— С другой стороны, — сказала она, опасно прищуривая глаза, — мне всегда нравился дымчатый цвет. Давай сделаем так.

— Ты правда уверена? — теперь сомневалась Оливия. — Тернер…

— Оставь Тернера, — Миранда прервала ее с такой запальчивостью, что Оливия недоуменно приподняла брови. — Если он хотел высказать мнение по поводу обстановки, то ему не следовало уезжать в Лондон.

— Не будь такой раздражительной, — примирительно сказала Оливия, — я уверена, он очень по тебе скучает.

— Ерунда. Он наверняка не думает обо мне вообще.


* * * * *

Она часто являлась ему.

После четырех бесконечных дней в закрытом пространстве кареты Тернер думал, что сможет выкинуть из головы мысли о Миранде, как только достигнет Лондона со всеми его развлечениями.

Однако он ошибался.

Их последний разговор всплывал в его памяти много раз, снова и снова, но каждый раз, когда Тернер пытался изменить его ход, притвориться, что он сказал что-нибудь другое, придумал что-нибудь еще, чтобы сказать, все исчезало. Память расплывалась, и оставались лишь ее глаза, большие, карие, и полные боли.

Он чувствовал совершенно незнакомую ему эмоцию, вину. Она горела, колола, сжимала горло. Гнев был намного, намного легче. Гнев был чист. И он был целенаправлен. И всегда не на него.

На Летицию. На многих ее мужчин. Но никогда на него.

Но сейчас — сейчас это было нечто другое. И не было никакой возможности жить так дальше. Они могли бы быть счастливы снова, ведь так? Он был счастлив прежде. Она тоже. Она, конечно же, могла жаловаться на его недостатки, но он всегда знал, что она была счастлива.

И она будет счастлива снова, поклялся он. Однажды Миранда призналась, что он заботится о ней всеми известными ему способами. Они могли бы вернуться к тому удобному положению вещей, которое вошло в их жизнь со времени женитьбы. У нее был бы ребенок. Они были бы семьей. Он любил бы ее своими руками, своими губами, всем что угодно, но не словами.

Он победил ее однажды. И он сможет сделать это снова.


* * * * *

Две недели спустя Миранда сидела в своем новом розовом салоне, пытаясь читать книгу, но тратила гораздо больше времени, просто наблюдая в окно. Тернер предупредил, что он прибудет в течение нескольких следующих дней, и она не могла помешать своему сердцу биться быстрее каждый раз, как только слышала шум похожий на прибывающий экипаж.

Солнце опустилось за линию горизонта прежде, чем она успела заметить, что не перевернула ни одной страницы. Заинтригованный слуга принес ужин, который он забыла попросить подать, и Миранда, едва доев свою порцию супа, уснула на софе.

Через несколько часов экипаж, который она так старательно высматривала, остановился у парадного входа, и Тернер, утомленный путешествием, но все же жаждущий увидеть свою жену, спрыгнул вниз. Он достал одну из своих сумок и забрал с собой аккуратно обернутый пакет, оставив остальную часть багажа лакеям. Он осмотрел дом и заметил, что в их спальне не горел свет. Он надеялся, что Миранда еще не спала, потому что он не смог бы разбудить ее, но он так хотел поговорить с ней этим вечером, что постарался бы загладить вину.

Он потоптался в передней, пытаясь очистить грязь с ботинок, Дворецкий, который высматривал его почти так же долго, как и Миранда, открыл двери прежде, чем он успел постучать.

— Добрый вечер, Брирли! — приветливо сказал Тернер.

— Позвольте быть первым, кто поприветствует вас дома, милорд?

— Спасибо. Моя жена еще бодрствует?

— Я полагаю, что она находится в розовом салоне, милорд. Читает, судя по всему.

Тернер сбросил с плеч свое пальто.

— Ей, безусловно, нравится это занятие.

— Нам повезло иметь такую начитанную хозяйку, — добавил Брирли.

Тернер моргнул.

— У нас нет розового салона.

— Теперь есть, милорд. В старой западной комнате.

— О, так она ее обустроила. Что ж, хорошо для нее. Я хочу, чтобы она считала это место своим домом.

— Так же, как и все мы, милорд.

Тернер улыбнулся. Миранда пробудила горячую привязанность среди домашней прислуги. Служанки, несомненно, боготворили ее.

