Лесли Пирс - Секреты

Хонор Харрис уставилась на лежащую на полу девочку и пришла в такой ужас, что не знала, как поступить. Ее сердце опасно билось, и давно похороненные чувства угрожали подняться в ней и выплеснуться наружу. Она на мгновение взглянула на дверь, думал, не побежать ли за помощью, но обращаться за помощью было не в ее характере, поэтому она встряхнулась, подняла девочку и положила ее на кушетку.

Это простое движение, когда она подняла девочку, вернуло к Хонор ее природный инстинкт защитить любое раненое животное. Кожа девочки была сильно опалена солнцем, она была грязной, волосы спутаны, и когда Хонор сняла с нее носки и туфли, то невольно охнула. Ноги выглядели как куски сырого кровоточащего мяса, и было ясно, что она прошла очень долгий путь, чтобы добраться сюда.

И все же после беглого осмотра Хонор поняла, что обморок был вызван скорее не болезнью, а истощением и голодом. В какой-то мере она почувствовала облегчение, потому что не могла позволить себе пригласить врача, да и не хотела этого.

Чайник уже стоял на плите, и вода была достаточно горячей, чтобы помыться, поэтому она взяла таз, фланелевую тряпку и полотенце. Стянув с девочки грязное платье и оставив ее в майке и трусах, она приступила к мытью.

Хонор было пятьдесят два года, и годы трудностей одинокой жизни на болотах научили ее иметь дело только с настоящим. Хотя она и знала, что если то, что девочка заявляла, было правдой, этот ребенок должен будет заставить ее оглянуться на ту часть ее жизни, которую она хотела забыть, но в данный момент это было неважно.

Вымыв девочку так тщательно, как могла, Хонор зашла в спальню и нашла баночку с мазью, хорошим средством для успокоения и лечения ожогов. Она щедро намазала ею руки, ноги, лицо и затылок девочки, но воздержалась трогать потрескавшуюся кожу на ногах.

— Сейчас просто поспи, — сказала она, укрывая ее со всех сторон теплым стеганым одеялом. — Когда проснешься, я приготовлю тебе поесть.

Присутствие ребенка в гостиной глубоко взволновало Хонор. В ее голове начали возникать вопросы, и ее постоянно тянуло подойти и посмотреть на девочку. Хотя ей стало легче, когда она обнаружила, что девочка мирно спит, у Хонор все еще не прошло нервное возбуждение, и ее собственный ужин, состоявший из сыра и хлеба, остался нетронутым на столе, потому что у нее не было аппетита.

Много лет в Керлью-коттедж не было ни одного гостя, и Хонор не могла поверить, что один маленький человечек заставит ее понять, какой тесной стала ее гостиная за это время.

Она оглянулась вокруг себя, посмотрев на запасной матрац, прислоненный к книжным полкам, кипы книг на полу, коробки с фарфоровой посудой, украшения, льняное белье и памятные вещи из прошлого, и ей стало еще более не по себе. Когда Фрэнк был жив, это была уютная комната, всегда содержавшаяся в порядке. Но после того как он умер, Хонор перестала заботиться о том, какой вид имеет гостиная. Она занесла сюда все, что было в старой комнате Роуз, когда кровля над ней начала протекать, но даже после того, как она починила кровлю, у нее не было никакого желания поставить вещи на свои места. Она должна была избавиться от всех них.

Но большинство вещей хранило дорогие воспоминания о тех счастливых днях, когда она только что вышла замуж, и она не смогла этого сделать. Почему они не распродали все это после того, как переехали сюда на постоянное жительство, она не знала. Бог знает что они могли сделать с деньгами. Но Фрэнк всегда настаивал, что их корабль снова придет и однажды все это понадобится.

Было странно, что переполненная комната вдруг начала раздражать ее в тот момент, когда девочка переступила через ее порог. Но с другой стороны, воспоминания о Роуз всегда плохо действовали на нее.

Хонор снова поднялась со стула, на этот раз — чтобы сварить суп на бульоне, кипевшем на плите на медленном огне. Она достала небольшой кусок курицы из холодного чулана, разрезала на крошечные куски и добавила в бульон вместе с нарезанной кубиками морковкой и маленькой луковицей. Потом, вдруг осознав, что становится темно, зажгла масляную лампу, стоявшую по ту сторону кушетки.

Чуть позже она посмотрела на Адель, и ее поразило, насколько девочка похожа на Роуз в том же возрасте. Она предположила, что, когда мыла ее, в комнате было слишком мрачно, поэтому она не могла разглядеть ее как следует.

