Лесли Пирс - Секреты

Адель почувствовала облегчение, когда ее родители наконец ушли с полицейским, велев ей идти спать. Но в тот момент, когда она вошла в промозглую спальню и увидела кровать, на которой всегда спала с Памелой, снова расплакалась. Она уже никогда больше не почувствует теплое тельце сестры, крепко прижавшееся к ней, больше не будет вечерних разговоров шепотом, хихиканья и всех их маленьких секретов. Она потеряла единственного человека, на любовь которого всегда могла рассчитывать.

Фактически Адель не помнила ничего из периода до рождения Памелы. Самые ранние ее воспоминания были о коляске, слишком большой для нее, которую она толкала, и колыбельке с ребенком, о котором она думала, что это лучше, чем кукла. Тогда они жили в другом месте, в квартире в подвальном помещении, но она помнила, как они переехали сюда, потому что Памела только начала ходить и Адель должна была смотреть, чтобы та не пыталась спуститься с лестницы.

Она лежала, свернувшись в клубок, дрожа и плача, и на нее нахлынуло множество воспоминаний: как она раскачивала Памелу на качелях, рисовала ей картинки, рассказывала истории и учила ее перебегать дорогу.

Она всегда знала, что мама с папой любили Памелу больше, чем ее. Они смеялись, когда она коверкала слова, пускали ее в свою постель, она получала щедрые порции еды. Памеле редко доставалась поношенная одежда и обувь, а у Адель никогда не было ничего нового.

Единственным, чему Адель завидовала, были уроки музыки, на которые ходила Памела. Она смирилась со всеми остальными проявлениями несправедливости, потому что Памела была младшей в семье, и она тоже ее любила. Но пианино было чем-то другим — Памела никогда не выказывала ни малейшего интереса к игре на каких-либо инструментах. Она говорила, что хочет танцевать, ездить верхом и плавать, но к музыке была безразличной. Адель же любила музыку и хотя никогда не осмеливалась прямо попросить об уроках для себя, она сотни раз намекала об этом.

Адель слишком хорошо знала, что Англия находилась в тисках так называемого Спада. Каждую неделю очереди людей, искавших работу, становились все длиннее. Адель видела, как на Кингз-кросс открыли кухню, бесплатно разливавшую суп, видела на улице людей, которых выставляли из квартир, потому что они не могли платить аренду. Пусть ее отец еще работал, но она знала, что он тоже может в любой момент потерять работу, поэтому она, безусловно, не могла ожидать от него такой роскоши, как уроки игры на пианино.

Но вдруг как гром среди ясного неба прозвучало мамино заявление, что Памела будет ходить к миссис Беллинг в Картрайт-Гарденс на уроки по вечерам каждый четверг.

Адель поняла, что это было сделано ей назло, потому что другой причины она не видела, ведь Памела не хотела туда ходить. Только несколько недель назад она сказала Адель, что вообще ненавидит эти уроки и что миссис Беллинг сказала ей, что бессмысленно учить ее, если дома нет фортепиано и ей не на чем практиковаться. А сейчас она из-за этого была мертва.

Адель услышала, как родители вернулись домой. Она слышала их голоса, хотя и не разбирала, о чем они говорят, слышала, как мать то громко всхлипывает, то горестно воет. Отец не переставал сердито что-то бормотать, время от времени подкрепляя свои слова ударом кулака по столу.

Адель догадалась, что они пьют, и это обеспокоило ее еще больше, потому что от этого они обычно ссорились. Она хотела встать и пойти в туалет, но не осмеливалась, потому что для этого ей пришлось бы пройти через гостиную.

Она не знала, нужно ли ей будет утром идти в школу. Большинство знакомых ей детей оставляли дома, если в семье кто-нибудь умирал, но ее мать была не такой, как матери остальных девочек.

Иногда Адель гордилась матерью, поскольку во многих отношениях Роуз Талбот была выше других. Она следила за своей внешностью, не кричала и не ругалась на улице, как большинство их соседей. Она поддерживала в квартире чистоту и порядок и каждый вечер готовила горячий ужин, а не хлеб с подливкой, как получали многие другие дети.

Но Адель предпочла бы беспорядок, если бы это сделало мать счастливой и ласковой, какими были другие матери. Роуз редко смеялась, она даже никогда не болтала, у нее не было желания куда-нибудь сходить, даже в Риджент-парке летом не хотела погулять. Ей как будто нравилось быть несчастной, потому что это был хороший способ испортить жизнь остальным.