— Пойду удивлю ее, — он прошагал через холл, заворачивая направо, пока не достиг когда-то привычной западной комнаты. Дверь была немного приоткрыта, и Тернер смог увидеть свет свечи. Глупая женщина. Она должна была знать, что для чтения нужно больше одной горящей свечи.

Он надавил на дверь, приоткрывая ее еще на несколько дюймов и просунул голову, заглядывая внутрь. Миранда откинулась назад на диване, и ее рот был немного приоткрыт во сне. Книга лежала у нее на животе, а полусъеденный ужин стоял рядом на столе. Она выглядела настолько прекрасной и невинной, что у него защемило сердце. Он скучал по ней во время поездки — он думал о ней, об их злосчастном расставании, почти каждую минуту. Но только в этот миг, когда он увидел ее закрытые глаза, мерное движение ее груди во время дыхания, он понял, насколько сильно соскучился по ней.

Он сказал, что не будет будить ее, но это было тогда, когда он думал, что застанет ее в их спальне. Ее просто необходимо было разбудить, чтобы отвести спать наверх, в кровать, поэтому он собирался сделать именно это.

Он подошел к дивану, отодвинул в сторону ужин и взгромоздился на стол, оставив пакет у себя на коленях

— Проснись, люби… — он осекся, запоздало вспомнив, что она требовала никогда не говорить слова привязанности больше. Он коснулся ее плеча. — Проснись, Миранда.

Она моргнула.

— Тернер? — ее голос был хриплым ото сна.

— Привет, киска. — Разрази ее гром, если она не хотела, чтобы он назвал ее так. И будь он проклят, если ему не хотелось назвать ее белее нежно.

— А я уже почти, — зевнула она, — уже почти разочаровалась в тебе.

— Я же сказал, что прибуду сегодня.

— Но дороги…

— Они были не настолько плохи, — улыбнулся он ей. Ее сонный ум еще не вспомнил, что она была обижена на него, и он не видел причины напоминать ей об этом. Он коснулся ее щеки. — Я скучал по тебе.

Миранда снова зевнула.

— Правда?

— Очень, — он сделал паузу. — А ты скучала по мне?

— Я…да, — лгать не имело никакого смысла. Он уже и так знал, что она любит его. — Ты хорошо провел время в Лондоне? — вежливо спросила она его.

— Я бы хотел, чтобы ты была со мной, - ответил он. Его речь была такой уравновешенной, как будто он тщательно все взвешивал, чтобы ничем не оскорбить ее.

А затем спросил все так же вежливо.

— А как ты проводила время, пока меня не было?

— Оливия приезжала на несколько дней.

— Да?

Миранда кивнула, а затем произнесла:

— Однако, несмотря на все это, у меня была уйма времени для размышлений.

Повисла долгая тишина.

— Я вижу.

Она наблюдала, как он положил свой пакет, а затем встал и подошел к горящей свече.

— Здесь весьма темно, — сказал он, но было что-то неестественное в его тоне, и она жалела, что не могла видеть его лицо, потому что он понял свечу, чтобы осветить все кругом.

— Я заснула, когда еще смеркалось, — сказала она ему, потому что… хорошо, потому что было что-то вроде некого негласного соглашения между ними поддерживать вежливую, радушную, светскую беседу, лишь бы не касаться реальности.

— Правда? — ответил он. — Сейчас темнеет весьма рано. Ты, должно быть, очень устала.

— Довольно утомительно носить еще одного человечка внутри себя.

Он улыбнулся. Наконец-то.

— Осталось не долго.

— Да. Но я хочу, чтобы этот последний месяц прошел как можно более приятно.

Слова повисли в воздухе. Она произнесла их совершенно невинно, и он не сбирался извращать их.

— Что ты хочешь этим сказать? — осторожно спросил он, подбирая наиболее мягкие и точные слова, поэтому она не могла не заметить его серьезности.

— Я имею ввиду… — она нервно сглотнула, желая сложить руки перед собой или упереть их в бедра, лишь бы не сидеть в такой вот совершенно уязвимо позе, раскинувшись на диване. — Я имела ввиду, что не смогу жить дальше так, как раньше.

— Я думал, мы были счастливы, — сказал он осторожно.

— Да, были. И я была… Вернее, не была…

— Так была или не была, киска? Или то, или другое.

— И то, и другое, — сказала она, ненавидя низкий утвердительный тон его голоса. — Разве ты не понимаешь? — она посмотрела прямо на него. — Нет, я вижу, что не понимаешь.

— Я не знаю, чего ты хочешь от меня, — сказал он категорически. Но они оба знали, что он лгал.