К шестнадцати годам Роуз была сногсшибательно красивой. Хонор помнила изгибы ее тела, красивое лицо с широко распахнутыми голубыми глазами, полные губки и шелковистые светлые волосы, и удивлялась этому перевоплощению. Еще в двенадцать лет Роуз была такой же тощей и непримечательной, как ее дочь сейчас. Фрэнк обычно говорил со смехом, что она выглядела как богомол с огромными глазами.

Она не заметила, были ли у девочки голубые глаза, ей показалось, что нет, и ее волосы были невыразительного светло-каштанового цвета, но у нее был такой же вызывающий острый подбородок, как у Роуз, тот же тонкий нос и пухлые губы.

Хонор надеялась, что она не унаследовала от матери ее жестокость.

В двенадцать часов ночи Хонор дремала, сидя в кресле. Она хотела лечь в кровать, но боялась, что девочка может проснуться посреди ночи и не понять, где находится.

Она вздрогнула, разбуженная шелестом, открыла глаза и увидела, что девочка сидит на кушетке с испуганным видом.

— Наконец ты проснулась, — резко сказала Хонор. — Ты знаешь, где находишься?

Девочка оглянулась вокруг, потом посмотрела на себя и увидела, что на ней нет платья. Она дотронулась до щеки, словно хотела проверить, болит ли еще лицо.

— Да, вы миссис Харрис, — произнесла она. — Извините, если я доставила вам беспокойство.

Хонор фыркнула. По сути, она была тронута, что девочка в первую очередь подумала не о себе. Но говорить об этом было не в ее характере, как и произносить приветственные слова. Она также почувствовала облегчение, что ребенок не называет ее бабушкой. Она была не готова признать факт, что вдруг стала бабушкой.

— Я думаю, тебе нужно в туалет. Но на дворе уже темно, поэтому я поставила тебе горшок в судомойне, — сказала она порывисто и указала направление пальцем.

Она увидела, что девочка поморщилась, ставя ногу на пол, но не пожаловалась и заковыляла наружу.

Когда она вернулась, Хонор велела ей сесть за стол и молча поставила перед ней миску с супом и стакан с водой.

Увидев, как девочка опрокинула в себя весь стакан одним залпом, она подумала, сколько же времени та ничего не пила и не ела. Она подождала, пока половина супа будет съедена, и принесла еще один стакан воды.

— При солнечных ожогах хорошо пить воду, — сказала она, поставив стакан на стол. — Ну а сейчас ты не хочешь рассказать мне, как очутилась перед моей дверью?

Адель была смущена. Она ясно помнила, как постучала в дверь и как женщина открыла ей. Она также смутно припоминала, что рассказала ей, кто она такая, но все было словно во сне, и она уже не была уверена, что именно успела ей рассказать.

— Начинай сначала, — резко сказала женщина. — Твое полное имя, как ты нашла мой адрес и откуда пришла.

Это смутило Адель, потому что прозвучало так, будто эта женщина не была ее бабушкой. Она была грубоватой и своеобразной, Если бы Адель не поняла, пока сидела на горшке, что ее вымыли и чем-то намазали ожоги, она подумала бы, что женщина готова выставить ее за дверь, если она не расскажет все как надо.

Адель устало начала объяснять, кто она такая, как переехало машиной ее сестру и некоторое время спустя мать сошла с ума и пришлось положить ее в больницу. Она объяснила, что Джим Талбот отказался от нее, рассказала об увиденном письме с этим адресом и как потом ее отвезли в «Пихты».

— В Танбридж-Уэлс? — воскликнула миссис Харрис. — Где именно?

Адель сказала, что вообще-то не знает точного адреса, но это ближе к Ламберхерсту, чем ей казалось.

— Почему ты оттуда убежала?

— Из-за мистера Мэйкписа, — прошептала Адель и, снова застыдившись того, что она сделала, начала плакать.

— Не начинай снова реветь, — нетерпеливо сказала миссис Харрис. — Об этом можешь рассказать позже. Ну, чем занимается Джим Талбот, где работает?

Адель посчитала этот вопрос очень странным, самой незначительной частью во всей ее истории.

— Он работает в доке, — сказала она, решив, что будет лучше, если она правдиво расскажет ей все, что ее интересует. — Я всегда думала, что он мой настоящий папа, до той ночи, когда мама сошла с ума и напала на нас обоих. Она обвиняла меня в смерти Памелы и говорила еще множество мерзких вещей, но я слышала, как папа говорил врачу, что я не его ребенок и что он больше не хочет иметь ничего общего ни со мной, ни с мамой.

