Адель никогда раньше не садилась в машину, но это было лишь еще одним мучительным напоминанием о Памеле. Ее любимой игрой было составлять два стула друг за другом и представлять, что это машина, в которой она всегда была за рулем, а Адель была пассажиром и решала, куда ехать.

У Талботов были три маленькие комнаты на верхнем этаже дома с террасой на Чарлтон-стрит. Под ними жили Мэннинги с четырьмя детьми, а на первом этаже — Паттерсоны с тремя детьми.

Как и в большинстве домов в этом районе, входная дверь открывалась сразу на мостовую, но в отличие от остальных в доме проживали только три семьи, и у них была такая роскошь, как общая ванная комната и туалет в доме.

Входная дверь была заперта, и Адель просунула руку в ящик для писем и достала ключ. Прежде чем воспользоваться ключом, она обернулась на полицейских. Тот, который был моложе, представившийся капитаном Митчеллом и сказавший, что отвезет ее домой, дул на пальцы, чтобы согреть их. Старший, которого Митчелл назвал сержантом, стоял чуть вдали от дома и смотрел наверх. Им явно было не по себе, и от этого Адель была еще больше напугана.

Когда они поднимались по ступенькам на верхний этаж, Адель посмотрела на здание глазами полицейских, и ей стало стыдно. Оно было таким грязным и вонючим, лестницы были из необработанного дерева, а штукатурка на стенах — такой старой, что вся краска уже выцвела. Как всегда, стоял сильный шум, ребенок Мэннингов орал во все горло, а остальные дети пытались его перекричать.

Дверь в квартиру на верхнем этаже распахнулась еще до того, как они дошли до нее, вероятно, потому что ее родители услышали шум мужских шагов на лестнице. Мать Адель, Роуз, посмотрела на них сверху, и, когда она увидела мужчин в форме рядом с Адель, ее лицо перекосилось.

— Где Пэмми? — выкрикнула она. — Не говори мне, что с ней что-то случилось.

Адель всегда считала мать красивой, даже когда та была несчастной и злобной. И все-таки в этот момент, когда свет лампы в гостиной освещал ее со спины, она увидела ее такой, какой та была на самом деле — не золотоволосой красавицей с осиной талией, а уставшей, измученной тридцатилетней женщиной с обвисшей кожей, грязным цветом лица и растрепанными волосами. Передник поверх ее юбки и свитер были в пятнах и порваны, а через дырки в тапочках в коричневую клетку выглядывали пальцы.

— Мы можем зайти, миссис Талбот? — спросил ее сержант. — Видите ли, произошел несчастный случай.

Роуз издала ужасный вопль, захвативший Адель врасплох. У нее просто раскрылся рот, и оттуда раздался крик, словно шум убегающего поезда.

Тотчас в дверном проеме появился отец и спросил, что случилось. Адель и полицейские все это время стояли на лестнице, а на нижних этажах люди открывали двери, чтобы посмотреть, что происходит.

— Она умерла, правда? — закричала мать, и ее глаза сузились до маленьких щелочек. — Кто это сделал? Как это случилось?

Полицейские чуть ли не силой вошли в квартиру, и капитан Митчелл подталкивал перед собой Адель. Комната служила одновременно кухней и гостиной. В ней стоял запах жареного и белья, сушившегося вокруг огня, а стол был накрыт к чаю. Сержант усадил Роуз в кресло и мягко начал объяснять ей, что произошло.

— Но где была Адель? Она должна была забрать ее, — прервала Роуз, меча молнии на старшую дочь. — Почему она позволила Пэмми перебежать дорогу?

Адель знала, что ее будут обвинять, — она всегда была крайней, что бы ни случалось. И все же где-то в глубине души она надеялась, что сейчас, когда произошло нечто ужасное, мать будет вести себя не по стандартной схеме.

— Я бежала всю дорогу, но она уже пыталась перейти Юстон-роуд, когда я добралась до места, — сказала Адель отчаянно, и по ее щекам побежали слезы. — Я крикнула Памеле, чтобы она остановилась, но думаю, она меня не увидела и не услышала.

— И ее сбила машина? — спросила Роуз, обращаясь к сержанту и умоляя взглядом, чтобы он сказал ей, что это не так. — И ее убили? Моя красавица Пэмми мертва?

Сержант кивнул, глядя на Джима Талбота и ища у него помощи. Но тот тяжело опустился в кресло, закрыв лицо руками.