— Я хочу знать, что я значу для тебя, Тернер.

— Что ты значишь для меня? — спросил он недоверчиво. — Что ты значишь для меня? Кровавый ад, женщина. Ты — моя жена. Что еще ты должна знать?

— Я должна знать, что ты любишь меня! — взорвалась она, неуклюже пытаясь встать на ноги. Он не ответил, а лишь стоял с подергивающимся на щеке мускулом, и она добавила: — Или должна знать, что не любишь.

—Что это, черт возьми, значит?

— Это значит, что я хочу знать, что ты чувствуешь. Я должна знать, что ты чувствуешь ко мне. Если ты не… если ты не… — она сжала глаза и стиснула кулаки, пытаясь собраться сказать то, что собиралась. — Не имеет значения, если тебя это не волнует. Просто я должна знать.

— О чем, черт возьми, ты говоришь? — он сердито запустил пятерню себе в волосы. — Каждую минуту я повторяю, что обожаю тебя.

— Ты не говоришь, что обожаешь меня. Ты говоришь, что обожаешь быть женатым на мне.

— Какая разница? — справедливо завопил он.

— Возможно, ты всего лишь обожаешь быть женатым.

— После Летиции? — выплюнул он.

— Я сожалею, — произнесла она, и так и было. В этом отношении. Но не в другом. — Есть разница, — тихо сказала она. — Большая. Я хочу знать, заботишься ли ты обо мне не только из-за того, что я заставляю тебя чувствовать эту необходимость.

Он оперся руками о подоконник, тягостно прислонился к стеклу, вглядываясь в темноту за окном. Она могла видеть только его спину, но она ясно услышала, как он сказал:

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Ты не хочешь знать, — вскипела она. — Ты боишься думать об этом. Ты…

Тернер вихрем обернулся и заставил ее замолчать таким тяжелым взглядом, какого ей еще никогда не доводилось видеть. Даже той ночью, когда он впервые поцеловал ее, даже когда он сидел один, напиваясь после похорон Летиции, даже тогда он не смотрел так, как сейчас.

Он двинулся на нее, и во всех его движениях сквозил бурлящий гнев.

— Я не муж-деспот, но даже моя мягкость не простирается столь далеко, чтобы меня называли трусом. Осторожней подбирай слова, жена.

— И ты тоже мог бы выражать свое мнение с большей осторожностью, — возразила она, ощущая, как от его фальшивых интонаций холодом обдало спину. — Я не совсем глупа, — она дрожала всем телом, поскольку каждое слово давалось ей с трудом. — Ластиться к тебе означало бы, что я совсем потеряла разум.

— О Боже, Миранда! Когда я относился к тебе таким образом? Когда? Ответь мне, потому что меня просто раздирает любопытство.

Миранда запнулась, не в состоянии принять его вызов. Наконец она сказала:

— Мне не нравится выслушивать твой высокомерный тон, Тернер.

— Тогда не провоцируй меня, — его поведение больше походило на насмешку.

— Не провоцировать тебя? — воскликнула она недоверчиво. — Да это ты провоцируешь меня.

— Я не делал этого, черт возьми, Миранда! В одно мгновение мне казалось, что мы были блаженно счастливы, а в другое — ты набросилась на меня как фурия, обвиняя Бог знает в каком преступлении, и…

Он остановился, когда почувствовал, как ее пальцы впились ему в плечо.

— Ты думал, что мы были блаженно счастливы?

Где-то одно мгновение он смотрел на нее так, будто был безмерно удивлен.

— Конечно, — сказал он. — Я говорил тебе об этом все время… — он одернул себя и, закатив глаза, отстранил ее. — О, но я забыл. Все, что я делал или все, что я говорил — ничего не имело значения. Ты не хотела знать, что я счастлив с тобой. Тебя не волновало, нравится ли мне быть с тобой. Тебе всего лишь хотелось узнать мои чувства.

И затем, потому что она не могла не сказать этого, она прошептала:

— Что ты чувствуешь ко мне?

Это было подобно тому, будто она уколола его булавкой. Он всегда был сплошным зарядом энергии, в постоянном движении, насмешливые слова всегда потоком лились из его уст, но сейчас… Сейчас он стоял здесь, совершенно безмолвно, только уставившись на нее так, будто она запустила саму Горгону в их гостиную.

— Миранда, я…я…

— Что ты, Тернер? Что ты?

— Я, о, Иисусе, Миранда, это не справедливо.