Адель встревожилась, когда женщина встала и начала ходить по комнате, перебирая вещи, будто нервничала, но ничего не говорила. Даже миссис Мэйкпис проявила достаточное сочувствие, когда Адель объясняла ей все это, а она не была родственницей. Адель ломала себе голову, не зная, что же сказать еще, чтобы заставить эту женщину осознать, что она не одна в комнате, но ничего не могла придумать.

— Роуз исчезла, когда ей было семнадцать, — вдруг выпалила миссис Харрис, поворачиваясь к Адель и стукнув кулаком по столу. — Ни слова мне не сказала, ни одного слова, бессердечная тварь. Отец только вернулся с войны больной, и она исчезла как раз в тот момент, когда мне нужна была ее помощь. Поэтому расскажи мне, почему я должна заботиться о ее ребенке, если она даже не потрудилась сказать мне, когда он родился!

Тогда Адель испугалась. У женщины были такие же глаза, как у ее матери, и возможно, она тоже была сумасшедшей.

— Извините, — прошептала она. — Обо мне она тоже не заботилась.

— Все эти годы я не знала даже, жива она или мертва, — продолжала женщина, и ее голос почти перешел в крик. — Отец очень часто спрашивал о ней, когда умирал, а иногда он даже обвинял меня в том, что это я выставила ее за дверь. Он никогда не верил, что она стала такой дерзкой девчонкой после того, как он ушел на войну. Она была его маленькой девочкой. Он называл ее своим сокровищем. Он умер, считая меня виноватой в том, что она не вернулась домой повидаться с ним. Ты знаешь, что я чувствовала?

Адель снова разразилась слезами. Она знала, как это, когда тебя во всем обвиняют. А сейчас ей казалось, что ее будут обвинять и за поведение матери.

— Ой, перестань рыдать! — крикнула на нее бабушка. — Это ты объявилась без приглашения, сказала мне, что моя дочь сумасшедшая, и хочешь, чтобы я взяла тебя к себе. Это я должна плакать.

Где-то глубоко в Адель поднялся гнев. Перед ней в одну секунду промелькнуло все, что несправедливо взваливали на нее, — вина за смерть Памелы, жестокость матери, высылка в приют и предательство человека, которому она доверяла. А сейчас эта взрослая женщина тоже несправедлива к ней. Ну хорошо, она больше ничего подобного не позволит. Она все скажет.

— Тогда вызывайте полицию, и пусть меня уводят! — крикнула она в ответ. — Я вам ничего не сделала, только надеялась, что вам не безразлична ваша внучка. Я теперь вижу, откуда у мамы эта злобность. От вас!

Она ожидала, что ее ударят, и быстро прикрыла голову руками, обороняясь, когда женщина подошла к ней. Но к ее удивлению, вместо удара она ощутила руку женщины на своем плече.

— Давай-ка ты лучше ложись обратно на кушетку и поспи, — сказала она грубовато. — Ты слишком долго была на солнце, и мы обе переутомлены.

— Господи, ну что же мне с этим делать? — проворчала Хонор себе под нос, ложась в постель.

От идущего через окно ветерка мерцал огонек свечи, тени от изголовья кровати двигались, производя жуткое впечатление, и она содрогнулась.

Для нее было огромным шоком открыть дверь и обнаружить эту бездомную девочку. За последний десяток лет она сделала все, чтобы вычеркнуть Роуз из своей памяти. Она была вынуждена это сделать, потому что обида и гнев на дочь чуть не уничтожили ее. И все же в те редкие моменты, когда Роуз невольно вспоминалась ей, она всегда представляла, что та живет в роскоши балованной женой богатого человека. Ей никогда не приходило в голову, что у Роуз могут быть дети.

Если бы новости о настоящем тяжелом положении Роуз пришли из какого-либо другого источника, Хонор, несомненно, почувствовала бы какое-то злорадное удовлетворение. Но когда она услышала эту историю из уст ребенка, у нее пошел мороз по коже.

Хонор взяла в руки фотографию Фрэнка в рамке, стоявшую на ночном столике. Она была сделана как раз перед тем, как его послали во Францию весной 1915 года. Он выглядел таким счастливым, лихим и красивым в своей военной форме, а спустя всего лишь два года его привезли обратно в Англию инвалидом — физически и морально.