В конце концов Адель решила, что ей нужно пойти в туалет, иначе она намочит постель. Она очень тихо открыла дверь, надеясь, что ей удастся прокрасться вниз по лестнице незамеченной.

— Чего тебе надо? — рявкнула на нее Роуз.

Адель объяснила и вышла прямо через входную дверь, не дожидаясь, когда кто-то что-либо скажет.

Она была в одной ночной рубашке и босиком, а на лестнице был адский холод. В туалете снова дурно пахло, и у нее начался приступ тошноты. Мама всегда жаловалась, что миссис Мэннинг, когда была ее очередь, никогда не мыла туалет, и вообще думала, что та должна делать это в два раза чаще, потому что у нее было в два раза больше детей. В их последней ссоре по этому поводу миссис Мэннинг грозилась снести ей башку. Она обозвала ее чванливой коровой и сказала:

— Думаешь, твое дерьмо не воняет?

Когда Адель снова вернулась в квартиру, она заколебалась. Родители сидели по обе стороны камина со стаканами в руках и выглядели такими несчастными, что она почувствовала, что должна что-то сказать.

— Мне очень жаль, что я не могла добраться туда быстрее, — выпалила она. — Я правда бежала всю дорогу.

Отец оглянулся первым.

— Уже ничему не поможешь, — сказал он грустно.

На одну долю секунды Адель подумала, что они оба придут в себя, но это было огромной ошибкой. Без предупреждения в нее полетела пустая пивная бутылка, ударила ее в лоб, упала на пол и рассыпалась на тысячу кусочков на линолеуме.

— Убирайся с моих глаз, маленькая скотина! — завопила ее мать. — Я никогда не хотела тебя, а теперь ты убила мою девочку.

— Я не хочу, чтобы она была на похоронах! — рявкнула Роуз Талбот мужу.

Встревоженный, Джим поднял глаза от ботинок, которые чистил. Он предполагал, что Роуз, возможно, начнет орать на него за то, что он чистит их на столе, поэтому подложил газету. Но он совершенно не ожидал, что менее чем за два часа до похорон она найдет очередной повод для ссоры.

— Почему? — нервно спросил Джим. — Потому, что она слишком мала?

Роуз нервировала его с самого момента смерти Памелы. Он понимал ее горе, он сам чуть ли не каждый день хотел умереть и избавиться от этой ужасной боли внутри него. Еще хуже было то, что пришлось ждать две недели отчета коронера, прежде чем организовать похороны, что еще более усугубило их страдания, но он не понимал, почему она так жестока с Адель.

— Если ты хочешь всем сказать, что это потому, что она еще слишком мала, можешь это сделать, — отрезала Роуз, бросившись вон из гостиной. — Но это не причина. Я просто не хочу, чтобы она там была.

— Ну послушай, — начал Джим, подумав, что он должен быть сильным и положить этому конец, пока все не вышло из-под его контроля. — Пэмми была ее сестрой, ей необходимо быть там, Люди будут говорить…

Роуз повернулась и смерила его долгим холодным взглядом.

— Пусть. Мне все равно, — сказала она вызывающе.

Джим сделал то, что всегда делал, когда Роуз портила ему жизнь: прекратил ссориться и продолжил начищать ботинки, пока они не засияли, как зеркало. Возможно, ему следовало быть жестче, но он хорошо понимал, что Роуз не любила его так, как он любил ее, и боялся идти против нее.

— Ну, если ты этого хочешь, — нерешительно проговорил он, подумав пару секунд.

Роуз ринулась в их спальню, боясь, что, если она останется рядом с Джимом еще на минуту, она выпалит, что чувствует и по отношению к нему. Она сердито вытянула бигуди из волос и направилась к зеркалу, но то, что она увидела, рассердило ее еще больше.

В ней все было обвисшим — и лицо, и тело. Роуз предполагала, что большинство людей все еще считают ее привлекательной, но в ее собственных глазах она была распустившейся розой с лепестками, которые вот-вот начнут опадать.

Прижав руки к щекам, она натянула кожу на лице. В одно мгновение подбородок стал крепче, морщины вокруг рта исчезли, и Роуз вспомнила, как выглядела когда-то. Она кружила всем головы своей великолепной фигурой, пухлыми губками, прекрасными светлыми волосами и фарфоровой кожей, и, если бы она удачно вышла замуж за богатого человека, возможно, все еще выглядела бы как раньше.

