам Бринвилье, отравительнице?

– Весьма смутно. Кажется, она испытывала свои яды на больных?

– Да, именно так. Так вот, для меня она и этот человек – люди одного сорта.

– Но она – глубоко порочная женщина. Мне кажется, она давала людям яд для того, чтобы овладеть их деньгами.

– Так и он – человек безнравственный. Он дает людям яд якобы во имя науки, а на самом деле для того, чтобы поведать всему миру о своих величайших открытиях. Он даже хуже, чем мадам Бринвилье, потому что еще и лицемер.

– Представляю себе, как эта женщина-монстр ходит по больницам в качестве этакой благодетельницы, утешительницы больных бедняков, а на деле испытывает на них свое смертоносное зелье.

– Они оба друг друга стоят. Генриетта, я буду искать этого человека повсюду и, когда встречусь с ним лицом к лицу, то разоблачу перед всем миром. Мне хочется поймать его за руку, так сказать, на месте преступления.

Генриетта посмотрела на меня с ужасом.

– Это совсем непохоже на вас, – наконец произнесла она. – Вы ведь всегда такая спокойная, рассудительная…

– А сейчас вам кажется, что я уже не спокойная и рассудительная?

– О нет! Сейчас вы в бешенстве. Вы ненавидите этого человека, а между тем вы ведь никогда его не видели.

– Нет, однажды я его видела… Это было в Венеции. Он привел Обри в наш палаццо… одурманенного наркотиками.

– Вы считаете, в этом был виноват доктор Дамиен?

– Да я в этом просто уверена!

– Как интересно! Но как вы предполагаете найти этого человека?

– Пока не знаю.

– Именно это-то самое интересное!

– Мне в голову постоянно приходят всевозможные фантастические планы, но они, как правило, абсолютно нереальны, и, подумав, приходится их отбрасывать. Но, несмотря на это, моя решимость растет. Я не успокоюсь, пока не найду этого злодея! Я хотела бы задать ему кое-какие вопросы. Только познакомившись с ним поближе, я смогу понять, в чем заключаются его бесчеловечные методы.

– А мне казалось, что вы уже разгадали его методы.

– Нет. Одно знаю твердо – он человек глубоко безнравственный, сотворивший так много зла!.. Я обязательно найду его, поверьте мне, Генриетта.

– Ну что ж… А как вы собираетесь его искать?

– Похоже, судьба распорядилась так, что наши жизненные пути могут пересечься.

Я еще раз взглянула на свои руки.

– Он ведь доктор. Мое предназначение ухаживать за больными, постараться каким-то образом изменить положение дел в наших ужасных больницах. Да, я чувствую – это предопределено. Если я стану сиделкой, у меня появится шанс когда-нибудь встретить его. К этой работе меня влечет неведомая сила, я чувствую, что наверняка буду хорошей сиделкой. Значит, начать надо именно с этого.

– Но как?

– К сожалению, пока не знаю.

– Но вы не можете начать работать в обычной больнице! Да они вас и не примут. Вы не впишетесь в скопище этих ужасных, подлых людей.

– Но я, как и вы, кое-что слышала о мисс Найтингейл. Она как раз и старается изменить нашу систему ухода за больными. Я уверена, что ей понадобятся люди вроде меня – которые хотели бы ухаживать за больными и при этом чувствовали бы, что самой судьбой предназначены для этой роли. Сейчас же эти так называемые «сиделки», которых я видела в больнице, нимало не заботятся о нуждах стариков, бедняков и больных. Все это надо менять? Сейчас в сиделки в основном идут отбросы общества, но когда мисс Найтингейл удастся хоть что-нибудь изменить, ей понадобятся преданные делу сиделки и сестры милосердия. Она ведь не сможет справиться со всем одна! В общем, Генриетта, я решила выяснить, как обучиться ремеслу сиделки.

Она кивнула.

– Похоже, что это и мне нравится.

– Вам?!