— Мистер Талбот, — сержант тронул его за плечо, — мы очень сожалеем. «Скорая помощь» приехала через несколько минут, но было уже слишком поздно.

Адель смотрела, как отец отнял руки от лица. Он смотрел на нее, и на какое-то мгновение ей показалось, что он подзовет ее к себе и утешит. Но вместо этого его лицо исказилось в злую гримасу.

— Слишком поздно, — прорычал он и ткнул в нее пальцем. — Ты опоздала забрать Пэмми, и она мертва, потому что ты слишком медленно перебирала ногами, черт тебя побери!

— Перестаньте! — сказал сержант с упреком. — Адель не виновата, она не могла знать, что Памела попытается перейти дорогу одна. Это был несчастный случай. Не вините ее, Адель сама еще ребенок, и она в шоке.

Адель осталась стоять у двери, слишком пораженная и ошеломленная, чтобы пройти в комнату и сесть. Она чувствовала, что ей здесь нет места, словно соседка, которая пришла занять немного сахару и не хотела уходить.

Это ощущение усиливалось по мере того, как полицейские старались утешить ее родителей, называя их Роуз и Джим, будто они были давно знакомы. Капитан Митчелл заварил чаю и разлил его по чашкам; сержант взял фотографию Памелы с каминной полки и заметил, что она была красивой девочкой. Отец прижал мать к себе, и оба полицейских сочувственно поддакивали, когда им рассказывали, какой умной девочкой была Памела.

Но никто не повернулся к Адель даже после того, как сержант дал ей чашку чая. Она как будто стала для всех невидимой.

Она, вероятно, стояла там пять или десять минут, но это казалось вечностью. Адель словно смотрела спектакль и была спрятана от актеров за рампой. Она могла видеть, слышать и чувствовать их шок и горе, но они совершенно не обращали внимания на ее боль.

Ей так сильно хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее, сказал, что это не ее вина и что Памеле десятки раз говорили, что она не должна сама переходить Юстон-роуд.

Через какое-то время Адель села на маленький табурет у двери и положила голову на колени. Все взрослые находились к ней спиной, и хотя она понимала, что это было просто потому, что так стояли стулья, у нее было ощущение, что они сделали это нарочно. Адель всем сердцем соглашалась со всем, что говорили о ее сестре: как ее все любили, что она была лучшей в классе, какой она была жизнерадостной маленькой девочкой с особенным характером, — все же ей казалось, что родители указывали на то, что старшая сестра была полной противоположностью и было несправедливо, что в живых осталась она.

А разговоры и слезы не прекращались. Роуз впадала в истерику, потом успокаивалась и приводила очередной пример того, какой особенной была Памела, потом вмешивался Джим и высказывал свое мнение. Среди голосов ее родителей был слышен спокойный, размеренный тон полицейских. Хотя Адель была ребенком, она понимала, что они умело справлялись с чужим горем, проявляя достаточный интерес, заботу и сочувствие, при этом постепенно стараясь подвести отца и мать к факту, что их дочь мертва.

Адель была тронута их состраданием, но все же ей хотелось осмелиться рассказать, что любимым обращением Джима Талбота к обеим дочерям было: «Может, ты заткнешься?» Что именно он должен был забрать Памелу, но забыл об этом. Ей также было интересно, проявляли бы оба полицейских ту же симпатию к Роуз, если бы знали, что она была в основном в слишком мрачном настроении, чтобы подниматься с постели по утрам. Именно Адель всегда кормила Памелу завтраком и отводила в школу.

— Хотите, мы отвезем вас посмотреть на Памелу? — спросил сержант через некоторое время. Роуз все еще беспомощно плакала, но не так истерично, как раньше. — Ее нужно официально опознать, и это может помочь вам понять, что она умерла мгновенно и не мучилась.

Адель все это время молча сидела на табурете, уйдя в свое горе, но когда она услышала этот вопрос, то тут же пришла в себя.

— Можно мне тоже поехать? — спросила она порывисто.

Четверо взрослых повернулись к ней. Оба полицейских были просто удивлены, они явно забыли, что она все еще находится в комнате. Но родители выглядели глубоко оскорбленными просьбой Адель.

— Почему ты, маленькая мерзавка? — взорвалась мать, поднимаясь, будто собираясь ее ударить. — Это тебе не цирковое зрелище. Наша девочка умерла из-за тебя.

— Тихо, тихо, Роуз, — сказал сержант, вставая между матерью и дочерью. — Адель совсем так не считает. Она тоже расстроена.