Но судьба всю жизнь обращалась с ней жестоко. Когда ей было только тринадцать, все подходящие молодые люди ушли на фронт, а из тех, которые вернулись, многих уже ждали, а многие были искалечены, как и ее отец.

Ей было всего тридцать лет, но она уже не могла изменить свою жизнь, так же как и остановить увядание красоты.

Роуз вышла замуж за Джима в отчаянии, потому что была беременна Адель. Она рассматривала его как временное убежище, полагая, что после того, как родится ребенок, в ее жизни появится что-то лучшее. Но вместо этого она попала в ловушку.

По иронии судьбы появление Памелы четыре года спустя на некоторое время изменило ее взгляды на брак. Последнее, чего она хотела, — это обременять себя еще одним ребенком. И все же Роуз полюбила девочку с того момента, как взяла ее в руки.

Судя по сентиментальным романам, которые она когда-то, будучи ребенком, читала с такой жадностью, она должна была по-настоящему полюбить Джима, но этого не произошло. Она просто смирилась с тем, что была обречена на его общество в этой жизни. И все-таки, пока она смотрела на Памелу, так похожую на нее, у нее еще оставалось немного оптимизма и веры в то, что за следующим углом ее будет ждать что-то хорошее.

Но без Памелы не будет ничего. Она снова вернулась к тому, с чего начинала с Адель — настоящей причиной краха ее жизни, и, конечно, к Джиму, мужчине, которого она никогда не сможет любить и даже уважать.

Адель сидела на кровати и пыталась заштопать свои единственные более-менее приличные носки, когда Роуз зашла в комнату.

Ей тут же захотелось сказать, какая мама красивая. Но она прикусила губу, боясь, что неуместно говорить комплимент человеку, который оделся для похорон. Но черное так шло ее матери, и ее светлые волосы так вились вокруг маленькой черной шляпки с вуалью, что это сделало ее очень красивой.

— Уже пора идти? — спросила вместо этого Адель. — Я как раз заканчиваю штопать носок. Осталось только надеть его.

— Можешь не беспокоиться, ты не идешь, — резко ответила мать. — Похороны — не место для детей.

Адель почувствовала облегчение. В эти две недели после смерти Памелы она думала о похоронах с совершенным ужасом. Памела всегда боялась кладбищ, и Адель знала, что она испугалась бы, глядя, как ее гроб опускают в землю.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала, пока вас с папой не будет? — спросила она. Она знала, что никакого чая потом не будет, поскольку ни у матери, ни у отца не было родственников, которые могли бы прийти. Но Адель думала, что они, возможно, приведут кого-нибудь из соседей.

Пощечина больше удивила ее, чем причинила боль.

— Что я такого сказала? — спросила она в недоумении.

— О черт, тебе что, совсем безразлично? — заорала Роуз. — Ты маленькая сучка!

— Мне не безразлично. Я любила ее так же, как и ты, — возмущенно ответила Адель и начала плакать.

— Никто не любил ее, как я. — Мать приблизила свое лицо к лицу Адель, и ее глаза были такими же холодными, как январский день. — Никто! Господи, почему умерла не ты?! Ты у меня сидишь как колючка в боку с того дня, как родилась.

Единственное, что пришло в голову Адель, — что мама, вероятно, сошла с ума, раз говорит такие чудовищные вещи. И все-таки, как бы она ни была напугана, она не могла так это оставить.

— Так почему же ты меня родила? — в отчаянии выкрикнула она.

— Господь знает, как я пыталась избавиться от тебя! — рявкнула мать и скривила губу, став похожей на собаку, которая собирается укусить. — Я должна была оставить тебя у кого-нибудь под дверью.

Дверь распахнулась, и вошел Джим.

— Что происходит? — спросил он.

— Просто семейные разговоры, — сказала Роуз, выбегая из комнаты. Джим последовал за ней.

Адель какое-то время сидела на кровати в совершеннейшем шоке. Ей хотелось верить, что мать просто страдает от какой-то болезни из-за потери Памелы и что она на самом деле не имела в виду того, что сказала. И все же люди не говорят такие вещи, даже если им больно, если это не правда.

Адель все еще сидела как статуя, когда услышала, что родители уходят на похороны. Они не попрощались, просто ушли, не сказав ни слова, будто ее не существовало. Комната Адель была в задней части квартиры, поэтому ей не было видно улицу. Она подождала, пока родители спустятся со ступенек, потом зашла в их спальню и через щелочку в шторах увидела катафалк, который ждал внизу.