– А почему бы и нет? Мне нравится быть чем-то занятой. Я не хотела бы провести всю жизнь в праздности. Словом, я решила – я тоже буду сиделкой, как и вы.

– Вы помните тот званый вечер у сэра Генри и леди Карберри?

– Как же могу его забыть? Именно тогда я поняла, что только вы сможете мне помочь!

– За столом разговор шел о том, что мисс Найтингейл уехала в какое-то место в Германии – кажется, Кайзерсверт.

– Да, я помню.

– Я хотела бы выяснить об этом поподробней. Вы ведь, кажется, знакомы с этой семьей?

– Да.

– И, насколько я понимаю, вы иногда встречаетесь со своими старыми друзьями?

Она опять кивнула.

– Может быть, вы могли бы навести кое-какие справки?

– То есть о Кайзерсверте и о том, могут ли две начинающие сиделки приехать туда?

– Вот именно.

У Генриетты тут же загорелись глаза. Она выглядела заинтригованной, и я подумала: что же ее привлекает больше – перспектива отыскать след «дьявольского доктора» или овладеть нелегкой профессией сиделки.

Итак, у нас появилось новое занятие. Волнения, связанные с предстоящей помолвкой Лили, понемногу улеглись. Теперь она становилась рассудительной молодой женщиной, собирающей себе приданое. Занятие, безусловно, почтенное, но для Генриетты жизнь без чего-то волнующего была просто немыслимой.

«Проект века», как она это называла, отныне занял все ее мысли. Она начала выполнять возложенную на нее задачу со страстью, достойной начинающего секретного агента.

Через несколько дней я, к своему величайшему удивлению, получила письмо из Минстера Сент-Клера. Дрожащими пальцами я вскрыла конверт и увидела, что письмо написано Амелией.

Оно гласило:


«Моя дорогая Анна,

Ты будешь удивлена, что я пишу отсюда. Дело в том, что Джек и я теперь живем здесь. Нам посоветовали приехать, так как Обри очень серьезно болен. Его состояние ухудшалось с каждым днем с тех пор.

Доктор считает, что Обри не протянет долго. Ему дают регулярные дозы лауданума – а он, как известно, содержит опиум, пристрастие к нему довели Обри до его нынешнего состояния. Доктора считают, что совсем лишить его этого лекарства нельзя. Без наркотика он впадет в опасное буйство.

Мне очень жаль, что приходится сообщать тебе о таких печальных вещах – ведь, несмотря на то что между вами произошло, я уверена, ты сохранила к нему остатки прежнего чувства. Временами его сознание проясняется, и он непрерывно говорит о тебе. Если бы ты могла приехать и побыть с ним хоть какое-то время, это утешило бы его. Так считают врачи.

Моя дорогая Анна, я знаю, письмо получилось очень печальным, и если ты не сможешь приехать, я пойму тебя. Пишу тебе по просьбе доктора. Он считает, что Обри – обречен… Может быть, твой приезд в какой-то степени скрасил бы его последние дни. Мне кажется, твоего мужа тяготит чувство вины перед тобой, и перед кончиной он бы хотел с тобой помириться.

Люблю тебя, как прежде, и надеюсь на встречу с тобой.

Амелия».


Я была потрясена прочитанным письмом. Мне и в голову не приходило, что я еще когда-нибудь увижу Обри и Минстер.

Первой моей мыслью была следующая: нет, я ни за что не поеду туда! Опять ворошить старые воспоминания… Нет, это невозможно!

Целый день я обдумывала, как мне поступить.

Генриетта заметила мое состояние и пожелала узнать, в чем дело. Я показала ей письмо.

– У меня нет сил поехать туда! – вырвалось у меня. – Это оживит все то, что я так старательно пытаюсь забыть. Там меня повсюду опять будут преследовать воспоминания о моем дорогом сыночке. Благодаря тому, что со мной за последнее время произошло, горе перестало быть таким острым. Если же я приеду в Минстер, старые раны откроются вновь!