Сержант Майк Коттон предпочел бы быть в любом другом месте, только не на Чарлтон-стрит, 47. За двадцать с лишним лет службы в полиции его вызывали сотни раз, направляя сообщить о смерти близкого человека родственникам, и это всегда была мучительная обязанность. Но сообщение о смерти ребенка превращалось в кошмарную задачу, потому что не существовало слов, которые способны были облегчить боль, ничего, что могло бы оправдать, почему здорового ребенка вдруг унесла смерть. Но это был один из худших случаев на его памяти, потому что в тот момент, когда Роуз Талбот открыла дверь и Адель не бросилась в ее объятия, он понял, что в этой семье что-то категорически не так.

Все время, пока он объяснял, как произошел несчастный случай, он ни на секунду не упускал из виду, что Адель все еще стоит у двери. Ему так хотелось подозвать ее, посадить к себе на колени и утешить, но это должен был сделать отец. И именно отец должен был забрать свою маленькую дочь темным холодным январским вечером. Юстон-роуд — не то место, куда можно отпускать маленькую девочку одну. Там было полно отбросов всех сортов — нищие, проститутки и их сутенеры, мужчины в поисках женщин, воры, поджидающие свою жертву.

Майку пришлось признать, что Талботы были на голову выше большинства их соседей на этой улице. Он знал семьи из восьми или десяти человек, теснящихся в одной комнате, выживание которых зависело от того, была ли мать достаточно хитрой и сильной, чтобы вырвать хоть какие-то деньги из рук мужа, прежде чем он пропьет свою зарплату в баре. Он знал семьи, которые жили в грязи, как животные, и такие, где мать по ночам выставляла детей на улицу, зарабатывая в постели деньги, чтобы накормить их.

Возможно, квартира Талботов была обшарпанной, но она была чистой и теплой, и ужин был готов. Джим Талбот все еще работал, несмотря на финансовую депрессию, которая медленно душила страну.

Майк подумал, что Роуз Талбот наверняка принадлежала к среднему слою: она разговаривала на правильном английском языке, хотя он и был приправлен лондонским сленгом, и обладала довольно изысканными манерами. Он заметил, что, несмотря на шокирующую новость, она быстро сняла передник и пробежала пальцами по неопрятным волосам, будто устыдилась, что ее застали врасплох нежданные гости. Ее юбка и джемпер были явно куплены на базарном лотке, и все же приглушенный голубой оттенок подчеркивал ее прелестные глаза и придавал ей удивительно элегантный вид.

Джим, в отличие от нее, происходил из низших слоев общества. Хотя он был высоким и стройным, его выдавали сутулость и неуклюжесть, которые, вероятно, всегда являлись признаком детей лондонских трущоб. Лондонский акцент Талбота был окрашен гнусавостью, и, если принять во внимание его плохие зубы, редеющие соломенные волосы и выцветшие голубые глаза, становилось ясно, что на нем уже начал сказываться возраст, несмотря на то что ему было всего тридцать два года. Он к тому же не блистал умом, потому что когда Майк спросил его, насколько надежным было его место работы, он, похоже, не понял вопроса. Почему такая привлекательная и воспитанная женщина, как Роуз, вышла замуж за такого мужчину, как Джим?

И если родители были просто плохой парой, еще бОльшее неравенство проявлялось в отношении их обоих к детям. На буфете стояло несколько фотографий Памелы, и один из ее рисунков был прикреплен к стене, но об Адель не было ничего. Майк заметил, что на Памеле было хорошее теплое пальто, на руках были варежки, и она была довольно упитанной. Адель, напротив, была очень худой, с бледным лицом, а пальто она явно донашивала за кем-то из взрослых. И сейчас, глядя на Адель при хорошем освещении, он увидел, что она недоедает. Ее спутанные тусклые волосы не блестели, а темно-синие школьные спортивные шорты, как и пальто, были на нее очень велики.

Ее внешность никого бы не удивила в районе, где были сотни девочек ее возраста в еще более потрепанной одежде и тоже недоедающих. И все же Майк точно знал, что все их матери, даже те, которые были пьяницами и потаскушками, не проигнорировали бы ребенка, которому так явно нужно было немного утешения и нежности.

Девочка только что была свидетельницей того, над чем пролил бы слезы даже многое видавший полицейский, и как бы ни была травмирована Роуз, она должна была хоть ненадолго сдержать свои эмоции и прижать к себе старшую дочь.