– Анна Плейделл, – торжественно произнесла Генриетта, – если вы не поедете, этот грех останется на вашей совести. Вы разочаровались в своем муже и решили уехать от него. Я прекрасно понимаю, от чего вы бежали и к чему стремились. Да, вы правы – старые раны откроются вновь. Вы будете страдать, но поверьте – если вы не поедете сейчас, то всю оставшуюся жизнь будете страдать неизмеримо больше.

Я долго размышляла над тем, что сказала мне подруга. Несмотря на все свое внешнее легкомыслие, она порой рассуждала весьма здраво, и после некоторых раздумий я все-таки решила поехать.

На станции меня встретил Джек Сент-Клер.

По дороге в Минстер он сказал мне: – Вы найдете Обри сильно изменившимся.

– Я к этому готова. Все это случилось довольно неожиданно, не так ли? – Вы ведь уже почти год не видели его, если я не ошибаюсь?

– Да, это так, – ответила я.

– Доктор говорит, что агония длится недолго.

– Вы хотите сказать, что он умирает?

– Я не думаю, что он долго сможет прожить в том состоянии, в котором сейчас находится. Он сильно похудел, очень нервозен, легко раздражается и почти ничего не ест. Мне кажется, когда он пытается хоть что-нибудь проглотить, у него начинаются сильные боли. Без наркотика, как считают доктора, ему уже не прожить ни дня.

– Вы имеете в виду, что он не отвечает за себя?

– Да, если полностью лишить его наркотика, он не остановится ни перед чем, чтобы достать его.

– Его непременно нужно держать дома?

– Дело в том, что он больше нигде и не смог бы находиться. Каждый день он получает небольшую дозу лауданума, к которому чувствует болезненную тягу. Поистине он представляет собой сейчас жалкое зрелище, особенно если вспомнить, каким он был, и представить себе, каким мог бы быть. Доктор считает, что вы должны отдавать себе полный отчет в его состоянии. По его мнению, уже ничто не способно повернуть течение болезни вспять, но ваше присутствие может хоть как-то утешить больного.

Дальше мы ехали в молчании, и я со страхом думала о том, что ждет меня впереди.

Амелия тепло приветствовала меня.

– Почему-то я была уверена, что ты непременно приедешь, – сказала она.

Меня провели в комнату Обри. Он спал, дыхание было тяжелым. В этом сильно постаревшем человеке я с трудом узнала моего мужа.

– Ты можешь пойти в свою комнату, – предложила мне Амелия, – а когда он проснется, мы скажем ему, что ты приехала. Я распорядилась, чтобы тебе приготовили другую комнату, а не ту, где ты жила раньше.

Как хорошо она понимала меня!

Я прошла по знакомой галерее, где со стен на меня взирали портреты предков Обри, в том числе порочный Гарри, казалось, проводивший меня презрительной усмешкой. Отведенная мне комната находилась в переднем крыле дома и выходила на подъездную аллею. Выглянув в окно, я мысленно представила себе Джулиана, играющего в траве рядом с домом. Нет, я обязана отогнать эти воспоминания, которые, похоже, уже готовы нахлынуть на меня здесь с новой силой.

Через некоторое время меня позвали к Обри. Глядя на изможденное лицо моего мужа, я не могла не испытывать жалость к нему.

– Сусанна, – увидев меня, пробормотал он, – ты все-таки приехала.

Я села у его постели. Он протянул мне руку, которую я схватила и прижала к груди.

– Вот так, – сказал Обри, – очень хорошо. Мне всегда нравились твои руки, Сусанна. Они успокаивают меня. Видит Бог, как я нуждаюсь сейчас в успокоении! Я очень рад, что ты приехала. Спасибо тебе! Я хотел бы извиниться перед тобой.

– Все, что было, прошло. Не надо никого винить.

– Все могло бы сложиться по-другому.

– Так можно сказать не только о нас с тобой.

– Это казалось так легко, – сказал он. – Ты помнишь?..

– Я помню все, что с нами произошло.

– Мне казалось, что наступит какой-то перелом. Я собирался оставить свои дурные привычки.

– Теперь я это понимаю.